70 лет назад в перестрелке с полицией погибли Бонни и Клайд. Не красотка Паркер и ее азартный дружок-импотент Клайд Барроу из кино, а реальные Бонни Паркер и Клайд Гриффит, романтическая пара бандитов, на тридцать третий год после смерти воскресшая в фильме Артура Пенна.

1967 год в Америке — экономический расцвет, свобода, бунт хиппи против буржуазных родителей. В кино, естественно, приходит новый герой — отщепенец. Антигерой. Нарушитель устоев. Враг закона. «Бонни и Клайд», завоевав всего лишь два «Оскара» (оператор и женская роль второго плана), стал тем не менее культовым фильмом (как пионер ретро, отрефлексировавший Великую депрессию), а герои — культовыми героями. С них начинается отсчет времени, когда «плохие парни стали на экране хорошими, а хорошие плохими» (Дж. Маст).

Американское кино оторопело от таких «гангстеров»: наивных, влюбленных, по-своему честных, великодушных, преданных и верных, для которых деньги — лишь побочный фактор свободы. Конечно, американская молодежь конца 60-х с восторгом освоила новый миф и включила Бонни и Клайда в круг «своих» — «детей-цветов» и «беспечных ездоков». Девушки всего мира надели береты набекрень и принялись голодать: Фэй Данауей месяц перед съемками носила свинцовые браслеты, чтоб похудели запястья…

Самая популярная у нас лента Серджо Леоне «Однажды в Америке» — в сущности, прямое развитие «Бонни и Клайда»: психологическое, историческое, экранное. Но ни герои этой гангстерской саги, ни династия другой, столь же культовой — «Крестного отца» — не проросли на нашем экране, а Бонни и Клайд — вот они, на всех стрелках бригадного братства — как живые, во всем блеске своей любви, харизмы и безответственности.

Отчего же не мудрый и искушенный в утратах Лапша? Не полубог криминального мира дон Корлеоне с сыновьями, с юности постигшими, что богом быть трудно и смертельно, смертельно трудно, но надо, потому что за тобой — клан, мешпуха, семья, друзья. Женщина. И это не свобода, а еще одна модель мира, в котором свободы не бывает, потому что этот мир — тоже общество.

Почему не они глянулись нашему кино, а значит нам, обществу, — а безбашенные дурачки Бонни и Клайд, непутевые любовники, которые толком-то и любовниками быть не могут, грабят через пень-колоду, убивают случайно и умирают ни за понюх табаку?

«Ты не хочешь быть дешевкой и поэтому ты сбежала со мной. А я — я дам тебе все», — говорит Клайд девушке. А буржуазная образина, папаша их подельника «Дабл-ю Си», что уготовил криминальным любовникам засаду, шипит сынишке: «Они разукрасили тебя, как дешевку! И сами они, твои Бонни и Клайд, — дешевка, дешевка!».

Дешевка. Вот бренд романтики американских 60-х, на который мы купились в наши 90-е. Они не хотели быть дешевкой, гордые, храбрые и красивые ребята из техасской глубинки, они хотели зажить, как надо, чтобы лучшие отели и лучшие авто. Они ненавидели обывательский рай и из своего кровавого и безнадежного ада, где их обложили, как зайцев, даже не волков, они хотели вырваться в элиту. На самый верх. Они перепутали право и лево, помогая бедноте, грабя банки, но мечтая о высшем круге. Потому что дешевка всегда метит в истеблишмент. Ей мало тысячи баксов. Ей нужны миллиарды. Алюминий, нефть, парочка островов, замки, клуб «Челси», послушная страна и золотая рыбка на посылках.

Вот почему Лапша — не дешевка. И вот почему не он — наш маяк, а пара несчастных обормотов. И вот почему нам так по сердцу и «Брат», и «Бригада», и «Бандитский Петербург», и «Бумер», и все плохие парни со своими метелками, которые как раз и есть самые что ни на есть хорошие и героические парни. Потому что другие симпатяги, всякие там Коли-метростроевцы, упилили из этого долбаного мира, над лодкой белый парус распустив, а вместо них усмехаются в усы большие люди, олигархи, аристократы, которые нам тоже не компания.

И давайте теперь считать нормальными героями брателл и сестрелл с харизмой Уоррена Битти и Фэй Данауей, хотя где ее взять такую, со свинцовыми браслетами…

И не надо смотреть на эпоху вырождения через оптику Возрождения. Надо следовать совету Карлоса Кастанеды, культового философа детей-цветов: «Вещи не меняются. Ты меняешь свой способ смотреть, вот и все». Вот и все. А иначе — как жить?