Мы уже рассказывали о проекте «Человек советский» — о работе исследователей-социологов, которые на протяжении последних 15 лет пытались постичь характерные черты, возможности и пределы нашего современника. Некоторые детали этой огромной работы были затронуты в статье известного социолога Юрия Левады, написанной им специально для «Новой» (№ 43, «Условные люди»). Тогда же мы пообещали продолжить цикл публикаций, посвященный человеку сегодняшнему как таковому. Тему продолжает социолог Лев ГУДКОВ, работавший вместе с Юрием Левадой над проектом «Человек советский».

— Лев Дмитриевич, насколько я поняла, один из важнейших выводов вашего исследования заключается в том, что «человек советский» никуда не делся, несет в себе все те же «советские» черты. Но в СССР была интеллигенция. А в России? Вы ее слышите?

— Какая интеллигенция была в СССР? Давайте определимся, что это такое — «интеллигенция». Задолго до Советского Союза, в XIX веке, это было фантомное явление, трудно определить его групповые, сословные и социальные характеристики. Толстой — интеллигент? А Победоносцев? Интеллигенция была идеальной моделью для совестливых, интеллектуальных людей, озабоченных проблемами жизни народа. С этой моделью соотносили себя те или иные писатели, литераторы, чиновники, то есть это не было РЕАЛЬНОЙ ГРУППОЙ. Социологически можно строго сказать, что это была МАТРИЦА ИДЕНТИФИКАЦИИ от образованного сословия. Эта история закончилась с революцией, но слово подхватили в двадцатых годах большевики, и в их устах на первых порах оно имело крайне негативное звучание: «гнилая интеллигенция, мягкотелая…». А вот после довольно мощной эмиграции и сильного истребления «неуехавшего» просвещенного сословия сталинская команда остро нуждалась в специалистах. И тогда была поставлена задача: создать свою служивую бюрократию — так появились советские служащие, лояльные к власти, идеологически ее обеспечивающие. Об интеллигенции в тот период говорили уже не уничижительно, напротив, ее стали называть «солью земли».

После смерти Сталина, с началом самиздата, возникли вновь понятия, которые ориентировались не на конкретную прослойку между рабочими и крестьянами, а на ту идеальную модель, какая была в дореволюционной России.

— Я как раз об этой модели и спрашиваю. Если человек российский остался советским, куда подевалась интеллигенция в «послесталинском» смысле?

— Ее не было. Просто путались реальные дела с тем, как сами себя характеризовали люди, претендовавшие на роль интеллигенции. Они называли себя совестью нации, еще как-то. Но реально, кто же тогда осуществлял в советское время пропаганду, обеспечивал идеологический контроль? Это все те же люди, которые сразу после перестройки превратились в верующих. Буквально за два года их число выросло с 16 до 55 процентов. Но реально количество тех, кто посещает церковь, причащается, исполняет обряды, знает каноны, не увеличилось ни на йоту, как было полтора-два процента — так и осталось. В этом смысле можно сказать, что эти люди все время подчинены некоей моде, моральным суррогатам. И никого мы там не видим, был только Сахаров, как одна свеча.

— Был академик Лихачев…

— Власть довольно-таки прагматично его использовала, подкрепляя свой авторитет. Он был значком, флажком, власть могла на него опереться. Это проблема легитимности власти, а не морали.

— Но и морали было на кого опереться, значит, была интеллигенция не в сталинском, а в идеальном смысле.

— Советская интеллигенция — это работники идеологического фронта. С одной стороны, они сами обеспечивали функционирование репрессивной машины, с другой — были еще и недовольны своим положением, попискивали: это называлось критикой, общественной озабоченностью и прочее. Но никакого понимания, как по-другому может быть устроено общество, каков другой тип человека, у них не было. МАКСИМАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ, К КОТОРОЙ ОНИ ПРИШЛИ, — ЭТО СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ. Поэтому, когда система начала распадаться, за душой так называемой интеллигенции ничего не оказалось: ни правовой культуры, ни каких-то идей — политических, социальных, ни даже моральных, просто человеческих. Столько было разговоров о работе «в стол», но когда все стало возможно, ничего из этих «столов» не вышло.

— Как это ничего? Были же произведения, которыми зачитывались. «Дети Арбата», например…

— «Дети Арбата»? Это несерьезно, поверхностно, это, по сути, социалистический роман. Разве в этой книге были какие-то оценки прошлого? Она не касалась ни самой природы тоталитаризма, ни даже природы человека советского. Сравните это с тем, что происходило в Европе после распада систем: Хана Арендт, Элиас Канетти, другие философы, историки, писатели создали огромное число работ об истоках тоталитаризма, о концлагерях, репрессивной системе. Шел процесс осмысления опыта утопического мышления, ответственности интеллектуалов перед обществом. Разве у нас что-нибудь подобное появилось? Нет. Ничего не возникло. Именно поэтому власть и делала попытки назначить для народа ту или иную фигуру.

— Назначить интеллигенцию для массового сознания?

