Для отечественного кинематографа фильм «Асса» стал «отрядной песней», девизом Перестройки. Мало кого интересовало, что «Асса» — название галереи авангардного художника Тимура Новикова. Но первый опыт сотворчества опытного кинопрофи Сергея Соловьева и русских рок-н-ролльщиков был принят молодежью как руководство к действию. «Пе-ре-мен!» — орали стадионы вместе с Цоем, и кинозрители после показов фильма размахивали зажигалками, словно пытаясь рассмотреть получше неопределенное будущее…
— На самом деле никакой особой прозорливости не было. Как и все обыкновенные, нормальные советские люди, я был убежден, что минимум лет триста еще коммунистическое общество будет себе жить-поживать и добра наживать. И когда Горбачев запустил механизм какого-то там «ускорения», я конечно же подумал, что все это — очередной блеф и болтовня…
— Как приняли фильм в Госкино? Ведь «Ассу» никак не должны были разрешать…
— Не поверите: уже легко и почти беспроблемно. Наступало особое время, и наиболее чувствительные чиновники нюхом предощущали какие-то вехи перемен. Ну как минимум уже понимали, что прошло время варфоломеевских ночей и стоит ли в принципе искать на свою задницу новых верноподданнических приключений.
— А какова история возникновения МЭЛЗа на горизонте премьеры «Ассы»?
— Когда я заговорил о хеппинговой премьере «Ассы», у чиновников Госкино в глазах затеплилось какое-то новое выражение: «Может, он прав? Может, уже пришла пора не подпинывать, а даже и помогать?». Тут они, испугавшись сами себя, и говорят: «Вот у нас целая система кинотеатров по Москве. Выбирайте себе любой». Ну мы и выбрали «Ударник». А «Ударником» руководил тогда адский человек с выразительной фамилией не то Вонян, не то Ванян… Хитрый такой армянский человек. Очень хитрый. Даже чрезмерно. И он решил, что сейчас, наоборот, самое время прихлопнуть всех нас, как обнаглевших мух…
— Но рассказывают, что вначале он не возражал против премьеры, этот Вонякин, ах нет, извините, Ванян…
— Оговорки, в общем, верные. Снаружи-то он ничего был, поначалу молча кивал, пока все это готовилось, свозилось, собиралось в кучу в его кинотеатре. Морозы стояли страшные. Привезли в правительственный дом, где и расположен кинотеатр, и десятиметровую вывеску с трехметровой серьгой в ухе Бананана, и диковинные колонны с вмонтированными в них глазами. Он все молча наблюдал. Терпел до поры. Но что его добило, так это предварительная продажа билетов. Показ фильма планировался примерно на месяц. Так вот, все билеты на месяц вперед были проданы чуть менее чем за час. Тут у него случился шок, который он с трудом пережил, потому что толпы все стояли и требовали продолжить продажу…
— Значит, ваша, простите, «мечта идиота» о счастливой кассовой судьбе картины сбылась?
— Еще как! Огорошенный всем этим, Ванян написал, наверное, последний донос в истории великого советского государства. Донос тот мне потом показывали в Московском горкоме. Написал Ельцину, который был тогда первым секретарем горкома. Мол, напротив Кремля собираются устроить антисоветскую оргию, он сам видел репетиции… Абсолютная разнузданность. Опытный Ванян свои убийственные обвинения фундаментально закруглил. Де, кинотеатр давно не был на ремонте. И когда огромное количество зрителей, купивших билеты, поднимется на балкон — он конечно же рухнет. Будут большие человеческие жертвы. И антисоветская оргия окрасится кровью. Ельцину эту ахинею показали. И он мгновенно рубанул: «Да гоните их на хрен оттуда, не церемоньтесь, не разговаривайте с ними».
Без всяких объяснений наше «беспокойное хозяйство» вышвырнули в мгновение ока прямо на снег, на мороз. Мне звонят: «Приезжайте срочно, все погибает. Колонны нужно спасать, они громоздкие. Рукописи, картины…». Приехал: мама моя! Позвонил кому-то, бросились спасать, перевозить, складировать. В общем, полное отчаяние.
