Первый раз в Париже, года четыре назад, я умудрилась за десять дней не попасть ни в один музей, включая пресловутый Лувр. Музейные работники бастовали. Нашли время. Нашим рассказать — они бы парижским коллегам из классовой ненависти все бы их лягушачьи лапки пооборвали. У нас только шахтеры бастуют, потому что русский человек без всего прожить может, кроме водки и внешнего обогрева, который тоже, впрочем, легко заменяет внутренним без различия возраста и пола.

Один знакомый привез из Перми бутылку водки с предупреждением на этикетке: «До двенадцати лет употреблять с осторожностью». А уж дальше используй, земляк, своего верного сорокаградусного друга по всем направлениям жизнедеятельности организма и социальной защиты. Поэтому забастовки шахтеров так редко увенчиваются хоть чем-то. Постучали кастрюлями и разошлись. А представьте себе протест, допустим, московского музейщика. Да его никто и не заметит на всем духовном пространстве. Народ потому что самодостаточный. Космос на диване, обеспеченный сенильными процессами, не говоря о могучей духовной подпитке в лице Максима Галкина, рядом с которым всякий захочет встряхнуться и почувствовать себя эрудитом и одновременно миллионером, что в русской природе встречается реже, чем рыба омуль в Москве-реке.

Не то во Франции. Там тоже пьют (вино) с детства, и пьяниц навалом, но за свой сантим удавятся. К примеру, музейщики в Париже требовали увеличения оплаты своего общественно полезного труда в полтора раза плюс дополнительные выходные, при том что средняя зарплата музейного служащего составляла около двух тысяч евро, что в переводе на рубли… Примерно тысяч десять ящиков хорошей водки или несколько эшелонов уральского или осетинского сучка. Что, впрочем, россиянин способен осилить за майские праздники большой семьей с иногородними родственниками.

Короче, эти фармазоны своего добились, и в моей второй попытке Парижа культура полезла из ушей. Если принять во внимание книжный салон (посещены выступления Кабакова, Пригова и Рубинштейна, на которых французы, надо отдать им должное, пялились во все глаза, не понимая ни хрена, учитывая постмодернистские приколы и непреодолимую по большому счету разницу культур), то мой подкожный гуманитарный слой утолщился пальца на два по всему периметру.

Париж — город-музей, это всякий знает, даже двенадцатилетний житель города Перми. На каждом квадратном сантиметре здесь кого-нибудь казнили (не в Перми, боже упаси, а в Париже), писали декларации и знаменитые картины, встречались и пили великие художники слова, кисти, сцены и экрана всех времен и народов. И я не буду спорить с бородатым писателем-энтузиастом, осветившим своими куцыми фразами нашу юность, что Париж — это праздник, который… и так далее. Поэтому разные группы населения здесь бастовать-то бастуют и повсеместно шляются со всякими дикими лозунгами типа «Требуем узаконить однополые браки!», но никуда не уезжают, даже в прекрасные северные страны, где эти браки разрешены.

Лишь одно место в мировой культурной столице оставляет тяжелое ощущение московской очереди за яйцами в предпасхальную неделю эпохи застоя. Это место — Лувр.

Что бы вам не забастовать, ребята, во имя солидарности музейщиков всех стран, особенно одной отдельно взятой, мечтала я, вся в мыле пронизывая духовное пространство итальянского Возрождения, неожиданно натыкаясь на любимого Эль Греко, ничего уже, впрочем, не соображая и позиционируя «Распятие» как «Грозу в Толедо». А каково японцам? Своими маленькими ножками они с самурайским терпением обходят все залы в один присест, потому что так велит им их японский бог.

Думал ли старый гений-бисексуал из Винчи, какая незавидная судьба ждет развратную улыбку его загадочной дамы с легкими признаками даунизма на лице? Мог ли предположить, что строптивые луврские секьюрити встанут подле нее, урытой в самую темную и глубокую нишу, и станут регулировать людской поток, как на этапе: не задерживайтесь, господа, проходите, силь ву пле! Мерси, пардон муа.

Моя прелестная спутница, ловчайшая Лолита, которой для пятерки по истории в полугодии велено было написать реферат о Путине, вливалась в бесконечное движение мимо Моны Лизы раз восемь, но так ничего и не просекла. «Тебе впирает? Мне — нет». Если честно, мне тоже. Бедная Лиза! Остроумная защита Фаины Раневской: мол, эта дама уже сама может выбирать, кому нравиться, — слабый аргумент не только для русских и иных Лолит, но и для их изнуренных различными видами борьбы «шнурков». Не говоря о японцах. Один малыш из страны восходящего хайтека буквально летел мне навстречу, вовсе не глядя по сторонам, лишь нацелив цифровую камеру на правую стену, снимая все одним планом, как Сокуров. Через пару часов этот экстремал уже подрезал меня справа, панорамируя левую стену, заложил крутой вираж у Джоконды и бесследно исчез в недрах мирового искусства.

Интересно, не о том ли столь угрюмо размышлял Эдвард Радзинский, шествуя тем же маршрутом об руку с удлиненной, как персонажи Эль Греко, барышней, намного моложе и красивее Моны Лизы по кличке Джоконда? Я смотрела вслед моему прославленному соотечественнику, которого странным образом встречаю повсюду, возможно, потому, что он обладает способностью пребывать одновременно не только в разных эпохах, но и точках пространства, и думала: а вот, например, писатели никогда не бастуют. И не исключено, что Радзинский возьмет да и напишет свой следующий трехтомник об исторической трагедии Леонардо, не понятого потомками, включая самого Путина. Хотя один уже наваял что-то в этом роде под неграмотным названием «Код да Винчи». Теперь Лолиты всего мира будут думать, что это фамилия.

Любите ли вы живопись, как любят ее японцы? Тогда пойдите в Лувр и умрите в нем.

А мы с Лолитой, увенчанной пятерками по истории и эльфическому предмету МХК, что означает отнюдь не «Михаил Ходорковский — контра», а «мировая художественная культура», бежали из великого города в горы, самое дешевое место французских Альп, скромное местечко Вальторан, где в первый же день заблудились в тумане и застряли высоко под небом Франции, которое наизусть уже знали по полотнам импрессионистов, но не знали маршрутов лыжных трасс и вообще ничего, кроме биографии Путина. И нас неведомым образом нашел на своем скутере сосредоточенный и немногословный, как Жан Габен, спасатель месье Бранше и эвакуировал сквозь снег и ветер и звезд ночной полет, потому что спасатели в горах, слава богу, как и писатели, и художники, и бедная Мона Лиза, не бастуют никогда.