А правда, почему мы так не любили в детстве кукольные фильмы? Наверное, их плохо делали тогда. Впрочем, Вадим Курчевский уже сорок лет назад создавал дивной поэтичности образы влюбленного крокодила и нежной коровы…
Династии кукольников — как поколения колдунов. Секреты мастерства передаются от бабки к внучке, от отца — к дочке. Кукла — вещь магическая, зря, что ли, глупые старушки громили кукольное объединение «Союзмультфильма», где в церковных стенах отрешенные колдунчики мастерили свои «исчадия».
Дело в том, что кукла (не омерзительная отливка Барби, а Буратино, рукотворное существо) одухотворена в принципе. Зависит от рук, конечно. У Сельмы Лагерлеф есть такая сказка. Маленький Иисус лепил из глины птичек и окрашивал их в лужах, где отражалась заря. И птички улетали. А у Иуды, такого же маленького, но уже с задатками, — глиняные уродцы разваливались.
В плохой, топорной кукольной анимации фальшь (нелюбовь) особенно заметна: это кукольная месть. Зато хороший кукольный фильм стоит сотни компьютерных.
На суздальском фестивале наши кукольники из лучших — Муат и Курчевская — опять пролетели. Им не особенно везет в последние годы, и толком не понять, почему. Для меня работа художника Марины Курчевской — образец творчества, а режиссерские «проколы» Марии Муат искупаются такими блестящими находками, что я назвала бы их озарениями (но, пожалуй, не назову: из малодушия, конечно, — молодые соколы Масяни заклюют и сожрут с пуговицами). А вот открытиями почему бы не назвать. У девочки (куклы) есть кукла-самоделка. Ватная, с вышитыми глазками. И она устраивает для своей девочки театр. Внутри фильма. Свежести и прелести неописуемой…
Собственно, кино Муат «Девочка Люся и дедушка Крылов» вообще не рассматривалось в конкурсе, потому что его сценарист Владимир Голованов оказался председателем жюри. От почетной нагрузки можно было и отказаться, но с другой стороны — можно было и не делать такого предложения… А с третьей стороны, полгода назад фильм не взяли на «Крок»…
У меня есть только одно объяснение. Мастерство выходит из моды… И этот симптом — да не симптом, а полноценная хворь — с аппетитом пожирает рынок искусства. На фоне грандиозного, гениального «Догвилля» (каннский бойкот) — что уж говорить о нашей чебурашечьей возне…
Кстати о Чебурашке. Табуны интерактивной молодежи в суздальском фестивальном центре, для которых уже нет принципиальной разницы между кукольным, рисованным и даже игровым кино, поскольку все оно потихоньку превращается в «продукт» на «носителе», — знать не знали, что тут, среди них, скромнейшим образом бродит живая легенда. Что носитель сотен продуктов — от Золотой антилопы и Снежной королевы до Чебурашки и Попугая с Удавом — жив и здоров, что этот старикан со шкиперской бородкой есть Леонид Шварцман, который их (нас) всех вырастил.
Широко известны суды Эдуарда Успенского за право использования нашего ушастого друга Че на конфетных фантиках. И ни звука — об авторе. А у автора, соискателя всех мыслимых в стране премий, в результате — ни одной, кроме Хрустальной Звезды… «Голливуд — детям». С каких дел Голливуд, хотелось бы знать? Думаю, с таких, что при всей своей пресловутой продажности умеет ценить мастерство.
Господи, как вообще все просто. Мой друг (большой шутник и тоже мастер) сказал давеча по телевизору, что лучшая шутка — это тортом в морду или поскользнуться на банановой кожуре, потому что это чистый юмор и говорит о здоровье общества. Спорно. Но продуктивно как творческий метод в том смысле, что в сердцевине любого «продукта» заложена всегда очень простая идея. И если она есть, то продукт состоится. А если нет — то хоть в узел завяжись… Тот же «Догвилль», извините за навязчивость, в одном из своих измерений прост, как театр Брехта. Другое дело, что измерений у него, как и у театра Брехта, множество. Однако каждое растет из простого зерна. Как принципы религиозного учения.
Когда говорят об искусстве для детей, особенно с той страстью, с какой говорили мы о детской анимации в Суздале, как-то выносят за скобки вот эту вот подвижную сумму простых идей. Нужную для всякого качественного продукта, для детского же — обязательную на уровне конституционного закона.