В три часа ночи я пришел на телеграф, потребовал бланк для телеграммы Горбачеву. Они перепугались до смерти: «Вы что, с ума сошли? Никаких телеграмм Горбачеву мы не примем». Я все свои документы вываливаю, степень моей ярости была такова, что, наверное, просто побоялись со мной связываться. Написал примерно следующее: «В то время, когда вы морочите людям головы, что идет какая-то там Перестройка, или вас дурачат, или вы — нас. В любом случае мне дураком быть не хочется. Люди, поверив в пламенные речи с высоких трибун, хотели сделать что-то живое, настоящее…». Приписал все, что думаю, и про Московский горком. Здоровая такая телеграмма вышла. Несмотря на слезные увещевания почтовиков, сокращать не стал. Заплатил какую-то дикую сумму. И мы с Даниилом Дондуреем поехали прямо с телеграфа за водкой и напились. С горя. Ибо был это жест отчаяния.
Потом уже Горбачев мне рассказал, как дальше все происходило. Конечно, телеграмма целый день валялась, никем не востребованная. К вечеру он собирался уходить, и ему кто-то в виде развлечения — другие-то депеши были примерно одинаковы: одни доносы — подсунул мою «веселую» телеграмму. Прочитав, Горбачев возбудился. Назавтра утром звонит Элему Климову президент СССР, о ужас!..
— Буквально как Сталин в старые времена…
— Говорит: «Слушайте, кто этот Соловьев?.. И как возмутительно с ним поступили. Хотите совет? Не связывайтесь вы с этим Ельциным. Можно, конечно, сейчас и меня втянуть, бурные прения устроить. Но все это бесплодные дискуссии. К тому же в Москве огромное число федеральных концертных залов. Выбирайте любой, звоните моему помощнику от моего имени».
Было дико и странно, что работает «двусторонняя связь». Я на такое не рассчитывал. Хотел, чтобы мой вопль отчаяния долетел до звезд кремлевских.
Дружу с Михаилом Сергеевичем до сих пор. Ведь он меня вытаскивал из абсолютно безнадежных ситуаций во время съемок «Ассы» дважды. В первый раз, когда нас не впускали в гостиницу «Ореанда» в Ялте. «Пошли отсюда, ноги вашей не будет в гостинице!» — заявили нам. Тогда я написал… нет, не Горабчеву — просто на деревню дедушке в ЦК КПСС. Вдруг на следующий день чуть ли не все руководство Крыма в шляпах втискивается ко мне в поганенький номер. В восемь утра. Я из-под одеяла смотрю на них, будто это сон с похмелья. Сами знаете, как мы неприятности «отмечаем». А шляпы кивают: «Мы просто недопоняли, мы всегда рады помочь…».
В общем, по наводке президента, стали мы кружить по Москве и нарвались на МЭЛЗ. Это был как бы Большой театр на рабочей окраине, на отшибе, у электролампового завода… С красными бархатными сиденьями, помпезным залом. Что-то такое прикольное…
— Скорее пролеткультовское. Но ведь место-то нисколько не престижное.
— А мы и не искали престижа. Мы искали правильное место. И «Ударник» выбрали потому, что это русский конструктивизм. И название хорошее. МЭЛЗ нам тоже понравился. Колонны. Большой театр для бедных. Хороший дом.
— Премьера «Ассы» в МЭЛЗе прогремела на всю страну. На нее прорывались с боем, молодые люди ехали издалека причащаться андеграунду.
— Почему все обалдели? Это была первая русская презентация. Стояли бесконечные очереди. Жгли костры. Была ранняя весна, собачий холод по ночам.
— Были ли неожиданные отзывы на фильм?
