Память человеческая избирательна. Болельщицкая — тем более. Звезды у всех на виду и на слуху. Но есть люди не слишком титулованные, вроде бы неприметные, без громких званий и огромного количества наград, а вот стоят перед глазами, будто вчера встречались. Из них — и хоккеист Владимир ЕЛИЗАРОВ. Удивительная личность. В трех видах спорта поднимался до вершин, хотя не был ни олимпийцем, ни заслуженным мастером спорта: в русском хоккее, в канадском (с шайбой), в футболе (поиграл даже с Григорием Федотовым и Всеволодом Бобровым). Неисправимый оптимист до конца жизни, хотя долгое время его донимали всяческие недуги, он жалел только об одном: о том, что так и не увидел «живьем» свое детище, с которым носился много лет по разным инстанциям, но так ничего и не добился (об этом — ниже). Об этом горевал и в нашем очередном разговоре. Увы, это интервью оказалось для него последним.
— Владимир Николаевич, в вашей игроцкой биографии какая-то неувязочка. Во всех справочниках говорится, что в 1949 — 1953-м и 1955 — 1959-м вы выступали за ЦДКА (ЦДСА, ЦСК МО) в канадском хоккее и как раз завоевали шесть золотых медалей чемпиона страны. А куда еще два сезона делись?
— Глупейшая история… Мы прилетели в Новосибирск на очередной матч с местной «Сибирью». Играли, естественно, под открытым небом. Для официальных матчей лед заливала спецбригада, а нам ведь еще и тренироваться нужно. Тут уж каждый сам вылезал из ситуации как мог. Тарасов Анатолий Владимирович, наш «главный», знал прекрасно, что мы с Колей (Николай Иванович Карпов. — И.Ф.) в команде считались лучшими «ледоварами». Вот мы с ним и промучились почти всю ночь, пока лед «покатил». Промерзли жутко и, вполне понятно, простудились. Я прошел обследование — мама родная, туберкулез. Тарасов, как услышал, из команды меня отчислил. А я ведь военнослужащий. Дилемма: или комиссоваться — или плюнуть, к чертовой матери, на болезнь, попросту скрыть и попытаться устроиться в каком-нибудь другом армейском клубе. Вот я кинулся обратно в бенди, с которого в общем-то и начинал в спорте.
Футбол? Нет, тогда еще «команда лейтенантов» в полном порядке была, мне в ее рядах места не нашлось бы. А русский хоккей — это мог. Еще два «золота» взял. Но зараза та меня так и не отпускала, ничего не помогало. Говорят, лекарства какие-то особые нужны, а где их взять? Главное, деньги откуда взять? Олимпийцем я не был, так что и спортивная пенсия не полагалась. Пока играл, пока на виду был, пока за сборную играл, все вроде в порядке было, не на что жаловаться. А как стал не нужен — позвольте выйти вон.
В общем, когда меня кое-как подлечили, я опять к Тарасову напросился. Чувствую, он мнется. В итоге заставил меня расписку ему выдать: дескать, сознаю, на что иду. Опасался он явно: ведь летальным исходом могла моя авантюра для него кончиться, а это подсудное дело. Так что до конца 1950-х благополучно доиграл, но на пенсию ушел все же по инвалидности.
— И все же Анатолий Владимирович Тарасов для вас вроде дважды крестного отца: сначала из русского хоккея в футбол перетащил, а затем — в канадский…
— Даже трижды. Не просто перетащил, а в свою тройку поставил (он тогда еще играющим тренером был), что для меня стало потрясающей школой. Когда Тарасов окончательно ушел со льда, мне долго не находили постоянного места: то в одно звено подставляли, то в другое. Во многом, видимо, и потому, что я легко находил общий язык со всеми партнерами, а они — со мной. Частенько — и это были незабываемые моменты — выступал вместе с Женей Бабичем (самый яркий пример того, как у нас относились даже к заслуженным-перезаслуженным ветеранам: легендарный Бабич от безысходности, забвения в нищете повесился) и Витей Шуваловым, заменяя самого Севу Бобра, Боброва. После триумфа на зимних Играх в Кортина д'Ампеццо в нашем хоккее наступил спад. Нужна была смена поколений, с которой все тянули и тянули. Поэтому верховодили канадцы и американцы. Тем не менее на мировом первенстве-1958 в Осло меня признали лучшим нападающим сборной СССР.
