Позади:

• Северо-Муйский тоннель — самый длинный в стране и шестой по длине в мире, его строили 27 лет;

• Тоннельщики, которых ОМОН с автоматами изгонял из поселков;

• Жители поселка Разлив, объявившие голодовку, — они голодали 34 дня, требовали переселения на Большую землю, им разобрали котельную и оставили зимовать в горах;

• Машинисты, которые проезжают тоннель зажмурясь, потому что им страшно.

Таксимо — Новая Чара

От Таксимо аж до Комсомольска ходят тепловозы. Как только в 84-м отрапортовали о стыковке — деньги кончились. В общем, успели электрифицировать дорогу лишь до Таксимо. Торопились отчитаться — достраивают до сих пор.

На станции Куанда стоит официальный памятник официальной стыковке. У разъезда Балбухта — тоже официальный памятник стыковке настоящей, неофициальной. Это не бред сивой кобылы — я оба памятника своими глазами видела.

В 1974 году первый ударный отряд комсомольцев разделился на две части: одни уехали в Усть-Кут, другие — в Тынду. 10 лет шли комсомольцы навстречу друг другу. Стыковка произошла внезапно, у разъезда Балбухта. Мужики плакали, обнимались. Они сделали дело.

Но по плану стыковка должна была произойти на два дня позже и немного западнее — на станции Куанда. Через два дня те же мужики разобрали полотно в нужном месте. И снова произошла стыковка — уже перед камерами. Снова мужики плакали и обнимались.

И ни один из них не отказался от участия в этом спектакле. А как же чувство собственного достоинства? Столько перетерпеть, класть рельсы в 50 — 60-градусный мороз, жить в палатках, где волосы к утру инеем покрывались, и так закончить?

То же самое через 20 лет произошло в Северо-Муйском тоннеле. Услышали мужики гул голосов за стеной, не выдержали, проковыряли дырку — жали руки, плакали. 27 лет они к этому шли, 57 ребят потеряли. А потом мужики заделали эту дырку и через несколько дней, уже перед камерами и при начальстве, опять проковыряли дырку, опять плакали и жали руки. И это не в советское время, это в 2001 году!

То, что романтика может сочетаться с корыстью, — хорошо, с этим я уже смирилась. Да, зарабатывали по 500 — 700 рэ против 150 — 200 средних по стране. А еще талоны на машины, ковры, мебель — страшный советский дефицит. А еще великолепное снабжение. Ладно. Зато условия труда и жизни были здесь такие суровые — на одной корысти никто бы не продержался.

Но с фальшью, по-моему, романтика сосуществовать точно не может.

Знали комсомольцы истинное назначение стройки? Знали. Видели ее идеологическую миссию? Видели. Каждый день они сталкивались с фальшью, сами же в ней участвовали. Но у них была своя «защитная» идеология: партия сказала «надо» — комсомол ответил «есть».

Теперь те, что остались у БАМа в заложниках, — в обиде на государство. Вправе ли? Ведь государства того, на идеологию которого они работали, уже нет. Нынче другое государство — мафиозное. Другая идеология — воровство.

А герои-комсомольцы чрезвычайно легко вписались в эту новую идеологию. Это и месть своего рода: меня государство обмануло — я его тоже. И отсутствие генетической привязанности сказалось: земля эта ничья, они здесь не родились, а природу уничтожать привыкли еще под комсомольскими лозунгами.

БАМ — это страшный подарок мафии от советской империи. Через дикие места, напичканные природными богатствами, по вечной мерзлоте, за бешеные деньги всего народа проложен железный путь воровства. И обеспечена социальная база: вдоль дороги живут идеальные трудовые ресурсы. Они доведены до ручки, они обозлены, им уже все равно, они согласны на мизерные заработки и ужасные условия труда — чтобы заработать на еду.

«Освоение» уже идет. Идет беспрерывно кругляк в Китай. Идет уголь. Идут сапфиры и нефриты. И еще кое-что идет. Мимо государства. А народ содержит эту дорогу.

Новая Чара

Эти двое примирили меня с комсомольскими романтиками.

Год назад при краеведческом музее открылся турцентр. Год назад в Новую Чару на ПМЖ приехали из Читы два друга — Дмитрий и Виталий. Современные романтики. У каждого своя история.

Диме — 29, он «связался с туризмом» после армии. Мечтал о Кодаре. «В Саяны выйдешь — 3 — 4 туристические группы в день встретишь. А здесь — свобода на всю жизнь». И вот несколько лет назад Дима приплыл сюда по Витиму и познакомился с легендарной личностью — Виктором Рыжим. Этот романтик 20 лет назад закончил пединститут и разослал 200 писем в профсоюзные и комсомольские организации по всей стране. Искал такое место, где требуется учитель физики и есть горы. Получил 50 ответов. Выбрал Кодар.