— Все реакции были неожиданные. Во-первых, я перевидал всех начальников Москвы. Где-то они доставали билеты. Ведь это было исключение, когда их телефонное право не работало. Приходилось «доставать». Потом подходили (я никого в лицо не знал). Подмигивали заговорщицки. Оглядывались. Руку жали… незаметно. А билетов, святая правда, достать было невозможно. Не поверите, звонит Евтушенко: «Дай пару билетов». Клянусь ему, что у меня нет. Но он не верит: «Так не бывает. Даже у Любимова…». А у меня право на контрамарки отобрали ребята, которые дежурили с кострами на площади. Сами установили демократическое право живой очереди. Строго следили. И Евтушенко стоял в очереди, и Ахмадулина…
— Кто был вдохновителем знаменитой выставки?
— Выставку делал выдающийся человек, знаменитый бумажный архитектор Авакумов. Шутов участвовал. Зверски круто смотрелось по тем временам. Нам помогал славный парень, замдиректора. Звали его Саша Вайнштейн, который удивился нашему появлению, как инопланетянам. Вы, говорит, первые человеческие лица, которые я вижу за двадцать лет своего сидения здесь. Обычно тут ходят какие-то призраки. С «Ассы» началась его продюсерская карьера.
Но главное, нам активным образом помогал первый секретарь райкома, который сейчас работает у Лужкова министром промышленности. На наших глазах он превращался из штампованного функционера, райкомовского секретаря в глубоко сочувствующего, нормального человека. Но все равно к нам перманентно посылали какие-то комиссии, проверки. Он их дипломатично сопровождал, но уже как бы с «нашей стороны». Потом просил: «Ладно, вот эти четыре презерватива уберите, остальное все оставляйте. Мало ли чего они требуют!». Он за всю эту историю только один раз и дал петуха ведомственного. Была Пасха. И я запретил рок-концерт. Но отменить кино было невозможно, билеты-то все распроданы. Вместо концерта взял «Всенощную» Рахманинова… Ему доложили: «У них на Пасху — божественные песнопения». Пришел бледный совершенно, сорвался: «Запрещаю!». Пытаюсь что-то объяснить про светское произведение Рахманинова. Бесполезно.
— Ничего странного. Даже в консерватории той поры запрещали и «Всенощную», и Бортнянского с Гречаниновым. Сколько времени шли акции «Ассы»?
— Полтора месяца ежедневно, причем все время разные группы. Уезжали-приезжали. «Звуки МУ», из Свердловска «Наутилус», питерские коллективы. С инструментами, установками. Я им устраивал банкеты, чуть сам не спился. Это единственное, чем мог им платить. Уж не знал, когда все это закончится. Не чаял дожить.
— Тогда вы и решили, что это будет не один фильм, а целая трилогия?
— Напротив, я не знал, как бы дождаться конца этого сумасшедшего дома. Но началась новая эпопея. Стали звонить со всех концов нашей необъятной родины, просить везти все это к ним. Тогда я поседел. Представил себе, что остаток жизни буду ездить по стране, сопровождая «колонны с глазами». Я категорически отказался. Но мои ребята объездили массу городов, устраивая шумные акции в киноконцертных залах или на стадионах.
— «Асса» словно подняла шлагбаум, открыв пространство для бурных баталий. В газетах целые полосы отводились на полярные мнения уважаемых критиков. Станислав Рассадин, к примеру, критиковал фильм за выпендреж. Валерий Кичин хвалил за артистичность и фантасмагоричность. Молодая кинокритика устраивала бурные публичные «круглые столы», посвященные фильму, ставя вопрос ребром: «Грань веков — или набор фенечек?». Больше всех на вас обиделись «киноклубники». Они не простили измены серьезной арт-хаузной картине «Чужая белая и рябой» с этим «отвязным андеграундом». Так что можно сказать: фильм всерьез взбудоражил и профессиональную сферу кинематографа.
— Всего я и не читал: это был бумажный Эверест. Снежный вал фильма продолжал тащить куда-то. Я с большим трудом из-под этой глыбы выскочил. А он продолжал катиться. Виной тому конечно же стечение множества обстоятельств. Фильм как бы попал в сердцевину времени. Ведь только в первый год с марта месяца, по официальным цифрам, он собрал 28 миллионов зрителей… Правда много?
