СюжетыОбщество

ОБЛОМ ВО ВРЕМЯ ТАНЦОРА, или ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЕ ФИЛЬМЫ

Этот материал вышел в номере № 88 от 24 Ноября 2003 г.
Читать
Кинокритик Елена СТИШОВА в проекте Кино, которое мы потеряли В первые дни июня рокового девяносто третьего вся кинотусовка гуляла на «Кинотавре», и Сергей Соловьев, в то время первый секретарь российского СК, тряхнул харизмой и снарядил...

Кинокритик Елена СТИШОВА в проекте Кино, которое мы потеряли

В

первые дни июня рокового девяносто третьего вся кинотусовка гуляла на «Кинотавре», и Сергей Соловьев, в то время первый секретарь российского СК, тряхнул харизмой и снарядил два автобуса в Пицунду — как бы в ответ на пляжные разговорчики: мол, близок локоток, да не укусишь.

В Пицунде многие годы процветал Дом творчества кинематографистов СК СССР, во время войны в Абхазии каких только баек не рассказывали про любимое место отдыха всех киношников. А тут — война окончена, а в Пицунду не попадешь — граница. Но Сережа все устроил, и рано утром, по холодку, мы, кинопресса, выехали.

Спокойно миновали контрольно-пропускной пункт. Люди в камуфляже были настроены мирно и даже весело. В воздухе разгорающегося дня чем-чем, а войной не пахло.

Но по мере того как мы стали подниматься из долины в предгорья, будто кто-то щелкнул «хлопушкой», и картинки окрест начали меняться, как в кино. Сначала поразило безлюдье: вдоль дороги не было буквально никого — ни человека, ни скотины. Потом — безмолвие. Ни единого звука не доносилось, кроме трения резины об асфальт. И лишь когда мы заметили разбухшие коровьи трупы в придорожных канавах, до нас дошло: дома, добротные кавказские постройки, издали казавшиеся нетронутыми, пусты, и павших коров некому захоронить.

Лишь в гагринском парке, где под ногами звенели похожие на гильзы черные позапрошлогодние листья, мы встретили местных жителей.

Их было трое, они мели мусор войны. Картинка была вполне сюрреалистическая. Позади парка зиял выбитыми витринами городской универмаг — там, как объяснили местные, располагался штаб. Они же порадовали нас: мол, Пицунду война обошла. Мы въехали в ворота Дома творчества, убедились, что огромные витринные окна первого этажа целы. За стеклом в лобби стоял, как в прежние годы, шахматный стол с огромными игровыми фигурами — здешний раритет…

Или потеряем близких, или не узнаем их

Через три года во время просмотра «Времени танцора» я не вспомнила о той поездке. Воспоминание и фильм не связались, хотя должны были связаться — ведь «Время танцора» лишь развернуло в будущее то, что я видела своими глазами. И лишь пару лет спустя (когда мне пришлось проштудировать историю русско-кавказских военных конфликтов) я вдруг обратным зрением увидела «Время танцора». И устыдилась собственной слепоты.

Не в оправдание себе замечу: даже те критики, которые сильно хвалили авторов, главного в картине не поняли. Перечитав большую подборку рецензий в журнале «Искусство кино», могу сказать, что все «просек» до самой глубины только один человек — покойный Виктор Астафьев. Не надо объяснять, почему. Вместо комментария — слова физиолога Ивана Павлова: «Если в голове нет идеи, ты не видишь фактов». Миндадзе с Абдрашитовым — из тех немногих, кто чувствует эту материю и всерьез о ней думает.

Эти авторы снимают прогностические, «преждевременные» фильмы. В своем «Армавире», завершенном накануне путча 1991 года, они предупредили общество: мы потерпели кораблекрушение, и даже те, кто спасется, станут другими, многие потеряют близких, а то и не узнают их. Как в Писании сказано: не все мы умрем, но все изменимся.

С огромной силой в «Армавире» выражено мистическое чувство Утраты. Близких, любимых, самого себя, целого мира, где ты долго-долго жил и был, кажется, счастлив… Надо ли говорить, что только сегодня, когда все мы прошли путь утрат и обрели новый опыт, мы можем до конца понять, про что этот фильм. Про меня. И про тебя тоже. Он — про смерть реальности, в которой мы жили десятки лет «единым человечьим общежитьем».

Все обломилось в доме Смешаловых

Что изумляет в изысканной Англии, так это отсутствие смесителей для воды в общественных местах: затыкай раковину пробкой и смешивай горячую с холодной на свой вкус. Разумеется, в дорогих отелях смесители есть, но консервативное королевство не спешит отказываться от вековых бытовых привычек. И не из дурного упрямства.

Когда у нас после революции случилась реформа русского алфавита, кто мог предвидеть, что исчезновение твердого знака в окончании слов мужского рода приведет — в реальной жизни — к ослаблению мужского начала? А ведь это факт, как показали позднейшие психолингвистические исследования.

Так вот, если доказана мистическая связь между означающим и означаемым, если исчезновение означающего знака в алфавите роковым образом отражается на означаемом, можно представить себе, какие деструктивные силы обрушились на нас, грешных, когда в результате перестройки пошла тотальная переделка среды нашего обитания — от переназвания станций метро, улиц, городов и целых республик до исчезновения колоссальной империи под названием СССР. Короче говоря, «все обломилось в доме Смешаловых».

Умерла реальность — умер язык ее описания. Такое случалось многажды в истории. Только, как правило, смена метаязыка и художественной конвенции имеет характер процесса, протяженного во времени. С нами же это произошло в одночасье в буквальном смысле слова. Это был стресс, за которым последовала вялотекущая депрессия, по сей день не изжитая, а часто и неосознанная.

Помню, как мы со Славой Сорокиным после показа его нового фильма «Плата за проезд» (86-й год, весна) сказали друг другу, что у картины мало шансов быть замеченной. Страна политизируется, митингует, безумеет на глазах — стране нужно что-нибудь погорячее классического мейнстрима нравственной проблематики.

Сходная ситуация с картиной Дмитрия Долинина «Миф о Леониде» (1991). В большом зале Дома кино — горстка друзей и знакомых сценариста и режиссера, а фильм между тем новаторский — парафраза судьбы Кирова, бытовое закулисье политического убийства, точки отсчета репрессий тридцатых. И — заодно — вот он, ответ на вопрос, почему ни в кино, ни на ТВ не был экранизирован ни один роман, вырвавшийся наконец из-под глыб цензуры: «Дети Арбата», «Жизнь и судьба», «Все течет», «Верный Руслан», рассказы Шаламова, «Архипелаг ГУЛАГ», наконец. Кинематографистам, видимо, казалось, что свобода слова нам дана не для того, чтобы углубиться в свое драматическое прошлое, а для чего-то другого.

В годы всеобщего помрачения, когда привыкшее к единомыслию духовное пространство вздыбилось от избытка маргинальных проектов, завиральных идей и лжепророческих откровений, было от чего поехать крыше. Индикатором этого духовного состояния «ни в чем нетвердости» явился вот какой феномен в кино: фильмы плохо-бедно снимались, а кинопроцесс тормозил, стопорился, сходил на нет. Что-то ему мешало. Не только отсутствие финансирования. Не только рухнувшая структура кинопроката.

Так вот, на «Кинотавре»-95 появились «Мусульманин» Володи Хотиненко, «Особенности национальной охоты» Александра Рогожкина и «Время печали еще не пришло» Сергея Сельянова. Три замечательных фильма — мейнстрим, основа репертуара. И что же? Рассосалось! Лишь «Национальная охота», растасканная на цитаты и анекдоты, выжила. Подобные фальстарты повторялись не раз. Один из запомнившихся — малобюджетный проект молодых кинематографистов. Госкино отстегнуло небольшие деньги, критика его раскрутила, да только зрителей не захватило это новое кино.

…Потом дошло: не будет у нас кинопроцесса до тех пор, пока новая реальность не структурируется. Покуда глаз не привыкнет к новой экранной картинке.

Опыт несуществования

Конец 80-х — начало 90-х — время, подарившее нам «опыт несуществования», по формулировке Андрея Шемякина. То есть физически мы были, ели-пили, производили привычные действия, участвовали, состояли, впадали в эйфорию и маялись депрессией. И при этом всем своим коллективным телом втягивались и втягивались в прорву черной дыры. То был взрыв иррационализма, и управляла нами стихия (см. фильм «Магнитные бури» тех же Миндадзе и Абдрашитова). Когда же наконец под ногами наметилась твердая почва, оказалось, что мы бесконечно далеко ушли от той точки, где застали нас перестройка, сухой закон, дарованные сверху гражданские свободы и крах института цензуры.

Мы стали другими. Мы уже не хотим возвращаться в стабильность авторитарного порядка. Вроде бы жизнь удалась?

У социологов культуры есть такая рабочая формула: фильмы смотрят нас.

Кинематограф, как искусство массовое, органично связан через тайные и невидимые коды и шифры коллективного подсознания со всеми значимыми изменениями в социуме. Словом, кино есть зеркало социума даже в том случае, когда авторские намерения бесконечно далеки от задачи воссоздать реальность.

В этом смысле кинематограф по-прежнему остается «важнейшим из искусств», хотя в сознании большинства пальма первенства давно за телевидением, которое, кстати, делает свои рейтинги и свои, соответственно, деньги во многом благодаря советскому кинофонду, многими критиками отвергнутому как идеологическое искусство.

Почему такой успех у старых фильмов? Только ли ностальгия тут виновата?

Да ничего подобного. Во-первых, энергетика старых лент дает ощущение стабильного, отформатированного мира, чем реальная жизнь нас не балует. Во-вторых, старое кино дает возможность идентификации с героями, а значит, самоутверждения и самопознания. Ведь рожденные во второй половине восьмидесятых вырваны из контекста своей культуры и истории. «Историческую общность» отменили. «Империи зла» как и не было, вот только зло зашкаливает и без империи. Этот перестроенный человек ничего не знает о том, что было до него. Ему это неинтересно в натуре. А это уже диагноз. Такой герой появился у Балабанова в «Войне» — Иван. Война — его наркотик, без войны ему хана. Но на его век войны хватит.

Но — вечный парадокс. По мере того как жизнь образуется, утрясается хотя бы в бытовом смысле, самое плохое вытесняется. Кровавое выцветает до розового, как сказал бы покойный Алесь Адамович. И сегодня, после венецианского триумфа «Возвращения», поданного в СМИ как национальная победа, недолго и в эйфорию впасть. Типа «все у нас получится».

Увы, наша духовная ситуация все еще не разрешилась, она по-прежнему туманна. И в этом тумане тонет много важного, в частности, фильмы, на беду свою снятые в годы «несуществования». Еще в конце 90-х на «Кинофоруме», который вот уже семь лет подряд проводит конфедерация Союзов кинематографистов, был осуществлен проект «Неизвестное кино России и СНГ».

То была попытка — и удавшаяся — лабораторного воссоздания кинопроцесса. Оказалось, что кинематограф все-таки реагировал на случившийся «облом». Общая картина впечатляла. Программа с огромным успехом была показана и в Алма-Ате, где в 98-м году имел место большой международный фестиваль стран СНГ и Балтии. Ни критика, ни тем более публика слыхом не слыхали про такое кино.

Надо иметь в виду, что наш прокат проходит мимо картин Балтии и Центральной Азии, а в Казахстане и Киргизии уже несколько лет происходит кинематографический бум. Несмотря на то что эти картины, как правило, рефлексируют наши общие проблемы (они еще как остались!), наши маркетологи считают, что ленты из ближнего зарубежья не имеют шансов в нашем прокате. И они правы.

Зато культурный слой хороших фильмов, которые у нас мало кто видел, продолжает накапливаться. Пора заняться археологическими раскопками.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow