Нынешнее лето выявило бесспорного лидера в актерской профессии. Первым лицом российского экрана стал… украинский актер Богдан Ступка. Роль генерала Серова в фильме Павла Чухрая «Водитель для Веры» — поразительное открытие «Кинотавра», хотя жюри его проигнорировало. Справедливость была восстановлена на ММКФ. Сложнейший контрапункт характера старосты в фильме Дмитрия Месхиева «Свои» сразил жюри, работа Ступки по праву названа лучшей.

Богдан Ступка — актер громадного темперамента. В его репертуаре: Эдип, Ричард, Лир, Дон Жуан. При этом он не рвет страсти в клочья, не хлопочет лицом. Он — актер не востребованной ныне школы, некогда прославленной Мочаловым и Щепкиным.

В кино народный артист СССР переиграл множество начальников. Так вжился в образ, что тот достался ему и в жизни. Еще недавно он был министром культуры Украины. Сейчас — художественный руководитель Национального театра имени Ивана Франко, президент кинофестиваля «Молодость», свадебный генерал на любом культурном событии.

— Сегодня мочаловские страстность и темперамент не востребованы.

— Согласен. Но мне всегда нравились художники «крупного мазка»: Ульянов, Урбанский, Чхиквадзе. На Украине — Кучма, Крушельницкий. Сейчас все вроде как под сурдинку играют, в наши трубы вставлены такие специальные штучки, уменьшающие эмоцию. В оркестре же есть и форте.

Безголосье в театре — мода, новая правда жизни. Бормочи себе под нос, сколько хочешь. Мой педагог Борис Фомич Тягно одергивал: «Ступач, то же, что в жизни, но на каблук выше…».

— Вы, профессионал, после высокого градуса сценического существования снимаете грим… И как себя чувствуете?

— Во время репетиций Лира начались проблемы с сердцем. После 25-го показа пришлось снять спектакль… Надорвался. Работа в театре — тяжелый труд. Когда играл Мастера, чертовщина не отпускала. Как-то после первого акта измерили давление: 240 на 140. Травмы замучили. Три года такой напасти — и написал заявление.

— Поставленный голос, темперамент не мешают в ролях маленьких людей: дядя Ваня, Тевье, Афанасий Иванович? Убираете звук?

— Занимаюсь перевоплощением. Многие артисты этого не любят. Меняю не только походку — ход мыслей. Это прокрустово ложе, насилие над собой.

— Когда играли Эдипа, вы были слепым?

— Наоборот, прозревал к финалу. Вначале играю тирана, пораженного вирусом власти. Власть, суета и есть приметы слепоты Эдипа, пелены на глазах…

— Вот мы и подошли к сольной партии в оркестре работ Ступки, к теме власти. Вы сыграли десятки ее ликов: царей, военных, политических лидеров. Трех гетманов: Хмельницкого, Брюховецкого, Мазепу. Играть «начальников» не скучно? Чем отличается самоощущение начальника в жизни от того, что приходится играть на сцене?

— К шекспировскому утверждению про жизнь-театр Сковорода добавил: «И каждый играет роль, на которую поставлен свыше». Роль министра культуры я играл год и пять месяцев.

— Просто целый сериал.

— Заметьте, без репетиций. Бросили — выживай. Мне стало интересно. Увидел лица людей, которых никогда не встречал раньше.

— Но нельзя же только «играть министра», разоблачат: «министр-то голый».

— Постепенно вникал в суть проблем.

— Приобрели значительность?

— Да вроде нет.

— А портфель министерский?

— Надарили десяток портфелей. Министрам любят делать подарки. Был у меня день рождения. С 9 утра до 9 вечера принимал гостей в кабинете. Шли как в мавзолей. Столько цветов, ощущение: лежишь в гробу, слушаешь некрологи в собственную честь. Трудный был день. Напряженный.

— Тяжела министерская доля?

— Не смейтесь, не завидую людям, которые всю жизнь играют чиновников.

— А реально могли что-то изменить в культурной жизни страны? Или играли роль свадебного генерала?

— Мог. К примеру, в 2000 году подал в Верховную раду проект закона о меценатстве, которого ни в России, ни у нас нет. До сих пор его не приняли. Для искусства он стал бы неоценимым подспорьем. Жаль, времени не хватило. Но сейчас я использую свои связи и знакомства для театра.

— Обогатились как актер?

— Да это Клондайк. Генералы, министры, профессура. Опыт неоценимый. Когда пришел к Павлу Чухраю играть генерала, знал про него больше других. Мой герой — командующий сухопутными войсками Черноморского флота в хрущевские времена. Фантазировал вместе с режиссером рисунок роли, психологические нюансы. Но все это вышивалось уже «по основе» личного опыта. Мне важно увидеть человека. Помню, играл дядю Ваню. Было мне 37. Режиссер говорит: «Он старше на десять лет, а ничего не сделал в жизни, работал на профессора Серебрякова, влюбился без взаимности. У тебя — наоборот: семья, успех, слишком ты благополучен». Приезжаю во Львов. Родители накрывают стол. Выпили. Тут мама начинает причитать: «Я должна была стать большой актрисой. В 18 лет в украинской Просвите (общество Просвещения) я играла маму Маруси Богуславки. Какой был успех! А я с горшками, борщами, котлетами». Отец пытается ее урезонить: «Мария, ты ж меня любила». «Вот, через глупую любовь осталась никем…». Смотрю: слезы текут по щекам — да это ж дядя Ваня! Знаю, как произносить: «Я бы мог быть Шопенгауэром, Достоевским…. Пропала жизнь…».