Когда прощались, Дима пообещал, что тоже приедет сюда жить. Старый романтик не поверил. Зря.

(Кстати, в отличие от комсомольцев этот учитель физики себя заложником чего бы то ни было никогда не будет чувствовать. Когда еще решат, что же такое БАМ на самом деле: дорога в никуда, дорога в Китай или дорога в будущее. А Кодарские горы как были, так и остались горами.)

Виталику — 22, он еще до армии ходил в горы, работал в туристическом кружке. И тоже мечтал о Кодаре. И вот несколько лет назад почти дошел, но заболел по дороге. Поклялся вернуться. Отслужил в армии и вернулся.

— Значит вы здесь из-за гор?

— Да.

— Значит, вы романтики?

— Может быть.

— А они кто были, я все не пойму, тоже романтики? Или все-таки расчетливые люди?

Вместо ответа меня отвели в музейный зал, посвященный БАМу, и показали фотографию. Сидят мужики на «золотых» стыковочных рельсах, и лица у них — как будто жить дальше нет смысла.

— Видишь? Все. Уложили. Сделали. А дальше что? Романтика кончилась. Эти точно за ней приехали.

Романтика была. Хорошо, я признаю. Романтика труда. Десять лет шли навстречу друг другу. Кто-то заработал и уехал, а кто-то не смог. Тем, кто остался, важны были не деньги — результат. Они хотели доделать. Хорошо, романтика. Но как она могла ужиться с таким количеством фальши?! И с этой войной с природой?

…На вокзале на полу лежат два пьяных мужика. Приехали из Северобайкальска на местное титаномагнетитовое месторождение, заработать хотели. Неудачно.

— Ты не подумай, мы не алкоголики, — извиняется первый. — Просто сил нет. Неделю ждем расчета. Каждый день говорят: приходи завтра. А где ночевать? На гостиницу денег нет.

— Почему уволились?

— Бардак там, я не смог, — это второй. — Печку дали, ни дров, ни угля не дали. В сутки по 70 литров солярки тратили на печку — как так можно?! Бурят на сухую, а должны с водой — воду не на чем везти. Ветер там — бочку на воздух поднимал, на карачках за бульдозер залазим, чтобы не утащило. Представь: 35 градусов и ветер. Работать по 12 часов в день. Платят бурильщику 9 — 10 тысяч. Я не смог.

— А я токарь высшего разряда! — это первый. — Меня поселили в контейнер с буржуйкой. Дров-угля тоже не дали. Зубы чистить, мыться негде. Кормежки тоже нет.

Новая Чара — Хани

На перевале машинист замолчал: вглядывается, ждет чего-то. Долго ждал. Дождался. Дикая козочка прямо перед локомотивом дорогу перебежала, еле успела. На этот раз. Часто ж/д-охота заканчивается успешнее.

Машинист сел:

— Живности здесь полно. Медведей — как собак. Летом один стал доставать на станции мужиков. Ну, убили его. Оказалось, ранен был, рана не заживала, загноилась. Поэтому его не съели, шкуру только сняли. А один у нас несколько лет вдоль дороги бегал: лапу ему отрезало. На хромого мужика издалека был похож. Подкармливали его, а потом убили — кто знает, что у него на уме.

Про медведей здесь сплошь и рядом рассказывают. Любят рассказывать. О последних жертвах (о людях, в смысле) я много раз в подробностях слышала: где задрал, кого задрал, как нашли, что от него осталось…

Многие, попав сюда, обнаружили в себе склонности к охоте и рыболовству. Увлеченно, взахлеб мужики рассказывали мне, как они глушат рыбу, например, а она всплывает: «Крупная! во какая!», — кверху брюхом…

Олекма — Юктали

Последние отрезки пути еду не в кабине машиниста — сажусь в вагон бичевоза. За чужого, тем более террориста, меня уже не принимают. Пообтерлась. Куртка в мазуте от частых поездок на тепловозе.

Мужчина спорит с женщиной:

— Гайдар — сука! Это он первый сказал, что БАМ нерентабельный. А тут весь Менделеев!

— Нет от твоего Менделеева никакого толку!

— Просто инвестор еще не нашелся. Найдется — всю Россию кормить будем.