Исходя из этого, осмелюсь доложить: ни одного хорошего детского фильма в Суздале не было. Сериал «Смешарики» (режиссер Д.Чернов), несмотря на подрасстрельное название, мог бы стать неплохим проектом, если бы не простодушное воровство с миру по нитке: из «Ежика», «Винни-Пуха» и других хитов… (Диплом продюсеру Илье Попову — «за успешное начало анимационного проекта, принципиально противостоящего идее насилия на экране». Забавно.)
В большинстве работ для детей сценарная идея отсутствует вовсе. В «Тихой истории» Алексея Демина маленький мишка все играет, и играет, и играет с какой-то шишкой… В «Музыкальном магазинчике» Сони Кравцовой (приз жюри за лучший фильм для детей) — насекомые все покупают и покупают для своих детей музыкальные инструменты… «Бабка Ежка и другие» Валерия Угарова (сценарий Михаила Липскерова) — пилот сериала о фольклорных персонажах — опоздал, думается, лет на сорок. Хотя лучше эта «добрая и смешная» и вполне внятная мельтешня, чем натужный «Трикстер» Михаила Лисового о так называемых приключениях девочки в компьютерном «зазеркалье».
Комментарии критиков («круглый стол»):
— У детей нет внутреннего мира, его формируем мы тем, что им впариваем.
— Внутренний мир детей драматичен и хрупок, они страдают от одиночества и думают о самоубийстве…
Убила бы обеих.
Лучше расскажу про фильм «Король Европы» шестилетнего Миши Власова из новосибирской студии «Поиск». Жил король Европы. Он был грустный, потому что хотел раздать бедным деньги, но у него их не было. Тогда он стал копать гору — и нашел много золота. А разбойники взяли и украли у него все золото. Тогда он узнал адрес разбойников и ночью потихоньку забрал свое золото и раздал его бедным. И стало ему весело. 3 минуты 48 секунд.
Я не берусь вникать во внутренний мир современного ребенка, который, изнывая по компьютерной игре, способен захлопнуть книжку на словах «внезапно Холмс…» (свидетельствует поэт Сергей Гандлевский). И все же в детей, независимо от времени и среды обитания, встроен некий механизм, природная лоция, как в летучую мышь. С ее помощью они все-таки находят порой верную дорогу. Я бы запускала детей вперед, как сажали их в первый ряд на суздальском фестивале. И я бы наблюдала за ними.
И вот что я бы увидела.
Дети плачут от того, что мать девушки отрубила голову доброму и красивому змею, который эту девушку похитил, она же полюбила его так, что от горя убила своих детей, а сама превратилась в кукушку. Потому что детям внятна идея страсти. (Валентин Ольшванг, «Про раков». Приз жюри.)
Дети зевают и засыпают на изысканно эстетском фильме о рождении музыки. Потому что не надо «впаривать» им красивые, но бессмысленные образы, которые мы и сами не понимаем, выдавая игры подсознания за поэзию. (Дмитрий Геллер. «Маленькая ночная симфония». Часть главного приза — «Гран».)
Дети хохочут от неожиданных и сумасшедших виражей, которые насочинял на этот раз для своих славных уродов Иван Максимов, вырвавшись наконец из замкнутого ритма «Болеро». Потому что способны оценить азарт живой фантазии. («Ветер вдоль берега», вторая часть главного приза — «При».)
А еще дети вместе со взрослыми долго-долго аплодируют Андрею Соколову. Потому что придумал на зависть лихо и остроумно: два эскимоса, наш (ветер по пальцу, кожаный каяк с одним веслом) и американский (компьютер, мобильник, моторный катер) встречаются в море, спорят за кита, попадают к нему во чрево, выплюнуты наружу, лодки вдребезги, из двух собирают одну, терпят шторм и тьму происшествий, одно круче другого, и наконец высаживаются на берег, до слез похожий на родную Арктику, за исключением одной детали: их обступают… пингвины. Полюса совпали. И — ни секунды промедления, драматургия на пять с плюсом, все мотивировано, все сходится, все успели, включая мысль о едином электромагнитном поле Земли, общем для всех и вечно не иссякающем между плюсом и минусом. («К югу от севера», приз жюри.) В народном голосовании — общем рейтинге всех участников фестиваля — фильм лидировал с бешеным отрывом в сто очков.
Стоит подумать над этой продуктивной идеей: нет на самом деле ничего ближе так называемой полярности. Кукла в конце пути совпадет с человеком, взрослый — с ребенком, смех со слезами, сон с явью… И только мастер, художник ни на миг не прервет движения, не совпадая ни с кем. Летит и летит, как птичка цвета зари. А пингвин — нет, он никуда не летит со своего острова. Хотя он и птица. Но не художник. И даже трезвый — спит в сугробе, не рискуя замерзнуть.