— Вы с успехом играли людей потерянных, не уверенных в себе (за роль дяди Вани актер удостоен Государственной премии), отчего же не эти роли стали темой творчества? Отчего в Лире, Эдипе, Ричарде, Дон Жуане вы прежде всего исследуете болезнь жажды власти? Путь разрушения властью властителя.

— Я видел таких сатрапов… Мне смешно, когда человек раздувается на глазах. Кто ты такой, почему придумал себя таким? Первую половину жизни люди заняты тем, что решают: каким себя придумать.

— Вы тоже? Каким вы себя придумали?

— Вот таким, какого видите перед собой. Но еще додумываем и окружающих нас людей. Когда стал министром, пришел играть первый спектакль, вдруг мои партнеры поменялись в лицах, в интонации, в движении: «Не знаем, как теперь с вами держать себя». Отвечаю: «Не я поменялся, это вы меняетесь».

— Чем легче руководить: культурой или одним, пусть главным, театром?

— Скажу честно: в министерстве легче. На тебя работает команда — 250 человек. В театре — 450. Террариум единомышленников.

— Вы играли генерала Серова у Чухрая в привязке к 60-м или вне контекста времени?

— Я видел таких генералов, к примеру, Батова, командующего Прикарпатским военным округом. Худенький, всегда ходил пешком. От машины отказывался. Руки заложит, идет. Охрана далеко. Для роли я предлагал детали времени, но режиссер решил, что это не имеет значения.

— Что показалось важным в работе?

— Самые простые человеческие чувства — самые важные. Любовь к дочке, которую он не показывает.

— Слабое место сильного характера.

— При этом сентиментального до невозможности. Чуть что — слезы. Внешняя жесткость — броня, маска внутренней беззащитности. Со всех сторон его обложил КГБ. Никому нельзя доверять. Все предопределено.

— Богдан Ступка — актер не только украинский, но советский… в смысле актер советского кино. Сыгравший в фильмах Бондарчука, Прошкина, Пчелкина. В последнее время вас обвиняют то в русофобских настроениях в связи с изображением Мазепы в одноименном фильме Ильенко, то в антиукраинских — в связи с образом Хмельницкого в фильме Ежи Гофмана «Огнем и мечом».

— Не забиваю голову дурацкими обвинениями, занимаюсь творчеством.

— Но когда соглашаетесь сниматься у Гофмана в романе Сенкевича, наверняка понимаете, что упреки посыпятся на голову. Украина в этом смысле отличается напряженным поиском обидчиков самостийности и незалежности.

— Да, мне звонили, настоятельно рекомендовали не играть… Может, те, кто звонил, по-своему правы: у Сенкевича Хмельницкий — пьяница. Есть уничижительный оттенок и в отношении к украинскому народу. Благодаря Гофману все несколько смягчилось. Но чем больше мне звонили, тем больше хотелось сыграть. Когда фильм вышел, в украинском обществе его нарекли пропольским. В Польше — проукраинским. И я понял: молодец Гофман — сделал настоящую, трогающую за живое картину. Нонсенс: поляки полюбили Хмельницкого, того самого, что развалил державу Речь Посполиту.

— Вокруг вашего Мазепы скандал полыхал больше года.

— Люблю скандалы. Есть французская комедия, где директор театра утверждает: «Скандал в театре — успех: значит, зритель пойдет».

И в этих работах я размышлял о неистребимой тяге к власти. Деньги и власть произрастают из одного корня. Почему идут во власть? Чтобы иметь деньги. Больше денег. Эдип твердит: «…О власть, о деньги. Сколько вы порождаете зависти». Хочешь стать царем? Президентом? Баллотироваться? Нужны деньги. Суть не меняется. У Леси Украинки в «Каменном властелине» Донна Анна велит: «Идите наверх. Станете командором. У вас будет не одна шпага. Тысячи шпаг». Философия ее истории о Дон Жуане — путь к власти. Не важно какой. Над толпой, над женщинами. Придя к вершине власти, герой взглянет на себя в зеркало и испугается: «Это не я, это он». Власть меняет лицо.

— Вы подобного не боялись?

— Я и в министрах продолжал играть спектакли, сниматься в кино. Для роли меня перекрасили в огненно-красный цвет. Захожу в министерство, секретарша сознание теряет. Каждый вторник — заседание Верховного совета, день правительства. Нужно что-то подписать у премьера. Подхожу. Он смотрит: «Вот что могут короли». Я единственный ходил без галстука, в водолазке.

— Вы снимались у Кшиштофа Занусси, Режи Варнье, Ежи Гофмана. Сегодня вы один из самых востребованных актеров российского кино. Как сохранить дыхание во время творческого марафона?

— Следую ленинскому завету: учусь. Приспосабливаюсь. Вот у Месхиева в «Своих» трудно было поначалу. Играю старосту времен немецкой оккупации. Дали мне винчестер юнайтед. Грязь. Болото. Комары. А я еще мыслю по-украински. Когда играешь по-русски, надо хоть две недельки в среде повариться. Роль сложная. Есть внутренний конфликт — зрителю любопытно: что его там гложет. Партнеры замечательные: Хабенский, Гармаш, уже пятый фильм вместе. И тут я, украинский старик с этим винчестером, пропади он пропадом. Что-то ору, заплетаюсь языком. Чувствую — позор. Они здорово падают в грязь, болото. Я так ловко не могу. Кошмар длился, пока не сыграл одну драматическую сцену. Мне надо расстрелять чекиста, но вижу, как тот ползает, сопли выпустил… Вот и не стал я стрелять. На мониторе эпизод посмотрели, Месхиев говорит: «Ну, поаплодируем артисту за классно сыгранную сцену». Тут уверенность вернулась. Жуткая профессия — все время доказывать, что ты не верблюд.