— Был инвестор! Немцы были. У меня вся семья работала у них на руднике. За три года разворовали мы их в пух и прах! В 93-м началось, в 96-м закончилось. Гендиректор наш в Австралию летал несколько раз, бухгалтер — в Англию на курсы. Кто на чем работал, то и брал: муж мой кузнецом работал — молот украл. Другие машины брали, на которых работали, — технику всю растащили. Не будет здесь больше никаких инвесторов, поверь мне!

Монолог успешной женщины:

— Будущее за нами — бабами. Я приехала сюда 25 лет назад. Мне 19 лет было. Теперь мне отсюда ехать некуда — здесь сложилась моя судьба. Заработала машину, продала, купила дом. В нем и живу. Трое детей, вода привозная, печка, 13 км до работы, муж алкаш. И ничего, живу! СССР развалился, БАМ «дорогой в никуда» обозвали — у мужиков от этого отчаяние началось. Каждый второй — алкаш. А я занималась переработкой леса, брала их к себе: они у меня пили и воровали. Разорилась, взяла кредит, новое предприятие организовала. Теперь уже без мужиков.

Юктали

Целый день стоит киргиз Бек на тридцатиградусном морозе. Всем улыбается, со всеми заговаривает: «Тебе, дорогой, штаны скоро привезу! Красавица, готовься: кофточки будут!».

Товар лежит прямо на снегу. Шмотки китайские, шапки дагестанские. Сегодня у него никто ничего не купит. Он для профилактики приехал. Товар показать, чтобы народ примерился. Через 10 дней зарплату дадут, вот тогда у него купят всё. И долги вернут.

У Бека — жена и пятеро детей. Он приехал в Тынду два года назад. Жена торгует в Тынде, Бек разъезжает по окрестностям. Сначала его били и товар отбирали: ты, говорят, нерусский, поэтому плати. Теперь все Бека знают и уважают — все ему должны.

— Если весь поселок посчитать — тыщи полторы баксов будет долгов.

— Вернут?

— Конечно. Я же в день зарплаты приеду. Вернут, а остальное пропьют тут же. Буду опять в долг давать. А как же? Зима, холодно — одежда нужна. Ты осторожнее тут. Меня знают, тебя нет. Видишь, все окна на первых этажах (у них там все коммуникации) замурованы? Надоело стекла вставлять: пьют и бьют, пьют и бьют. Вот и заложили кирпичами.

Тында — Москва

Тынду строили москвичи, и дома в ней — как на какой-нибудь московской окраине. А бараки — как по всему БАМу.

Тында — это столица БАМа. На эвенкийском языке слово «тында» обозначает «место, где перепрягают оленей». Этим здесь до революции и занимались. Очень было удобно: везде страшно дует, а тут не дует. Потому что тракт в Якутию шел поперек распадка, и три тындинских дома стояли тоже поперек. Типовые московские дома построили вдоль распадка. Теперь Тында знаменита как столица ветров.

Был юбилей. В Тынду прилетели высокие гости. Пили и ели.

А постаревшие на 30 лет комсомольцы вышли из бараков на демонстрации — не с протестом, отнюдь нет. Прошли с самодельными транспарантами, посидели у костров, попели под гитару — были счастливы.

Это одни. Другим было обидно: не всех позвали, не все поместились в юбилейный поезд, не все успели удрать на Большую Землю, не всем дали квартиры, не все получили Героя соцтруда…

…Летела в Москву и думала: почему так тяжело на душе?

Не из-за нищеты. Здесь живут не лучше и не хуже, чем во многих регионах России.

Не из-за разрухи. Любому, даже самому ветхому, жилищу здесь не более 30 лет.

Нет, тяжесть — от ощущения полной бессмысленности. Чудовищный эксперимент над людьми и здравым смыслом. Чудовищный масштаб эксперимента: три тысячи сто сорок пять километров, сотни тысяч зэков, сотни тысяч вольнонаемных. Про деньги никто не знает, но говорят, БАМ — самая дорогая стройка за всю историю России.

С землетрясением, наводнением или ураганом — со стихией — смириться как-то легче. А БАМ — это бедствие рукотворное и крайне абсурдное. Целый научный институт думал. Плохо думал.

Зачем нужен был БАМ? Осваивать «зарытую здесь таблицу Менделеева» Россия была не готова ни сто лет назад, ни уж тем более сейчас. Транссиб разгрузился сам — после перестройки (больше не делают гайки в Могилеве, а болты — во Владивостоке). А о войне с Китаем я промолчу.

Так зачем нужен был БАМ? Чтобы тысячи мужчин и женщин встретились, поженились и родили детей. Вот и вся польза, на мой взгляд.

Но именно это не позволяет мне говорить, что лучше бы, чтобы БАМа не было вовсе.