— Если говорить о структуре национального массового сознания, то оно сегодня интегрировано двумя вещами — ОБРАЗОМ ВРАГА И КОМПЛЕКСОМ ЖЕРТВЫ. У нас усталое, истощенное общество. Мы сегодня (не в сталинское, заметьте, время) занимаем второе место в мире по числу сидящих в тюрьмах. В обществе огромная латентная агрессивность — у нас уже есть миллион прошедших за 10 лет через Чечню, а мы знаем, что такое посттравматический синдром. Все это мощный потенциал насилия — милицейского, армейского, бандитского — разного. И это насилие разлито в обществе. Огромный, просто фантастический уровень алкоголизма, суицидов — мы опережаем по этим показателям все европейские страны. По разным оценкам, мы сейчас выходим по числу самоубийств если не на первое, то на второе место в мире. Конечно, каждое самоубийство — это индивидуальная драма. Но когда мы смотрим на это как на социальную, культурную базу, то видим море грубой, безысходной ненависти. Здесь же ксенофобия, которая выросла чудовищно, она диффузна, она не организована, но очень сильна. За последние пять лет она выросла в полтора-два раза. И здесь же — отношение части образованного сообщества именно к редким людям, к интеллигентам. Это такой же механизм, как пьяная слеза в блатном романсе.

— Что сегодня вкладывается в понятие «интеллигенция»?

— Ничего ровным счетом. Мы постоянно ведем зондаж, спрашиваем, но получаем в итоге какие-то копейки. Нам отвечают по инерции на вопрос, к примеру, о том, какие группы пользуются влиянием, что власть должна считаться с интеллигенцией. Но она не считается.

— Пусть по инерции, пусть как угодно, но, отвечая на ваши вопросы, люди же хоть как-то представляют себе интеллигенцию? Как они ее сегодня представляют? Есть ли это слово в лексиконе молодежи?

— Не представляют, нет влияния, а потому и нет ее в массовом сознании. Для молодых, насколько я себе представляю по результатам наших исследований, интеллигенция — это комплексы представлений родителей. Ничего такого нет уже, и потому для них это — незначимая вещь. В принципе из рассказов, из литературы они знают, что это такое, но в своей реальности не наблюдают. В риторике нынешней, если брать городскую образованную часть населения, конечно, это есть, но это всегда консервативная риторика: «Россия, которую мы потеряли…»

— То есть сегодня интеллигенция — это уже больше материал для патологоанатомов, чем для социологов?

— Понимаете, у нас сегодня даже в массе молодежи ориентация не на получение знаний, а на «корочки» — это инерция советского человека, человека бездеятельного. По нашим опросам получается, что раза в полтора больше людей, которые считают, что те, кто рядом с ними, получают незаслуженно много денег, а вот с ними обходятся несправедливо. Но так быть не может, это проекция собственных проблем на других, завистливое сознание. Оно проявляется в отношении к богатым, к более успешным, к олигархам. Оно же заложено и в антизападничестве. Люди устали от общей озлобленности, от собственной озлобленности, от скандалов в семье, от ожидания хамства, грубости. У наших людей до сих пор основной мотив: «мы такие душевные, открытые, теплые, готовы помочь другим, но вот почему-то нас так никто не любит». Такая структура сознания всегда проявляется в серьезных вспышках истерии — антиамериканской, антимигрантской… Число людей, готовых подписаться под лозунгом «Россия для русских», за пять лет с 35 процентов выросло до 55.

— Это как-то связано с тем, что современная интеллигенция, так же как и советская, превратилась в общей своей массе в работников идеологического фронта, в сталинский тип?

— Когда мы только начинали исследование, вся этническая нетерпимость концентрировалась в социальных низах — на периферии, в среде бедных, малообразованных, пожилых, просоветски настроенных людей. Другой полюс составляли люди молодые, образованные, настроенные демократически. Сегодня ситуация коренным образом поменялась: главными носителями ксенофобии, возбудителями чувства национальной ущемленности и прочее, и прочее стали люди с высшим образованием. То есть если этот фланг прежде занимали коммунисты, баркашовцы, жириновцы, то сегодня это, к сожалению, как показали последние выборы, даже не электорат партии «Родина», а именно избиратели СПС и отчасти «ЯБЛОКА»! Посмотрите на те книжки, которые выпускает сегодня, к примеру, московская профессура, — искушение глобализма, вызовы России и т.д. Это все консервативная защита национальной идеи с образом врага, Запада, с угрозой инородцев — евреев, мусульман. Кто вносит эти идеи мирового заговора, геополитической угрозы? В массовом сознании этого нет. Это делают те, кого мы по инерции называем интеллигенцией. Понимаете, это слово, это понятие есть и во Франции, и в Германии. Там интеллигенция — это критически настроенная часть интеллектуального сообщества, которая обеспечивает постоянную рефлексию, дискуссию по поводу происходящих событий. Это — нормально…

— Властители дум…

— Да, но для того, чтобы быть ими, нужно иметь какой-то ресурс авторитета, влияния, доверия в обществе. Должны быть новые идеи, новые точки зрения. А какие новые точки зрения образованы сегодня? Мы жертвы, у нас враги — это все советские каменные образцы, окаменелая ненависть и глухое отчаяние…

P.S. Интеллигенция — живой, независимый разум, знающий основы, видящий суть происходящих событий, природу вещей, что это сегодня — мечта «отрезанных голов»? Всюду — праздник послушания, правильное раскрытие обозначенных властью тем. Наше сегодняшнее телевидение, газеты, депутатский корпус, правительство в вопросах политики не пишут «сочинений на вольные темы…». Это очень похоже на сталинскую интеллигенцию, зачищенную до блеска расстрелами, психушками, лагерями и «философскими теплоходами».

Постсоветскую интеллигенцию никто всерьез не зачищал. На идеологический фронт она ушла добровольцем…