СюжетыКультура

РЫЦАРЬ КОЛЕСОВАННОГО СЛОВА

ТЕАТРАЛЬНЫЙ БИНОКЛЬ

Этот материал вышел в номере № 18 от 10 Марта 2005 г.
Читать
«Театр — это место появления активной поэзии, где вновь и вновь показывается людям, как мир был назван языком», — считает французский драматург Валер Новарина. Его «анти-театр» возмущает спокойствие с 1970-х. Тексты лишены интриги,...

«Театр — это место появления активной поэзии, где вновь и вновь показывается людям, как мир был назван языком», — считает французский драматург Валер Новарина. Его «анти-театр» возмущает спокойствие с 1970-х. Тексты лишены интриги, действия, рационального смысла (пока не пробьет насквозь острая мысль, блестящая в лепете). Причудливы, полны каламбуров, немыслимых имен, аллитераций, глоссолалии, словотворчества. Они сродни спектральному анализу бытового слова-инструмента. (В 2003 году «Галлимар» выпустил «Избранное» Новарина, пьесы и эссе — в массовой поэтической серии.)

Сущее бедствие для актеров и переводчиков! Но актеры говорят: «Играть Новарина — это значит опускаться на самые глубины французского языка». Эти глубинные игры переведены на двенадцать языков. На русском — книга «Сад признания» Новарина в переводах Екатерины Дмитриевой вышла в «О.Г.И.» Много текстов можно найти на сайте www.novarina.сom). В Москве «речевой театр» гастролировал два дня: в МГУ прошел русско-французский коллоквиум, посвященный Новарина, в Библиотеке иностранной литературы — выставка, в зале «Глобус» «Школы драматического искусства» Анатолия Васильева на русском и на французском звучали фрагменты пьес «Красный источник», «Оперетта понарошку», «Сад признания», «Пир». Сам Новарина читал отрывки пьесы «Разъяренное пространство» и «Речь, обращенную к животным», написанную по примеру Франциска Ассизского.

«Новая газета» задала алхимику-перфекционисту «самые мучительные социальные вопросы».

— Часто кажется: мы живем под лозунгом «Упрощай, а то проиграешь!». И он звучит все настойчивее. Вас не тяготят вериги «сверхсложности»?

— Я обречен своей поэтике. И давно это про себя знаю. Но театр очень расширяет аудиторию. В юности я дружил с немолодым швейцарским поэтом и помню, как грустно было видеть этого талантливого человека в вечном стрессе — без читателей, с крошечными тиражами книг.

Театр — суровая школа для пишущего. Есть в пьесе сюжет и интрига, нет в ней интриги и сюжета — но никакой текст не выдержит проверки сценой, если в нем нет прочности и внутренней силы. И лучше всего прочность проверяется мускульной работой гортани и языка, произнесением вслух.

Самая трудная и самая скучная аудитория — зал, заполненный только преподавателями литературы или студентами-филологами. От них приходят грозные записки, во всех городах одни и те же: «Что вы хотели этим сказать?».

Они привыкли иметь дело с каким-то иным словом. Иссушенным. Неживым. Я всегда в таком зале вспоминаю учебники словесности, по которым учились мои сыновья-лицеисты. Фрагменты текстов там были расчерчены разными стрелочками, отсылками, указаны сноски, отмечена интонация… В целом же получалась схема разделки коровьей туши. У нас расчленяют тексты, как трупы. В воспитательных целях. А вот актер всегда вдыхает в них жизнь.

— Ваш театр — лаборатория языка или фиксация «шума времени»?

— Я бы развесил в метро плакаты: «Будьте внимательны к языку! Он определяет всю вашу жизнь». В годы войны в Югославии во французский было запущено слово «геноцид», раньше им почти не пользовались. Так оно в языке и осталось. И кажется бомбой, которая еще не взорвалась.

Очень чту лингвиста Виктора Клемперера, который вел в 1930 — 1940-х дневники, а позже опубликовал исследование о повседневном языке нацизма, блестяще объяснившее «завороженность Германии» фашизмом именно через язык.

В «Болтовне опасных классов» (1972) я внимательно слушал речь предместья, лепет отверженных, тех, кто говорит на арго, говорит на «неклассическом французском», кто отброшен за грань «просвещенного общества» самой речью (ведь мы все инстинктивно знаем, какой это социальный индикатор — язык!) В пьесах 1990-х — «Красном источнике» и «Сцене» — исследован язык массмедиа, мертвая речь «образованных сословий», готовые блоки фраз и смыслов, которыми нас завораживают комментаторы, спикеры, живые машины говорения…

Цивилизованный «новояз» Оруэлла! Речь наших медиа беднее эсперанто. Это драма нашего мира. Могу процитировать свое эссе «Театр речи»: «Мы… призваны говорить, мы — рожденные танцоры, а не коммуникативные бестии».

А где-то — за стеклом экрана — шевелится хаос совсем иного языка. Если в кадре французского ТВ «дают слово» бретонцу, алжирцу, старику, ребенку, его речь сопровождают субтитры. Я не раз протестовал: это серьезное ущемление в правах. Ущемление в правах — нас, носителей «светской идиомы» литературных норм. Мы не в силах расслышать Другого? Тогда наш интеллект теряет гибкость. Мне кажется: в современной речи каждый день отмирает какой-то звук. И вместе со звуком погибает нервное окончание, созданное, чтобы транслировать именно его.

Так вот, театр для меня — место, где можно расслышать разную речь. И понять через нее, что творится вокруг. В этом смысле — да, мой «речевой театр» — лаборатория. В пьесе «Воображаемая оперетта» один из персонажей даже просит: «О, Господи, прости актерам их бездействие!». Но они в действии, только тонком! Такая речь — пантомима нервов, гортани, сознания. Пунктуация — ритм тела в языке.

— Вас с 1970-х называют «алхимиком текста». Эта алхимия сродни крайним экспериментам русских футуристов. Мне нравится цитата из эссе «Драма французского языка»: «Я писал это не рукой, или головой, или хвостом, но всеми дырами своего тела». Такие вещи понимают поэты. Вас сравнивали с Рильке и Цветаевой. Как, впрочем, и с Рабле, и с Арто. В Москве вспомню и Мандельштама, его поиск путей в подсознание, к «приращению звука под сводами чужого черепа». Но как реагируют широкий читатель и зритель? И каковы тиражи?

— Стартовые — 3000. Но все книги (и пьесы, и эссе) живут. Их переиздают с 1970-х. Люблю спектакли и чтения в Авиньоне, там чудесная публика: я с 1986 года участвую почти в каждом фестивале.

Я привык к тому, что у меня есть «свои» актеры, «свои» режиссеры. Но сейчас пьеса «Разъяренное пространство» принята к постановке в «Комеди Франсэз». Придется работать с их артистами — хранителями той нормы речи, которая кажется мне застывшей, которую я взрываю в текстах! А «Комеди Франсэз» придется работать со мной. Мы уже начали общаться…

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow