Отчетливо помню, как в конце восьмидесятых постсоветская гласная пресса и эстрадные юмористы голосили о том, что никогда «в этой стране» не наладится жизнь, не исчезнут очереди и дефицит. Когда дефицит внезапно исчез, СМИ переключились на страдания. На газетных полосах очередная последняя капля переполняла чашу народного терпения практически каждый день…

Потом как-то совсем незаметно исчезли и эти восторженные газетные ожидания «русского бунта — бессмысленного и беспощадного».

Теперь даже те, кому кричать «пусть сильнее грянет буря» по штату положено — левые радикалы — и то молчат. Нет, приток молодежи в леваки наблюдается. И мода на все бывшее «эсэсэсэровское» существует. А вот о революции не говорят даже монстры отечественного радикализма.

Кто такой Дмитрий Костенко? Если вы задаете такой вопрос, вы явно далеки от левачества. Вы бы еще спросили, кто такой Ленин! Разница между Лениным и Костенко только в том, что Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить… а Костенко просто жив и достаточно молод — ему 36. Между прочим, ему не было и тридцати, когда он попал в справочник «Политический экстремизм в России». Почетно, что и говорить… Среди юных леваков ходят о Костенко легенды.

— Ко мне однажды на тусовке подошли анархисты с Украины — а вот, говорят, у вас в Москве есть такой Костенко, он всегда ходит в длинном кожаном пальто, а под полой у него автомат. И если к Костенко подходит мент и спрашивает документы, Костенко достает автомат и мента валит. Просто валит, и все!.. И откуда такие мифы, спрашивается? — удивляется Костенко, но по прищуру глаз видно, что ему приятна такая слава. Недаром он называет себя «гуру российского анархизма».

В свое время Костенко много бузил, неоднократно бывал арестован, в его доме спецслужбы проводили обыски, изымали компьютер, искали подрывную литературу, вещества для производства бомб… Спецслужбам прекрасно известно, что Костенко закончил «химический» вуз, куда поступил специально, чтобы хорошенечко изучить химию — первейшую науку бомбиста.

Лет десять назад газеты часто писали о Костенко и его товарищах статьи, название одной из них Дмитрий помнит до сих пор и даже гордится им — «Ублюдок на ублюдке». Дмитрий прошел пешком всю Европу. Вместе с французскими и немецкими товарищами захватывал сквоты, а его почки пострадали от дубинок европейских полицейских не меньше, чем от отечественной резины.

Сейчас Дмитрий малость поутих, читает лекции об идеях чучхе для молодых российских революционеров. И в общем-то лекциями его борьба ныне ограничивается. Во-первых, здоровье уже не то. Во-вторых, времени на революции уже не остается: семья, работа в двух местах. Зато на стенке — кондиционер, на столе — два компьютера, а вместо концептуальной белой крысы в квартире теперь живет толстый кот, на момент нашей беседы мирно дрыхнущий в плюшевом домике.

— Обуржуазился ты, брат. Жена… Канарейку осталось завести. Стыдно!

— У меня еще аквариум есть и оранжерейка небольшая. А в клетке мышка-полевка живет. Но этим все больше товарищ Любанька занимается — жена… Хотя в общем ты прав. Хочется мне быть таким же безбашенным, как семь лет назад, но… Лимонов верно заметил: «Семья — это монстр с заплаканными глазами». Она съедает революционера, утаскивает политического солдата из боев за правое дело. И меня утащила. Но я был бы последней свиньей, если бы бросил семью и опять занялся революцией. Поэтому я сейчас как ветеран выступаю перед молодежью, закутанной в палестинские платки.

— Есть разница между старыми революционерами твоего поколения и нынешней порослью?

— Есть. Молодняк… они более дисциплинированные, чем были мы — люди, пришедшие в левое движение в конце восьмидесятых — начале девяностых. В перестройку у всех была вера, что все улучшится. Мы пришли с верой в то, что знаем самую правильную теорию построения нового общества, сейчас всем расскажем, люди пойдут за нами, и мы быстро-быстро все наладим… С такой же верой приходили и социалисты западного толка и другие-прочие. Это было не идеологическое, это было поколенческое ощущение. Мы пережили две революции — 1991-го и 1993 годов, мы видели, как исчезает власть: когда ты шел по улице свободного города и не видел ни одного милиционера!.. Воздух свободы пьянил нас! Мы верили, что революция возможна уже при нашем поколении.

А тот молодняк, который выходит на левую сцену сегодня, видит вокруг себя стабильное общество, где все уже устаканилось, где нет голодных толп, явных бандитов, вялотекущая чеченская война… Соответственно, у них нет и не может быть настроений нашей эпохи — «вот еще пара митингов, и у нас будет прорыв! еще пару раз выйдем к проходным заводов, и рабочие захватят производство!». Новые левые приходят, видя вокруг жесткий, свинцовый режим, поэтому их понимание борьбы — это серия постепенных мелких шагов, теория мелких дел. И никаких надежд на революцию!

