Принц Монако Ренье встал, а за ним поднялся весь зал, когда российским артистам вручали награды международного фестиваля циркового искусства в Монте-Карло. Эти смотрины для мирового цирка — что Каннский фестиваль для мирового кино.

Представьте себе, получает на Лазурном Берегу наш фильм главный приз, а на родине об этом никто не знает. Невозможно себе подобное представить, потому что такой высоты событие — это главная новость телеканалов и первые полосы газет. Потому что это витамин роста национального самосознания.

Но, видимо, национальная гордость носит избирательный характер. Иначе чем объяснить, что мировой триумф русских артистов в январе наступившего года родина оставила без внимания? «Чем объяснить, я, худо-бедно, догадываюсь. Я не понимаю — за что?» — говорит генеральный директор лучшего цирка России Максим НИКУЛИН.

— Какого достоинства награды вы привезли из Монте-Карло?

— «Золото» и «бронзу». А еще в феврале был фестиваль в Париже, там мы взяли золото, серебро и две бронзы.

— Что это за фестивали?

— Если проводить аналогии, то это на уровне Олимпийских игр для спортсменов. И, конечно, это самая престижная мировая биржа циркового искусства. Поэтому мы и пытаемся себя там позиционировать как российский цирк, но западные партнеры нам уже не верят. Они открыто говорят, что цирка российского больше нет. Не вы же, нам говорят, определяете творческие тенденции российского цирка. Мы действительно их не определяем, мы маленькая частная компания. А монстр под названием «Росгосцирк» давно потерял в мире бренд российского цирка.

— Что значит — потерял бренд? «Росгосцирк» не предлагает цирковому сообществу качественный товар?

— Да товар-то есть. Нет этих слов — «Российский цирк».

На самом деле все началось в 90-е годы, когда открылись шлюзы и за границу стали отправлять цирковые программы все кому не лень. Этот ширпотреб подавался под маркой «Советский цирк», «Московский цирк» или «Российский цирк»… В результате бренд просто рухнул, чем быстро воспользовались конкуренты и заняли освободившуюся нишу — это же бизнес. Например, на это место претендуют украинцы, они конкурентоспособны, у них очень сильная цирковая школа в Киеве, и они о себе на каждом фестивале все громче заявляют.

А ведь есть еще китайцы. Они счастливы будут, если мы исчезнем. Потому что в мире пока существуют только два национальных цирка — русский и китайский.

— Можно сравнить подходы китайского и Российского государства к цирку? В чем разница?

— Цирковые компании в Китае чувствуют за собой Великую китайскую стену. Вот фотография в моем кабинете: меня принимает президент Китая. Он приехал на фестиваль километров за 600 от Пекина. Приехал только на один вечер, на гала-представление. После спектакля я его спросил: что значит для китайцев цирк, если глава государства едет за сотни верст, дабы поприветствовать почтенную публику? Он ответил: цирк для нас — часть великой национальной культуры.

А я вот не припомню, чтобы кто-нибудь из наших властей предержащих так относился к цирку. О каких-то знаках внимания вообще не говорю. Вся страна, допустим, знает, сколько медалей получила наша женская сборная по биатлону. Этим полны газеты, это показывают по телевизору. А сколько мы привезли для страны из Монте-Карло, Парижа, Берлина, Висбадена или Рима, не знает никто.

— За что вы получили «золото» в Монте-Карло?

— «Золото» взял номер «Русская палка»: нижние акробаты держат на плечах шест, на нем работают верхние. Так вот на этом фестивале «верхняя» девочка впервые в истории мирового цирка сделала четыре сальто-мортале. Этого даже китайцы не могут.

— Фестиваль в Монте-Карло для мирового цирка сравним по значимости с фестивалем в Каннах для мирового кино?

— Безусловно, сравним. Это суперпрестижно. И не только для артистов или импресарио. Одни спонсоры чего стоят: например, «Общество морских купаний», которому принадлежат казино в Монте-Карло. Небедные люди. Или, скажем, Ассоциация друзей цирка Монако. Она привлекает фирмы типа «Вдова Клико», «Даймлер-Крайслер». Она же приглашает звездных гостей. В прошлом году, например, был Шумахер, а в этом — Робер Оссейн и Шарль Азнавур.

