«Радости весны» и «Благо осени» Някрошюса на театральном фестивале «Балтийский дом в Москве»

Н

ынешний театральный сезон можно назвать «сезоном Някрошюса» — открывшись летом шестичасовым «Вишневым садом» со сборной командой московских актеров, он продолжился оперой «Макбет» на Новой сцене Большого театра. Будущей весной в рамках юбилея «Золотой маски» обещаны някрошюсовские спектакли шекспировского цикла. Теперь в рамках фестиваля «Балтийский дом в Москве» представлены две вещи из тетралогии «Времена года» Кристионаса Донелайтиса — «Радости весны» и «Благо осени».

Някрошюс давно обещал поставить что-то из литовской литературы — и наконец выбрал поэму литовского лютеранского пастора Кристионаса Донелайтиса.

«Времена года» — поэтический эпос, более всего схожий с поэмой Гесиода «Труды и дни». До «Времен года» литовской литературы не было — и оттого так важны сложенные вместе буквы протестанта Донелайтиса — они об основах жизни литовского народа: земле, труде, тяготах неурожая, крестьянской бережливости. Писанные в середине XVIII века, во времена правления на территории Восточной Пруссии Фридриха Великого, специально поддерживавшего дороги государства в плохом состоянии — чтобы торговля не развивалась, «Времена года» погружены в некое абсолютное сельское время, согласно которому всегда пора пахать, сеять, сохранять урожай, гулять на свадьбе и лечить полученные в пьяной драке раны. И никогда не пора торговать, заниматься наукой или политикой — для этих вещей как будто даже не придумано слов.

«Радости весны» и «Благо осени» — спектакли о земле как первооснове всякой жизни. Землю выносят на блюде, уложенную как пирог. Берут в рот, сплевывают, все равно едят. Простукивают и слушают, как заболевшего человека. Потому что только при условии неустанного труда «хлеб наш насущный даждь нам днесь».

Тут идет речь о языческой простоте жизни, по которой всякий тоскует, иногда даже не зная, какова она на вкус. Женщины с распущенными по плечам волосами целуют руки мужчинам — ведь мужчина добытчик, защитник, скала, и целуют смешно, искренне, не задумываясь о приличиях — подпрыгнув с переворотом, прижав руку ногой к земле, продолжив целовать деревья и дома вокруг — не ради развития удачного приема, от полноты жизни. Взвившаяся в небо веревка — вот тебе молния в грозу, той же веревкой сподручно убить змею. Большой кусок стекла, пускающий по залу залп солнечных зайчиков, оказывается подтаявшим под мартовским солнцем катком. И перевод в наушнике — быстрым ожогом: «Ты, человече ничтожный! Аист прилетел!..».

Слов немного — пользуясь типологическими определениями, перед нами скорее физический театр. Амплитуда физического театра простирается от карнавала до ритуала, слово в нем — не самый главный инструмент. Возможностей человеческого тела, его улыбок, корчей, напряженных или ослабших мускулов вполне достаточно для создания величественных картин: перед нами, безусловно, ритуал. Ритуал цикличности природы и совершаемых обрядов скупо и неумолимо указан синопсисом: «Дорога на ярмарку», «Торг невест», «Свадьба», «Старость»…

Мы видим: баба воет, мужик работает, пьет, лежит калачиком, у них рождается ребенок, его заворачивают в одеяло и катят по сцене тяжко, как камень. Он вырастет и тоже будет жить на земле: пахать, сеять, учиться сохранять урожай. Сюжетообразующего конфликта не появится ни разу — важно само течение жизни с ее размеренностью, однообразностью, подчиненностью природе. И острота «Радости весны» и «Блага осени» — в нашем понимании того, что мы не можем быть со спектаклем наравне, что пригнуться к земле для нас уже непосильный труд.

В Ведах написано, что в древности человек различал единицу времени меньше секунды, потому что верил, что каждое дело должно совершаться в отведенное для него время — тогда жизнь человека будет гармонична и счастлива. Если все так, нам не видать гармонии — мы стоим в пробках, теряя часы и дни своей жизни, и не слушаем землю. Но у нас хотя бы есть Някрошюс, чтобы иногда вспоминать об этом.