Анна Первая
Она вздыхала так:
«Мной матушка скончалась…»,
мешая кочергой в печи свою печалость,
и ни лежать, ни сесть от боли не могла,
и так жила она в предсмертьи на коленях,
и на нее в мучительных моленьях
чуть золотой лицом от искр в поленьях
Бог, побледнев, смотрел из красного угла.
Прабабка всех – и Анны, и Марины,
Одоевцевой и Раисы Блох,
она всех женщин пишущих мирила,
но тут, к несчастью, не помог и Бог.
Когда из живота чекисты Ольге
ребенка вышибали сапогом,
кровавые ошметки и осколки
из Анны Буниной и красной комсомолки
над всей Россией реяли кругом.
И, Беллы Ахмадулиной прапра,
под шляпой,
смётанной парижистой иголкой, –
она явилась к Сахарову в Горький
и хризантемами мильтонов прорвала.
Есть в женщинах-поэтах постоянность
достоинства, в отличие от нас.
Та Анна на коленях настоялась
за них за всех. Вот кто – не Бог их спас.
Собрав и издав «Строфы века», антологию русской поэзии ХХ столетия, Евгений Александрович Евтушенко на этом не успокоился. Он завершает работу над трехтомной антологией «В начале было Слово». Период, который она охватывает, обозначен в подзаголовке: «Десять веков русской поэзии».
Работа поистине грандиозная. А если учесть, что обо всех значительных русских поэтах Евтушенко написал свои стихи, кажется, в будущем году мы получим совершенно уникальное издание. Выйдет оно в издательстве «Искусство» под редакцией Владимира Радзишевского. Но произойдет это не раньше осени 2005 года.
А пока «Новая» начинает печатать «избранные места» из антологии Евтушенко. Причем мы не будем публиковать «Я помню чудное мгновенье…» или «Свеча горела на столе…», а отдадим газетную площадь преимущественно менее известным стихотворениям и поэтам.
Сегодня — первая публикация. Ее героиня — Анна Бунина, быть может, первая значительная русская поэтесса.
Отдел культуры
Анна БУНИНА
1774 (село Урусово Рязанской губернии) – 1829 (село Денисовка той же губернии)
Первая в ряду значительных русских поэтесс. Принадлежала к тому дворянскому роду, из которого вышли Василий Жуковский и Иван Бунин. Анна Ахматова называла ее своей прабабкой. Бунина действительно приходилась теткой деду Ахматовой по материнской линии.
По словам самой Буниной, ее первые годы «были исполнены душевных, последние – телесных скорбей и недугов». В стихотворении «Хоть бедность не порок…» (1813) она рассказала о своих злоключениях, которые начались со смерти матери и скитаний по близким и дальним родственникам и продолжились в Петербурге, где всё оставленное отцом наследство ушло на нужды образования.
Три брата у меня,
сестрами самтретья, –
И всем меньшая я.
Мной матушка
скончалась;
Зато всех хуже
я считалась.
Дурнушкою меня
прозвали!
Мой батюшка
в печали
Нас роздал всех
родным.
Сестрам моим
большим
Не жизнь была, –
приволье!
А я, как будто
на застолье*,
В различных девяти
домах,
Различны принимая
нравы,
Не ведая забавы,
Взросла в слезах…
Наскучил мне и белый
свет!
Достигша
совершенных лет,
Наследственну взяла
от братьев долю,
Чтоб жить в свою мне волю.
Тут музы мне
простерли руки!
Душою полюбя науки,
Лечу в Петров я град!
Заместо молодцов
и франтов,
Зову к себе педантов**,
На их себя
состроя лад.
Но ах! Науки здесь
сребролюбивы!
Мой малый кошелек
стал пуст!
За каждый перио€д
игривый
За каждое
движенье уст,
За логические фразы,
Физически проказы,
За хлеб мой и за дом
Платя наличным
серебром,
Я тотчас оскудела, –
И с горем пополам
те песни пела,
Которые пришли
по вкусу вам.
Стихи Буниной «пришли по вкусу» самым разным поэтам. Карамзин заметил, что «ни одна женщина не писала у нас так сильно». Крылов сам прочитал в публичном заседании «Беседы любителей русского слова» в ноябре 1811 года ее поэму «Падение Фаэтона» на сюжет из «Метаморфоз» Овидия. Бунина ответила благодарными и не лишенными самоиронии стихами:
Читая баснь паденья
знаменита,
Улыбкой оживил ты
лица всех гостей,
И честь того прешла
к стране пиита.
Во мзду заслуги сей
Я лавры, сжатые
тобою,
Себе надменно
не присвою.
Когда б не ты
ее читал,
Быть может, Фаэтон
вторично бы упал.
Кюхельбекер в 1820 году в рецензии на первый том трехтомного «Собрания стихотворений» Буниной воскликнул: «Какая сильная, живая поэзия!».