— А у вас есть спонсоры?

— Нет, и не нужны. Мы заработаем сами, только не надо отнимать заработанное. Мы же не пилим деньги, не загоняем их в офшоры, не переводим в евро или йены. Мы всю прибыль тратим на развитие. А нам годовую арендную плату недавно увеличили на 580 тысяч долларов. Я не очень понимаю цель этого нововведения. Это ведь не меня лично лишают этих денег и даже не компанию цирковую, чиновники лишают этих денег себя — москвичей, детей, которые увидят ровно на 580 тысяч долларов меньше, чем могли бы увидеть. Потому что все деньги нами вкладываются в программы, артистов, аттракционы, содержание животных, декорации, костюмы, оборудование…

Мы до недавнего времени здесь неплохо жили, я имею в виду Цветной бульвар. Поддержка Москвы — мы же муниципальный цирк — была в том, что город практически не брал с нас арендную плату.

И это сегодня — 580 тысяч, а завтра будет 700, потом 800 или 900… Там ведь логика простая: ах, они платят, значит, деньги есть! Я такой логики не понимаю категорически. А спрогнозировать ситуацию легко: мы меньше вкладываем в собственное развитие, наши программы становятся менее интересными, мы теряем зрителя, следовательно, падают сборы, мы прогораем… И дальше что? Давайте цирк закроем? Я не знаю, кто и зачем этого добивается. Просто не знаю.

И вообще то, что творят сегодня с национальным цирковым искусством в стране, — преступление. Государство может и не заниматься культурой, бог ему судья. Но заниматься вредительством — это слишком. Уже, например, идут разговоры о приватизации государственных цирков, а что это такое, всем понятно…

— И что это?

— А это 10 — 15 тысяч квадратных метров в центре любого большого города. Недвижимость будет продана, а на месте цирка прорастет казино. Или супермаркет… Да мало ли что!

— Почему на Западе никто не покушается на цирки?

— Там практически нет стационарных цирков. Точнее, так: один есть в Брюсселе, другой — в Париже. В обоих случаях это частная собственность, к тому же охраняемая государством как памятник архитектуры. Но не представляю себе, чтобы семья Буглион, владеющая парижским цирком, его кому-нибудь продала. Потому что он для нее — нечто большее, чем квадратные метры рядом с площадью Республики. Деньги здесь ни при чем. Другое отношение к жизни, к моральным ценностям. Ко мне, например, недавно обратились с весьма серьезным предложением о создании цирковой школы во Франции, в очень богатом 19-м округе под Парижем. Бюджет этого округа сравним с бюджетом среднего государства. Они там сильно обеспокоены подростковой проблемой и считают, что юношей и девушек надо, кроме всего прочего, приобщать к цирковому искусству. Станут дети артистами или нет — это уже другая история. Но окружная администрация считает создание цирковой школы своей социальной программой и готова вкладывать в нее деньги.

— Это один из проектов. Какие есть еще?

— Сейчас мы просчитываем совместный проект с Францией. За последние 15 лет в цирковом мире были два очень заметных события — наша «Ярмарка чудес» и французский «Металлический клоун». Сделаем ремиксы и обменяемся программами. Но в одиночку ни мы, ни французы такую махину не потянем. Поэтому речь идет о помощи на уровне правительств двух стран.

А вообще-то нам особо ничего не предлагают, более того — нас боятся. Артистов берут с удовольствием, программы — нет. Я предлагал западным партнерам: давайте сделаем совместный проект, чтобы западная публика увидела русский цирк. Отказываются! Боятся, что вернемся, потому что цирковое пространство уже давно поделено, а тут придется все опять перекраивать…

Мы в России цирк знаем достаточно ограниченно. Много лет он один и тот же. А в мире цирк разный. Например, есть цирк «Ронкалли» — классический, даже антикварный, а есть немецкий «Флик-фляк» — авангардный, молодежный: кожа, байки, тяжелый рок, мужской хулахуп… В общем, на грани. Канадский «Дю-Солей» — это просто отлаженная машина для воспроизводства классного зрелища, цирк с элементами шоу, который пользуется серьезной поддержкой властей Квебека, они считают его частью своей культуры. Хотя в этом цирке 80 процентов артистов — русские и китайцы.

