Воззвание к коллегам, полное серьезных опасений за будущее телевизионного сообщества, не было зачитано в минувшую пятницу на 10-й церемонии вручения «ТЭФИ».

Из 134 членов Академии российского телевидения (АРТ) так называемую Декларацию подписали 36 человек. Много это или мало? Одни считают, что по нынешним временам и такое количество подписантов впечатляет; другие полагают, что «слишком узок круг этих революционеров»; а третьи вообще утверждают, что не стоило и затевать этот бунт, потому как нет для него причин — все на нашем ТВ, как и в целом по стране, хорошо.

И все-таки, что же произошло: неудавшееся восстание обреченных или начало неповиновения с ясным пониманием надвинувшейся катастрофы?

Ситуацию комментирует ведущий программы «Сейчас в России» канала RTVi («Русское телевидение-интернешнл») Владимир КАРА-МУРЗА. С одной стороны, он, как никто другой, знает российскую телевизионную кухню, с другой — не встроен в сегодняшний телевизионный «истеблишмент».

— В том, что произошло, мне более всего близка позиция моих друзей — Жени Киселева, Светы Сорокиной и Вити Шендеровича, потому что они вступились за те программы, которые их вытеснили из эфира. То есть мои коллеги оказались выше злопамятности и эгоизма. Они, например, вступились за программу «Намедни», а она фактически заменила собой «Итоги» Киселева. И вместо того, чтобы обижаться и злорадствовать, он наоборот поднял свой голос в защиту программы Парфенова. А Света Сорокина вступилась за «Свободу слова» — этот типичный клон программы «Глас народа», которую она вела очень долго. Это я к тому, что наши оказались выше мелкого самолюбия и протянули руку помощи. Вот их позиция меня в первую очередь интересует.

— Вы хорошо знаете телевизионную кухню. Каким образом сегодня на этой кухне осуществляется цензура?

— Ну, например, монтажные папки некоторых новостных программ выведены на Лубянку, там непосредственно следят за их версткой: стоит ли, скажем, первой новостью сюжет про президента Путина? Достаточно вспомнить взрыв на «Рижской», о котором в программе «Время», вышедшей через час после теракта, не было сказано ни слова, зато много говорилось о рабочем дне Владимира Владимировича. Я уж не говорю про Беслан, когда все каналы, как попугаи, повторяли, что там 300 заложников, а их было 1300.

Или более удаленный по времени, но тоже весьма показательный пример — арест Ходорковского 25 октября прошлого года. В тот день в прямом эфире работали двое моих бывших коллег: Саша Герасимов вел свой «Личный вклад» на НТВ, а Марианна Максимовская — программу «Неделя» на RenTV. Так вот, если бы они в прямом эфире сказали, что только что арестован Ходорковский, они бы его спасли. Для этого и существует прямой эфир, когда ведущий получает общественно значимую информацию и с колес сообщает ее всем своим телезрителям, всей стране. Я специально одновременно смотрел два этих канала, у меня дома два телевизора рядом. У Марианны прошел сюжет о том, какая хорошая машина «Порше», а Герасимов нес какую-то свою, не относящуюся к делу чепуху.

Такое поведение даже цензурой не назовешь. Просто сами люди не решились сообщить во всеуслышание, что в стране произошел государственный переворот, что перечеркнуты договоренности, достигнутые при передаче власти. Эти журналисты не захотели рискнуть своим благополучием, своей карьерой. Вот это и есть страшные последствия самоцензуры: человек перестает быть самим собой и становится частью пропагандистской машины*.

— Сравнима ли российская цензура с цензурой советской?

— Конечно! В 1992 году я впервые увидел программу «Итоги» и дал согласие своему тогдашнему другу Олегу Добродееву работать на телевидении. До этого он меня уговаривал 12 лет, пока я служил дворником. Я еще тогда сказал Добродееву: теперь я вижу, что отменили не только парторганизации, но и цензуру и можно говорить правду. А сейчас советские времена вернулись, но в более диком виде, потому что тогда у журналистов не было интересов материальных, а только идеологические, карьерные.

— Допустим, если взять уровень советской цензуры за 100 процентов, то где находится цензурная планка в «демократической России»?

— Это разные системы координат. Я бы сказал так: есть геометрия Евклида, она хорошо ложилась на советскую цензуру, когда человек должен был придерживаться одной линии — линии партии. А есть геометрия Лобачевского, и современная цензура строится по ее правилам. Потому что каналов больше, занятых на них людей больше, у каждого кривая его биографии не такая четкая, как в советские времена. Но все равно эти синусоиды сходятся в одной точке, где ложатся под гэбэшный каток, который продолжает асфальтировать телевизионное поле.

— Чем это тотальное глушение телеэфира может закончиться?

— Я рад, что это чистый эксперимент, что количество переходит в качество. Поэтому чем хуже сейчас ситуация со свободой слова, тем выше вероятность скорых перемен. Ну, представим себе, будто президент Путин ушел в отставку, что после Беслана сделал бы на его месте любой нормальный лидер. Картинка в результате получилась бы смазанная. Пришел бы другой, надо было бы к нему привыкать. А Путин остался, что делает ситуацию прозрачней — т.е. ясно видно, кто нами правит. Поэтому чем откровеннее будет этот ужас на телевидении, чем ровнее будет поляна, которую они выжгли огнеметом, тем скорее наступит настоящее очищение. И не только телевизионного эфира.

• Редакция подчеркивает: она может не разделять оценку задетых фигур.