Летом 1936 года Макс Шмелинг прибыл в Америку на бой с Джо Луисом. Джо Луис — 27 боев, 27 побед! — был гордостью Америки, которая верила, что в тяжелом весе всегда будет лучшей. Сорок тысяч зрителей на трибунах Янки-стадиона в Бронксе вскакивали на ноги каждый раз, когда Луис загонял Шмелинга в угол. Вот сейчас! Вот сейчас этот немец упадет! Но Шмелинг не упал. Упал в двенадцатом раунде Луис, пропустивший коронный удар Шмелинга — прямой правый.

В 1938 году состоялся матч-реванш. Он состоялся под завывания нацистской пропаганды, которая представляла бой великим сражением представителя нордической расы против недочеловека. Луис с первых же секунд боя атаковал с такой скоростью, что Шмелинг едва успевал защищаться. Его хватило на две минуты четыре секунды — затем последовал нокаут. Встав, он пошел в угол соперника и обнял Луиса.

Макс Шмелинг был самым знаменитым спортсменом Третьего рейха, он участвовал в светских чаепитиях Гитлера и Геббельса, но каким-то странным образом все это дерьмо к нему не липло. Он умудрялся оставаться незапятнанным в самые грязные времена. Ему предлагали вступить в партию, а он не вступил. Его наградили именным эсэсовским кортиком, что означало членство в СС, — он кортик не принял. Когда все вопили о чистоте расы, его тренером был еврей Джо Якобс. В ночь погромов он провез через весь Берлин в своем лимузине двух еврейских мальчиков и спрятал их в своей квартире.

Доктор Геббельс изо всех сил пытался сделать из Макса Шмелинга пропагандистскую картинку: воин рейха, человек со стальными глазами и выражением вечного мужества на лице. Боксера призвали в вермахт, в парашютные части. Казенные газетчики уже подняли пальцы над пишущими машинками, готовясь описывать его подвиги. Но Шмелинг прыгнул с парашютом на Крит — и тут же повредил мениск.

Он был большим, солидным мужчиной, которые в наши времена почти не водятся, — мужчиной одной породы с Эрнестом Хемингуэем, Жаном Габеном и Львом Яшиным. К спортивным звездам эпохи анаболиков он относился с иронией. Он с насмешкой говорил о теннисистах, которые не желают участвовать в турнирах, где призовой фонд меньше миллиона долларов, — и посмеивался над кумиром нации Борисом Беккером, которому «Кока-Кола» заплатила семь миллионов долларов за то, что он носит крошечную эмблему фирмы на рубашке. Он считал это развратом.

В послевоенной Германии, уйдя из спорта, он занялся бизнесом и был управляющим подразделением «Кока-Колы» в Гамбурге. Но как раньше к нему не липла грязь нацизма, так теперь к нему не липла грязь капитализма. Он был, конечно, состоятельный человек, но он раздавал деньги так, как будто они только для этого и предназначены. Любой человек, который в те трудные времена подходил к нему и говорил, что голоден, получал от него сто марок. В пятидесятые он посылал деньги своему противнику Джо Луису, обнищавшему к концу жизни. Он платил пенсии старым спортивным журналистам. Он раздал людям столько денег, сколько иные не заработают и за три жизни.

При этом он совсем не был мотом или пижоном, который сорит деньгами направо и налево. Достаточно посмотреть на его лицо, чтобы понять, какой он был добропорядочный, солидный, честный человек. В нем был прекрасный практический смысл спортивного пролетария, который всего добился сам. В конце жизни он очень жалел, что когда-то не купил за 5000 марок картину Пикассо, которая теперь стоила бы миллионы. Еще он вспоминал, как в Майами в тридцатые ему предлагали купить участок земли по цене доллар за квадратный метр. «Теперь на этом месте главная улица города», — говорил он с сожалением, думая о том, какие огромные деньги упустил.

И еще — в возрасте 88 лет этот кумир Германии и бывший чемпион мира в тяжелом весе очень жалел, что не был знаком с Эйнштейном. А мог ведь познакомиться!