Когда этномузыкант Сергей Старостин выступает в «Доме», в этот вечер популярный клуб называется «ДедДом» — дом Деда.

Дед — второе имя Старостина из-за странного сочетания седой бороды и сияющих голубых глаз да еще из-за любви самого известного собирателя аутентичного фольклора к старинным музыкальным инструментам. Жалейки, калюки, бербени, просвирелки, пыжатки, гусли, флейты везет он из глухих русских деревень, чтобы потом опробовать в совместных концертах с Инной Желанной, тувинскими горловиками «Хуун-Хуур-Ту», Аркадием Шилклопером, Михаилом Альпериным, Владимиром Волковым, Леонидом Федоровым.

Старостин всегда там, где еще остались неизвестные версии русских песен, неописанные обряды и любое творчество, не задушенное праздничными телеконцертами. А все потому, что закончивший Московскую консерваторию кларнетист попал однажды в фольклорную экспедицию и с тех пор из нее не вернулся.

— Каково быть медиумом между аутентичной культурой и миром корпораций?

— Наверное, мне просто повезло чуть больше других и я ухватил кусочек традиционной культуры, пообщался с корневыми людьми и выбрал это своим занятием на всю жизнь.

Сегодня мне хочется передавать те сокровенные знания, которые я частично постиг. Я отдаю себе отчет в том, что человек, живущий городской суетой, с этими знаниями мимоходом не столкнется. В этом смысле я медиум, наверное.

В последнее время в московских клубах появились фольклорные дискотеки с участием традиционных музыкантов, которые ведут люди, знающие движения кадрили и других уходящих танцев. Мне бы очень хотелось, чтобы подобная дискотека хотя бы раз в месяц проходила в клубе «Дом», например.

— Первая встреча с аутентичной культурой — как это было?

— Мои родители — урожденные деревенские люди — из того поколения, что уходило из деревень в поисках своей доли в городе. Поэтому какие-то корневые, деревенские вещи для нашей семьи были характерны. Отец по праздникам играл на гармошке, скоморошничал время от времени — что тогда было мне не очень понятно. А это от диковатой деревенской закваски. Мне много дала бабушка по маминой линии, Елена Аввакумовна, она была постоянно со мной, и это был кладезь мудрости.

А осознанный импульс возник в фольклорной экспедиции в 1976 году, когда я поехал в Рязанскую область таскать магнитофоны. У меня никаких планов на лето не было, а в экспедиционной группе одни девочки — как не помочь? И там меня после первых визитов в дома сразу же «зацепило». А потом, когда мы шли деревнями между речками, заливными лугами, во мне что-то происходило такое хорошее, такое правильное. Я шел и вспоминал разговоры, характеры, лица, голоса, тембры, песни, которые нам напели… У меня просто началась ломка. Я же в консерватории на кларнете учился играть.

— Почему люди вам доверяются? Открывают двери, пускают в дом, раскрывают секреты старинных музыкальных инструментов, поют песни?

— По первости трудно, неловко, но я знаю уже совершенно точно: у нас живет еще очень много вполне нормальных, адекватных стариков, которые способны ответить на вопрос о том, что они в жизни делали и как они свою жизнь жили. Не как в церкви каются, а как если бы рассказывали своим внукам. Вот и все о технологии вхождения — спросить у человека то, что он знает, что ему интересно: о календарных, свадебных обрядах, а в рамках этих жанров доставать еще какие-то сведения, более глубокие.

— Живы обряды в деревне?

— По-разному. Регионы идут чересполосно. По тенденции — чем южнее и чем севернее, тем сохраннее. Хотя до недавних лет в Орехово-Зуевском районе вполне приличных бабушек с живым подмосковным репертуаром находили. Конечно, там коренные жители уже в плотном кольце дачников. Дачник приехал, молочка попил, картошки с луком поел и ничего о культурной жизни региона не узнал, укатил обратно. Можно случайно столкнуться со свадьбой, где будут настоящие песенницы, гармонист. Но вот с настоящим календарным обрядом Масленицы, Троицы, Святок случайно столкнуться уже невозможно. Праздным глазам это не показывают.

В некоторых областях сейчас ведется работа по возвращению обрядов в быт: питерская консерватория или Вологодский пединститут много лет готовят молодые кадры, которые потом работают в крупных селах, райцентрах: поют, создают ансамбли, организуют на местах центры традиционной культуры.

— Возвращаетесь в запавшие в душу места?

— Бывает, возвращаюсь. К сожалению, наши долги остаются невозвратными. Мы бесконечные должники перед русской корневой культурой, перед сохранившими ее людьми. А многих уже нет.

— Словарь редких слов составляете?

— Из каждой экспедиции что-то привозишь: зацепит какое-то древнее слово, обросшее старой легендой. Вот, например, вир — совершенно магическое слово. Вир — нерукотворный колодец, или попросту дыра в земном пространстве, образовавшаяся от движения воды к солнцу. Если иметь в виду, что базовая часть русского языка находит свои корни в санскрите, то, опираясь на санскрит, можно объяснить значение многих древних русских слов. С помощью санскрита я объясняю смысл многих духовых инструментов. Вир и свирель находятся в абсолютной связи. Потому что свирель — один из древних инструментов, имеющий дыру.

— Ваш партнер по сцене Аркадий Шилклопер уже двадцать лет живет в Норвегии. Насколько вам интересна мировая деревня с ее где-то неизбывно уходящими, а где-то сохраненными песенными традициями?

— В 1991 году была такая программа на канале «Россия», она так и называлась — «Мировая деревня». Но в итоге я понял, что в самой России столько всего необъезженного, в каждую область можно по нескольку раз ездить.

— Людям, которые поют вам песни, нравятся ваши версии, ваша аранжировка?

— Наш народ на уровне сохранения своей традиции очень ортодоксален. Когда ты приезжаешь в село — тебе поют, дарят песню. Ты ее записываешь, исполняешь, привозишь обратно в село как некий креативный продукт, и люди это понимают, не называя, конечно, этим словом. Вообще к чужому творчеству в народе относятся хорошо, при этом жестко фильтруя безобразное — людям не нравится многое из того, что происходит в поп-музыке. А ортодоксальность проявляется в том, что, когда ты начинаешь внедряться, хочешь стать своим, вот здесь возникают проблемы. В любом случае привезенное тобой оценивается с долей снисходительности. Тебе этого могут не сказать — но на свадьбу с твоей песней точно не пойдут.

— А вы как относитесь к эстрадному фольклору?

— У меня нормальное отношение к любому фольклору, в том числе и к эстрадному. Вся проблема здесь в политике. К сожалению, эстрадники начинают делать политику, говорить, что они наследуют традициям и берегут их. Лучше бы они честно зарабатывали деньги, наращивали свои медийные лица, и все тут. Аутентики — те, кто действительно занимается аутентичной, корневой культурой, не могут делать политику — это не их нутро.

— А вы можете стать медийным лицом?

— Сегодня я, пожалуй, к этому готов. Есть много аудиоматериала, который хотелось бы распространять, говорить о нем как об очень важном. Есть много видеоматериала экспедиционных записей, записей андеграундных традиционных музыкантов, которые заслуживают самой широкой аудитории.

— Мультяшный персонаж Масяня говорила: «Без плеера на улицу не выходи, а то такого наслушаешься». Как спасаетесь от радиопотоков?

— Меня это тоже смущает. Замусоренность звуками чрезмерная. Но я не могу все время в плеере ходить, к тому же это вредно для ушей. Но всегда можно что-то делать по мере сил. В поезде ищу ручку звука и выворачиваю ее. В машине просто прошу выключить радио.

У меня такое ощущение, что имеет место настоящее лоббирование поп-музыки в общественных местах. Это точно вопрос государственной политики. И без того, имея огромное пространство во всех медийных средствах, захвачено еще и физическое пространство — в наших машинах, магазинах, площадях и кафе.

— Как вы определяете, что такое мировая музыка?

— Это помимо меня возникший термин, в который заложено много противоречий. Единственное определение, которое можно принять, — музыкальный жанр, в котором присутствует этническая или фольклорная интонация. Поток мировой музыки очень обширный: финский аккордеонист Киммо Похьонен считается представителем world music, а в его музыке ничего народного нет. Но он играет на аккордеоне, и этого достаточно.

— Каковы сейчас объемы продаж мировой музыки и какое место по гамбургскому счету занимает аутентичный русский фольклор в мировых музыкальных рейтингах?

— Никакого места не занимает. Окно в Европу пробил Вячеслав Щуров. Он заключил контракт с одной голландской компанией, по которому вышло около 20 дисков с аутентичным фолком — не только русским, там и Чувашия, и мордва и татары. Щуров специально выезжал и записывал. Небольшие компании во Франции, Германии, Японии выпускали подобные диски — но это все по пальцам одной руки. А поток вторичной сувенирной продукции на Западе гораздо более представительный. То, что с матрешками можно вместе продавать. Но музыкальная «сувенирка» не входит в понятие мировой музыки, которая замешивает этнические корни с роком, джазом, эмбиентом, электроникой.

— Что вы слушаете дома для удовольствия?

— Баха.

— Вам приходилось сталкиваться с магией, колдовством?

— У нас весь русский Северо-Запад был немножечко диковат и, несмотря на наличие церквей, языческие верования сохранялись до последнего времени. Болезни лечили с помощью трав, заговоров и молитв: бытовало двоеверие. При мне заговаривали кровь — она свернулась мгновенно. Наши предки вообще были энергетически очень сильны.

Ближайшие встречи с Сергеем Старостиным — в рамках музыкальной спецпрограммы «Золотой маски». Расписания: www.goldenmask.ru