Мы были наивные, мы были заводные. А они даже к левому радикализму подходят как к кропотливой работе. Но ведь это же болото! От этого муторного каждодневного труда люди устают, они привыкают ходить на митинг как на работу и постепенно отходят от дел. Они обламываются, как обломалось наше поколение… Я не говорю, что мы были лучше, а они — хуже. Мы просто разные. Но обломаемся одинаково.

— А что вообще тянет в радикалы сытую молодежь, детей хороших родителей?

— Ты ошибаешься, в левацких тусовках не очень много элиты. Есть богема, да, но это не одно и то же! Дети из мидл-класса в леваки практически не идут. А приходят в леваки через романтизацию «совка»; потому, что человек не вписался в существующую систему; из-за того, что девушка не дала… А еще из-за моды: левачество всегда будет в моде, как всегда в моде экстремальный спорт.

Нет, тянется, тянется к нам народ потихоньку. Причем даже активнее, чем раньше! Когда-то студенты ленились даже подписи ставить против войны в Чечне, я уж не говорю о том, чтобы на лекцию прийти. А сейчас объявишь лекцию с какой-нибудь завиральной темой типа «Взгляды Мюррея Букчина» — приходят! Или тема «Есть ли альтернатива капиталистической глобализации?». Я бы в жизни на такую тему не пошел. А эти — идут! Записывают что-то. Не скажу, что прямо валом валит народ. Скорее ручеек — тонкий, но постоянный.

— Этакими темпами революцию не сделаешь.

— Ой, да какая революция! Дай бог обычный бунт… И то вряд ли: до кризиса 1998 года еще какие-то шахтеры сидели, касками стучали, а как гикнул кризис, все сразу разбежались улаживать свои дела, на работу устраиваться. Не верю я в революцию.

— Может, и в успех антиглобалистов тоже не веришь?

— Думаю, альтернативы глобализации нет. Между прочим, антиглобалисты и сами не любят, когда их называют антиглобалистами. Они говорят: мы ЗА глобализацию, только за другую, иначе надо делать — не эксплуатировать третий мир, а справедливо распределять продукты, помогать стирать границу между третьим миром и золотым миллиардом… Примерно так.

— Ты сказал, что сейчас в леваки идут больше и охотнее, чем пять-десять лет назад. Чем же занимаются наши левые радикалы, если не подготовкой революции и не терактами?

— Акции устраивают в мелких галереях. Сходки разные. Манифестаций особых нет. Так, прикалываются люди по-маленькому… Мы в их годы были более спонтанными — если случалась драка с милицией, то совершенно стихийно. А нынешние… у этих все распланировано!

На последней акции «Антикапитализм» у них, правда, ничего не получилось, потому что милиция научилась работать — всех выстроили, через арки металлоискателей стали прогонять. Зато на предпоследней акции в позапрошлом году все удалось: народ сорганизовался, сознательно построились, дымовуху запустили, полили асфальт вонючей горящей жидкостью, разогнались и прорвали милицейский кордон! И по улице помчались непонятно зачем…

— Отличная революция получилась… Только маленькая очень. А как насчет большой? Все-таки цель леваков — революция. Может в России случиться настоящая революция?

— Дефолт может у нас случиться, кризис, падение цен на нефть… все может быть. Только революции быть не может. Потому что революция — это проект. Она требует, чтобы все было простроено сначала на уровне идеи, которая обсуждается интеллектуалами. Потом интеллектуалы врубают эту идею в массы, массы постепенно прорубают идею… Долгий процесс. Вся страна должна быть охвачена!

А у нас страна занята денег зарабатыванием. И других идей нет. Нет настоящей утопии — как мы будем строить светлое будущее.

Дошло уже до того, что в наших кругах пошли такие мысли: мол, нам, левым, нужно сейчас отсидеться, как отсиживалась интеллигенция при «совке». Диссидентов строптивых сажали, а те, кто тихой сапой пережил застой, ушел в личную жизнь, в альтернативные проекты, в дворники, в сторожа… вот те в момент перестройки выплыли и стали рупорами перемен. И нам, типа, так надо!.. Вот такая точка зрения. Это не революция, это чистой воды реформизм!

— Слушай, а зачем вообще эти революции? Живут же люди, ходят на работу, копят на машину, берут кредиты… Чего еще надо?

— Вот это и не нравится! А у тебя самого разве нету внутреннего протеста?

— Против чего? Против зарплаты?

— Ну я не знаю… Против обыденности, несправедливости какой-то…

— А чем несправедливость революции лучше несправедливости мирной жизни?

— Не знаю. Это невербализуемо. Чем лучше?.. Внутренним огнем, который горит в душе.

— А в тебе еще горит?

(Долгая пауза.)

— Тлеет…