— Кстати о канадцах… Как так получалось, что они, выставляя на чемпионаты мира не сборные, а клубные команды, причем любительские (состоявшие из почтальонов, пожарных, клерков, фермеров и т.п.), всех «несли»?
— Ты намекаешь, что мы никогда не были чистыми любителями? Правильно. Формально мы и динамовцы числились военнослужащими, а все остальные — кто кем. Но понятное дело, что служба и работа у всех нас была одна — играть в хоккей. Только не думай, что у них как-то по-другому было. Ну, может, одну пятерку выставляли действительно из любителей, но две-то другие — профессиональные. Из НХЛ. А игрокам, как и нам, срочно находили какую-то внеспортивную должность. Могу похвастаться. В одном матче я «Уитби Данлопс» (сильнейший в 1950-х «любительский» клуб Страны кленового листа) «привез» две шайбы — и мы победили. Меня после этого в Канаде на руках носили, а в газетах писали, что «русский Елизаров начисто переиграл нашего хваленого Дуга Бентли»! А ведь Бентли был, что там говорить, игрочище…
— После такого триумфа вам, признайтесь, не предлагали остаться в Канаде или США, заключить контракт с клубом НХЛ?
— Сколько раз! И мне, и прежде всего Коле Сологубову и Ване Трегубову, прозванному теми же канадцами Иваном Грозным. Хоть завтра можно было соглашение подписывать. Да куда там! Разве можно было тогда о таком даже подумать? Нам же все было нельзя. Еле-еле ухитрился кое-что все-таки притащить домой. Индивидуальные призы при всех получали: прямо на льду после игры или на торжественном приеме — так что изволь сдать руководителю делегации. Вот это самое обидное — ведь я штук пять или шесть таких призов завоевал, а ни одного у меня нет. Где-то в кабинетах Спорткомитета, наверное, затерялись. Или попросту кто-нибудь из чиновников спер.
— Вы как-то незаметно из большого спорта ушли, Владимир Николаевич. Почему, к примеру, не стали тренером, арбитром, в функционеры не подались?
— Ушел не по своей воле. Говорю же, болезнь достала. Для тренера у меня не хватало главного, на мой взгляд, качества: жесткости.
А вообще-то был я, был наставником. Пробовал, вернее, стать им. В родном ЦСКА мне места не нашлось, поэтому принял приглашение «Спартака», юношескую команду доверили. У меня начинали подниматься Саша Якушев, Володька Шадрин, Сережа Коротков. Тогда в ЦСКА спохватились, вернули, не имел я права отказаться: как ни крути, а офицер запаса. Но — опять на вторых ролях, что в общем-то меня устраивало: это на площадке я в лидерах ходил, а тут одеяло на себя тянуть не мог, не по мне. Вот так и опекал Володю Викулова, Юру Блинова, Витю Полупанова. Неплохое, доложу я тебе, время было. Работа по душе, болезнь даже отступила.