Зная о материальных затруднениях поэтессы, один из председателей «Беседы любителей русского слова» Шишков и полководец Кутузов выхлопотали ей у императора ежегодный пенсион в две тысячи рублей.
Переводя с французского, подражая античным авторам, Бунина не обошла вниманием русскую народную поэзию, отозвалась на события Отечественной войны, посвятила стихи воинам, погибшим при Бородине.
Полтора десятилетия она тяжело болела: рак груди не оставил ей шансов выжить – вот они, «телесные скорби и недуги». Под конец она проводила дни и ночи на коленях – ни сидеть, ни лежать уже не могла, но продолжала работать. Свою последнюю книгу, которая вышла за полгода до смерти, Бунина надписала Российской академии, пометив: «со смертного и страдальческого одра».
- Застольными в деревнях называются дворовые люди.
** Здесь – педагогов. (Ред.)
Песня в народном русском вкусе из местечка Веил-Брук
Отпирайтеся, кленовые!
Дружно настежь отворяйтеся
Вы, ворота Веил-Брукские!
Пропустите красну девицу
Подышать текучим воздухом!
Душно ей здесь взаперти сидеть,
За четыремя оградами,
За четыремя воротами!
Что за первыми воротами
Хмель к жердинкам прививается;
За вторыми за воротами
Ярая пшеничка стелется;
Что за третьими воротами
Круторогая коровушка
На пуховой травке нежится,
С резвым маленьким теленочком;
За четвертыми воротами
Стоит терем на пригорочке,
Бурным ветрам как игрушечка!
Нету терема соседнего,
Нету деревца ветвистого!
В терему том красна девица,
Чужеземная заморская,
Под окном сидит печальная!
Заплетает кудри черные
Через крупну нить жемчужную,
Слезы крупные роняючи,
Заунывно припеваючи:
«О! неволя ты, неволюшка!
Королевство чужестранное!
Холишь ты мою головушку
Пуще гребня частозубчата!
И хмелинка не одна цветет,
Вкруг жердинки увивается.
И пшеничка не одна растет,
Не былинкой, целой нивою!
Круторогая коровушка
Не одна в долине кормится!
Только я одна сироткою,
Будто пташка, взаперти сижу».
Между 1815 и 1817
На разлуку
Разлука – смерти образ лютой,
Когда, лия по телу мраз,
С последней бытия минутой
Она скрывает свет от глаз.
Где мир с сокровищми земными?
Где ближние – души магнит?
Стремится мысль к ним –
и не с ними;
Блуждает взор в них – и не зрит.
Дух всуе напрягает силы;
Язык слагает речь, – и ах!
Уста безмолвствуют
остылы:
Ни в духе сил нет, ни в устах.
Со смертию сходна разлука,
Когда, по жилам пробежав,
Смертельна в грудь вступает
мука
И бренный рушится состав.
То сердце жмет, то рвет на части,
То жжет его, то холодит,
То болью заглушает страсти,
То муку жалостью глушит.
Трепещет сердце – и престало!
Трепещет вновь еще сильней!
Вновь смерти ощущая жало,
Страданьем новым спорит с ней.
Разлука – смерти образ лютой!
Нет! смерть не столь еще
страшна!
С последней бытия минутой
Престанет нас терзать она.
У ней усопшие не в воле:
Блюдет покой и вечный хлад;
Разлука нас терзает боле:
Разлука есть душевный ад!
Когда… минута роковая!
Язык твой произнес «прости»,
Смерть, в сердце мне тогда
вступая,
Сто мук велела вдруг снести.
И мраз и огнь я ощутила, –
Томленье, нежность, скорбь
и страх, –
И жизненна исчезла сила,
И слов не стало на устах.
Вдруг сердца сильны трепетанья;
Вдруг сердца нет, – померкнул
свет;
То тяжкий вздох, – то нет дыханья:
Души, движенья, гласа нет!
Где час разлуки многоценной?
Ты в думе, в сердце, не в очах!
Ищу… всё вкруг уединенно;
Зову… всё мёртво, как в гробах!
Вотще я чувства обольщаю
И лживых призраков полна:
Обресть тебя с собою чаю –
Увы! тоска при мне одна!
Вотще возврат твой вижу скорый;
Окружным топотом будясь,
Робея и потупя взоры,
Незапно познаю твой глас!
Вотще рассудка исступленье, –
Смятенна радость сердца вновь!
Обман, обман! одно томленье…
Разлука не щадит любовь!
Разлука – образ смерти лютой,
Но смерти злее во сто раз!
Ты с каждой бытия минутой
Стократно умерщвляешь нас!
<1819>
Ангел смерти
Прелестное дитя, порхая,
стоны слышит;
Склонил из мака скиптр,
и вдруг всё тихо стало:
Напастей, горестей как будто
не бывало!
О, други! радуйтесь! страдалица
не дышит.
