И

гра сборной России, несколько дней назад проведшей решающий матч года против сборной Уэльса, была не просто суммой ударов и пасов — она была мгновенной фотографической карточкой всей страны. Речь не о деталях, подробностях и точках зрения, которых у нас всегда безграничное множество, не о трещинах в сознании и ямах в истории, а о некоей ментальной целостности, которая и есть Россия...

С

борная показала игру, начисто лишенную острых современных идей или революционных подходов, какие в последние годы демонстрируют богемные голландцы или романтичные испанцы; наша команда была солидна и архаична, как и подобает команде большой и тяжелой страны. Футбола-каранавала, в котором игроки запросто меняются функциями и местами, не было и в помине: наши крайние защитники были именно защитниками, а не игроками непонятного амплуа в стиле Роберто Карлоса; единственный наш нападающий действовал в манере таранного центра, как играли в центре атаки крупные мужчины тридцать и пятьдесят лет назад. Это был футбол, не гонящийся за модой и закрытый для авангардных веяний, футбол, построенный на традиционных ценностях короткого паса в одно касание, футбол классичный и солидный, как колонны Большого театра.

Но в этом солидном, классичном футболе, однако, вовсе не было безжизненности, свойственной концу больших эпох, — наоборот, в нем бурлила яркая, сильная, густая жизнь. Этот футбол делала не команда набранных за деньги профессионалов, а компания людей, связанных общим чувством, компания, которая своими лицами, манерами и даже именами (Жора Ярцев, Вадик Евсеев) напоминала дворовые компании уже ушедших времен. Этим футболом, местами не очень зрелым, кусками не очень быстрым, — скорее начиналась новая эпоха, чем кончалась старая.

В игре нашей сборной было электричество — оно чувствовалось в свирепых рейдах Сенникова, неутомимом движении Измайлова, движении рук Смертина, однажды прихватившего провокатора Сэвиджа за горло. Источником электричества был Ярцев — динамомашина на тренерском посту. На все вызовы, которые стояли перед ним, он ответил резко и решительно. Он не стал вызывать в сборную вместо Овчинникова опытного вратаря и не убрал Евсеева из противоборства с Гиггзом. Ошибка в любом из этих решений могла привести к катастрофе, но Ярцев очевидно не хотел уклоняться от красного валлийского экспресса, а хотел вмазать ему прямо в лоб. Он хотел не просто победы, не лишь бы победы — а такой победы, которой могла бы гордиться уставшая от отсутствия побед страна.

Сборная России играла на самом деле не только против Уэльса — она играла против всех наших поражений последних десяти лет, против безверия, которое в стране, похоже, уже заменило воздух, против иронии, которая густым облаком окружает наш футбол, против скептичных ухмылок всезнаек, вечно предрекающих нам поражение за поражением. Сборная играла, в волевом усилии преодолевая в этом матче все кошмары прошлого — разброд и интриги перед чемпионатом мира 1994 года, ужасную ошибку Филимонова в матче с Украиной, паралич воли в матче с Японией на последнем чемпионате мира. Достаточно было посмотреть на залитое потом лицо Булыкина, на лицо Аленичева, исполненное жесткой, сдержанной страсти, чтобы понять, что это так.

Сборная России в своих последних матчах делала то, что предстоит еще сделать всей стране, — она поднималась и самоутверждалась. Выбор был прост: позволить спихнуть себя вниз, в унылое царство команд третьего разряда — или плечом вышибить дверь, ведущую на праздник жизни, в компанию сильных.

Самоутверждался вратарь Малафеев, вставший в ворота сборной впервые в жизни; самоутверждался Евсеев, прессинговавший и терроризировавший Гиггза и в итоге выигравший у него борьбу (защитник Евсеев забил, нападающий Гиггз нет); самоутверждался Аленичев, убивавший начавшее было возникать мнение, что в сборной он играет слабее, чем в клубе; самоутверждался Онопко, всего несколько месяцев назад списанный из главной команды и теперь стоявший в центре защиты, как скала.

Уэльс с этой волей к самоутверждению поделать ничего не мог — казалось, на поле сошлись не две команды, а два человеческих возраста. Не в игре, а в поведении сборной Уэльса проскальзывала незрелость. Валлийцы, с их пинками, щипками и швырянием мяча в голову Измайлову, были подростками, натолкнувшимися на взрослую силу. Наши не просто лучше играли в футбол — они были тверже как люди.

Что-то удивительное было в этой игре. Мы, приникнув к экранам телевизоров, вдруг увидели не просто очень важный матч, а момент, в котором история вдруг переламывалась и меняла свой ход. Подобные перемены никогда не происходят разом, одномоментно, и ни одно событие в истории никогда не бывает окончательным. Так и тут — этот футбольный матч был только частью какой-то большей картины, так же как победа сборной России есть только часть какого-то огромного исторического процесса, в который мы все вовлечены. Этот процесс не имеет заданного итога — в истории может быть все. Но в игре больших сущностей и больших капиталов, в переплетении сил притяжения и отталкивания, сжатия и распада — сумма человеческих воль способна изменять тенденции и ломать векторы. Так, как это сделала наша сборная в Кардиффе.

В среду в Кардиффе мы увидели не просто одиннадцать футболистов, а самих себя в своей нынешней жизненной ситуации. Мы увидели самих себя, выпихнутых во второразрядное нищее бытие, на задворки мира — и пытающихся выбраться оттуда. Мы увидели самих себя, десять лет неловко путающихся в терминах политкорректности и осваивающих вместо норм коммунистической морали правила корпоративной культуры, увидели самих себя, которым записные умы уже продолбили все головы нравоучениями о том, как принято жить в «цивилизованных странах», увидели самих себя, низведенных на роль туземцев при нефти и аборигенов при лесе, страдающих от ощущения собственного ничтожества и комплекса побитой собаки, — и услышали, как Вадик Евсеев, победитель Уэльса, укротитель Гиггза, уходя с футбольного поля, вдруг вопит в микрофон на всю изумленную Европу, вопит от души, ничего не тая, не стесняясь самого себя, с яростным лицом: «Х… вам!».