И тут я дал маху. Сева Бобров принял «Спартак» и позвал меня к себе вторым. Я уже было согласился: и команда подбиралась перспективная, и «Спартак» давно не чужой, а главное, с Севой в одной связке поработать — это же чудо! Но тут черт Тарасов опять ко мне с уговорами. Он ведь к Боброву всю жизнь всех ревновал, да что там — ненавидели они друг друга всегда. Узнал он, что опять в «Спартак» намылился, да еще к «Бобру», и давай меня уламывать. Дескать, поезжай в Чебаркуль, «Звезду» возглавишь, должность подполковничья, деньги соответствующие. Плюс опыта самостоятельной работы наберешься, через пару-тройку лет вернешься — в ЦСКА тебя возьму, в полном порядке будешь. Ну я и согласился. А когда спохватился — поздно было. Куда мне с моим туберкулезом за Урал? И ладно бы просто Урал, так ведь куда ни кинь — или зоны с их вредным производством, или закрытые города, а это тоже не курорты, тоже всякая химия-радиация (Чебаркуль — из этого ряда). В общем, ни фига у меня там не вышло. Здоровье окончательно подорвал, а это означало: инвалидность, досрочный выход на пенсию, без выслуги, без повышения в звании. В Москву вернулся обычным советским инвалидом-пенсионером — и прости-прощай, хоккей.
— Выходит, по большому счету ничего вам спорт не дал. Не жалеете?
— Что уж теперь жалеть? Да ведь и не спорт виноват, а, как и всегда, люди, черствые люди, иваны, не помнящие родства. А до таких не достучишься. Так ведь и не люблю я что-то выбивать, доставать, выпрашивать. Говорю же тебе: нас ценят, пока мы нужны. Так что удивляться, коли только за два последних года (2001—2002-й) в одном лишь ЦСКА ушли из жизни 56 выдающихся армейских спортсменов, причем некоторых даже не на что было похоронить. И никто — ни в одной инстанции! — не шевельнулся. Эх, да что там…
Представь себе, что даже квартиру, более или менее приличную, я получил не за свои достижения, не за честно, до предела отданную спорту жизнь, а… благодаря проклятому туберкулезу. Меня просто вынуждены были отселить. А то так и доживали бы с женой в 8-метровой комнатушке…
А ведь меня еще в начале 1950-х, когда вовсю играл, приглашали в Германии остаться, поработать, и в Швеции (там меня очень любили, потому что я их и в бенди, и в «шайбу» не раз красиво обыгрывал). Один богатый немец так и сказал: миллион марок в год буду платить — только тренируй. А я ему: мне этот миллион при пересадке в Сибирь вряд ли пригодится. Относительно недавно, в начале 1990-го, пришло письмо из США, приглашали поучаствовать в тренерском семинаре, с мальчишками позаниматься. Сам знаменитый чех Владимир Мартинец приглашал… Так вместо меня Спорткомитет кого-то другого отправил, из работников федерации.
— Владимир Николаевич, вы же по натуре неуемный человек, фонтанирующий идеями. Знаю-знаю, душа у вас болит о вашем любимом детище…
— Да, я всегда любил что-нибудь эдакое придумывать, чтобы польза для хоккея, для игрока была. Еще в 1950-х приделал себе на лезвие конька, на внешнюю сторону, такие «крылышки»: чтобы лишняя опора образовалась. Представляешь, какие виражи можно было в таких коньках закладывать, что для крайних нападающих архиважно? Пытался и других сагитировать, к начальству ходил, демонстрировал, убеждал. Нет, никому не надо, так и не пригодилось. А канадцы как увидели — чуть с ума не посходили, умоляли продать им мои «крылышки». Слава богу, что не поддался на их уговоры, а то ведь запросто могли в изменники Родины записать: передал врагам засекреченные разработки новейшего «оружия».
Или вот перчатки себе облегчал, но без ущерба для руки. Лишний ватин (потом поролон) вынимал, а вставлял алюминиевые пластинки. А в 1986-м запатентовал клюшку с двойным загибом. Кому только ни показывал, ни предлагал — неинтересно. Ношусь с ней вот уже столько лет, а все без толку — никому не надо, никто не хочет запускать в производство.
Так и ушел из жизни Владимир Николаевич Елизаров, не увидев свое ноу-хау в действии. «Клюшка Елизарова», в отличие от изобретения почти его однофамильца — «Аппарата Илизарова», с которым тот тоже намучился, так и не стала достоянием всех. И где теперь чертежи, разработки, схемы, опытные образцы чудо-клюшки, придуманной выдающимся хоккеистом, никому неведомо.
