Под Новый год в прихожей дома Дауровых в Школьном переулке — ряд одинаковых картонных коробок. Хозяйка Светлана разбирает вещи погибших.

У Дауровых умерли трое. Провожая в школу 12-летнюю Алену, бабушка взяла с собой двухлетнего внука Георика — и погибла вместе с ним. Услышав выстрелы (дом Дауровых — почти во дворе первой школы), муж Светланы Вадим выбежал из подъезда и был застрелен. Соседи под пулями занесли его в дом. На лестнице, говорит Светлана, до сих пор пятно крови, не смываемое со ступенек.

В Беслане Алена начала бояться: выйти одной на улицу, пройти ночью по темной квартире. В Москве все было иначе: школьные учителя на больничной кровати, новые друзья и гора мягких игрушек. Дома напротив кровати Алены — бабушкина любимая сумка и фотография. А в животе — осколок бомбы, который девочка часто чувствует.

Горе для Светланы — как этот осколок: болит при каждом движении. Кран подтекает — а Вадим чинил его совсем недавно. Игрушка — он дарил ее Алене. Вот здесь на ковре танцевал Георик. Пироги на праздник — у бабули они лучше получались… Да и работала вся семья вместе.

Надо уехать, понимает Света, но — нельзя. В Осетии принято: год со дня смерти нужно отметить в том же доме.

Что делать с вещами близких, Света еще не решила.

К Новому году Дауровым принесли материальную помощь: курточку для младенца.

* * *

Мадина Ибрагимова до сих пор в Москве. Третьего сентября после первого взрыва она выбросила из окна спортзала восьмилетнюю дочь Сабину и выпрыгнула сама. Обе на время оглохли (как и большинство бывших заложников), Сабину стали мучать ночные кошмары, зато — живы.

Потом у Мадины начало неметь плечо (подозревают проблемы с сосудами), появились провалы в памяти. А Сабина отказалась вспоминать, что было в школе. Понадобилась помощь психиатра.

— Другие дети выговаривались, рассказывали. Сабина молчала. Я думала, она ничего не видела, — говорит Мадина. — А потом начала что-то вспоминать — и вдруг закричала: не говори мне об этом, я хочу забыть. Может, моя дочь просто сильнее меня? Оберегала меня и молчала?

Сабина все еще отказывается пить обычную воду. После обезвоживания в школе выпила ее столько, что при первом глотке теперь срабатывает рвотный рефлекс. Пить может только минералку, с трудом заставляет себя проглотить соки и чай.

В первые минуты захвата школы Мадина с дочерью оказались в разных концах спортзала. Теперь Мадине снится, что ее вновь захватывают и гонят в школу — спокойную от сознания того, что дочка осталась дома. Сабине снится, что она опять, безнадежно и отчаянно, ищет в переполненном зале мать.

* * *

Вика Ушакова разворачивает белоснежную салфетку и показывает осколки. Эти, мелкие, были в спине. Остальные — попали в лицо. В отдельной салфетке — зуб. Почти анекдот, смеются родители: во время взрыва зуб попал глубоко в носовую пазуху. Врачи долго не могли понять, почему девочке трудно дышать. В итоге — сложная операция. Отек лица не прошел до сих пор.

После выписки из больницы хромающую Вику с едва сросшимся переломом отправили на реабилитацию в подмосковный санаторий. Ушаковы спросили, можно ли ей приехать со старшим братом (кто же теперь детей одних отпустит)? В санатории разрешили. И уже на месте объяснили: место выделили только одно, брат может снять комнату в ближайшей деревне и, если захочет, несколько километров идти в санаторий. Ушаковы уехали.

С этого года Вика будет учиться в школе № 6, придется нагонять программу. Вот только классная руководительница погибла. А в ноябре умер Викин дедушка: не выдержало сердце. И лучшей подружки больше нет.

…В школьном фотоальбоме — парадный портрет: гордо и загадочно улыбающаяся Вика, алое бальное платье, шляпа с перьями, ожерелье на шее…

— Вот бы такое, а? — мечтательно жмурится Вика. Видимо, в этом наряде фотограф снимал всех девочек первой школы. Фотографии в бальных платьях — на крестах десятков могил.

В Беслане опасно смотреть фотоальбомы. Точнее, смотреть можно, расспрашивать нельзя. На большинстве снимков рядом с Викой — жизнерадостное личико с миндалевидными глазами — лучшая подружка Эльвира.

Единственная дочка, Эльвира попала в заложники вместе с мамой Светланой. У той все еще — аппарат Илизарова на несгибающейся ноге. Дочь погибла в самом начале штурма. А мать до сих пор думает: если б вынесла из зала, если б не дала телу сгореть…

В маленькой детской Эльвиры — стол с фотографиями, новые (как подарки к Новому году) купленные игрушки. Над узкой кроватью на вешалке — платье принцессы: белый тюль, корсет, кружева… Думали надеть в гроб. Оказалось — не на что.

* * *

Казику Годжиеву подарили заводную свинку. Свинка умеет ходить по полу, вращать пятачком и душераздирающе хрюкать. Если включить свинку, взять громко хохочущего плюшевого ежика, прибавить звонкий смех Казика и окрики взрослых — получится мелодия дома Годжиевых.

Из московской 23-й больницы Казик вернулся совсем недавно: после отека мозга и перелома основания черепа лечиться пришлось долго. Затронуты были центры, отвечающие за зрение и речь. Врачи обещали, что зрение вернется не больше чем на 30%. Но уже сейчас — 50. А говорить Казика заново учили три логопеда. Он до сих пор вздрагивает, как вспомнит.

К Годжиевым ходят гости. Каждый день — по нескольку родственников. Пока все на Казика посмотрят, говорит папа Слава, месяц пройдет. Надо бы собрать всех вместе, отметить, но нельзя: в соседних домах горе, как же тут праздники устраивать.

Казик, в один голос говорят родные, изменился. Раньше был домашним и застенчивым. Теперь не боится никого.

— Разве можно спорить с взрослыми?! Совсем распустился! Воспитывать надо, — возмущается Слава. И прибавляет: — Ему теперь за них тоже жить надо…