— Когда началась государственная отчужденность? После ухода из жизни Юрия Владимировича?

— Да, конечно. Когда отец умер, стало сильно поддувать в спину, и с каждым годом сильнее и сильнее. Это я очень хорошо чувствую. Все последние наезды на цирк — явно с чьей-то подачи.

— Ну а люди, очень влиятельные, заметим, которые на похоронах Юрия Владимировича вместе с вами скорбели, обещали помощь, клялись помнить вечно, они уже обо всем забыли?

— Ну а что люди? Времени много с тех пор прошло, а память-то короткая. Поэтому я особых иллюзий и тогда не питал, а сейчас тем более. Я хочу попросить, чтобы нас не лишали того, что мы зарабатываем. Я отдаю городу все, что ему причитается. В прошлом году заплатил 800 тысяч долларов налогов.

— Можно сравнить, как на ваши успехи реагируют там и здесь?

— Здесь никак. Для компании «Росгосцирк» я вообще — враг № 1. Поэтому цирк на Цветном не пускают с гастролями в цирки России, мы не можем показать свои программы, скажем, в Воронеже, Пензе или Туле…

— Почему?

— Потому что мы — частная компания. Потому что я езжу на хорошей машине и отдыхаю во Франции. Потому что у нас самые лучшие программы. Потому что мы получаем медали на самых престижных фестивалях. К тому же у нас постоянно что-то происходит, а в «Росгосцирке» не происходит ничего, и это безделье списывается на безденежье. Но госкомпания получает 15 — 20 миллионов долларов в год на житье-бытье. И в этой ситуации мы — как бельмо на глазу, потому что в один прекрасный день ответственные товарищи могут сказать: погодите, вы же деньги получили, а отдачи — ноль, Никулину никто ничего не дает, а у него постоянно новые программы. Кто нас за такое рвение будет любить? Нас надо уничтожить, чтобы петь песню бедного дальше.

— Что такое цирк как бизнес?

— Цирк делится на три части: зрители, артисты и менеджеры. Для последних — это бизнес.

— На Западе есть примеры успешного циркового бизнеса?

— Для меня высшая точка — «Дю-Солей». До недавнего времени у него было двое владельцев. Один продал свою долю за 250 миллионов долларов. Это не нефть, конечно, но и мои коллеги ездят на «Бентли» и «Феррари».

Это в целом рентабельный бизнес. Достаточно сказать, что в Париже во время рождественских каникул на гастролях бывает до полусотни цирков, в Италии — в три раза больше. И все работают. А коли так, значит, приносят прибыль. И обходятся, что характерно, без госкомпаний: нет ни «Франсгосцирка», ни «Итал…», ни «Герм…».

— Так, может, бросить все в России и заниматься международными проектами?

— Я намерен заниматься международными проектами в России. Но впечатление такое, что никому это не нужно.

Хотя процесс убивания цирка небесконечен. И если история подойдет к финалу, мы все потеряем очень многое. Поэтому говорю со всей ответственностью: буду сопротивляться до последнего, меня можно сломать, но нельзя согнуть. Конечно, есть предел: могут выдавить, можно, наверное, самому уехать… Но назовите хотя бы одного человека, который мог оттуда кого-нибудь убедить здесь.

Еще раз повторю: это край. Есть цирк, есть дело, на которое положили жизнь отец и мама, и если его разрушат, то я даже не знаю… Тогда можно считать, что меня сломали. Но, как говаривала бабушка одного моего друга: «Пережили гетто, переживем и это». Здесь, простите за банальность, не ради денег работают, а ради двух тысяч человек в зале каждый день.