У него есть своя ниша — полтора метра. Это граница двух стран. Прежней и нынешней

Н

ажитого имущества ассириец Юхан Бавидов лишался дважды в жизни — летом 49-го и осенью 2003-го. Если учесть, что подобные испытания государство устраивает ему с периодичностью раз в пятьдесят лет, не так уж и страшно. Стерпеть можно. Но сапожник Бавидов на восьмом десятке прожитого с этой перспективой не согласен — сколько той жизни осталось? Ему от государства знаете что нужно? Полтора квадратных метра земли по адресу: Большая Дмитровка, д. 2.

Сапожник Бавидов заболел левосторонней пневмонией. Мы потому и разговариваем у него дома, а не в мастерской. Сидел спиной у раскрытой двери по вышеуказанному адресу — и заболел. Дверь не закроешь — рукам тесно. Пил две недели антибиотики, полегчало. Может, полегчало бы быстрее. Но Юхан Данилович на досуге прочитал, что лекарства с коньяком совмещать нельзя. Теперь наливает корреспонденту в тонкую парадную рюмку на ножке не совместимый временно с его организмом продукт и уточняет: «Вам как рассказывать — с нуля или?..»

Е

сли не с нуля, то тогда в чем, спрашивается, смысл разговора? Бавидов с осанкой, которую не вытравили ни профессия, ни генная память вечно гонимого ассирийского прошлого, начинает про жизнь с такими подробностями, которые отчетливо указывают на уважение к процессу — т.е. к прожитому.

Если вам все равно, что за человек полвека починяет башмаки в самом центре столицы, — не читайте дальше. И слава богу, что дожили и хорошую обувь носить стали — чинить, значит, не надо. Но, с другой стороны, где это в истории родины записано, что хорошая обувь — это навсегда? Нету таких свидетельств.

А сапожнику Бавидову профессия в жизни оказала несколько неоценимых услуг. Если б не эти услуги, вполне бы вероятно, не сидели бы мы сейчас за разговором в связи с физическим отсутствием источника воспоминаний.

Про жизнь

— …Мои родители из Турции в Россию бежали до революции, когда там резня началась. В Азербайджане жили — сначала батрачили, потом в колхозе работали. А на заработки мой отец до войны на Дальний Восток ездил — обувь чистить. Почему так далеко? Так это выгодно тогда было.

Я что хочу вам сказать… Нас у родителей шестеро было. Война началась — братья на фронт ушли. Погибли оба — один на Мамаевом кургане, другой в госпитале умер, на станции Сребряково. Мы похоронку получили, а дядя прочитал ее и порвал, а нам сказал, чтоб не верили…

В 42-м меня отец в ученики к сапожнику отдал. У сапожника в артели хлебную карточку давали — 300 грамм хлеба. Мне мой учитель сказал: «Специальность хорошая — никогда голодным не будешь, но и богатым тоже никогда».

Я что хочу вам сказать… Все так и вышло.

…В 46-м я к тетке в гости в Москву приехал. С девушкой познакомился. Свадьбу решили сыграть, моим родственникам телеграмму дали, чтобы приезжали. А девушка передумала. Отец с родственниками приехал и сказал мне: «Это что, мне теперь перед всей родней из-за тебя, сопляка, позор терпеть?! Женись, пока мы здесь».

Сосватали за неделю, 56 лет уже женат.

Вернулись в Азербайджан в колхоз, только сын у нас родился. А тут ночью стук в дверь — заходит капитан КГБ с понятыми: «Вам час на сборы. Если есть справка, что кто-то из родни на фронте был, то можете остаться». А нашу похоронку дядя порвал.

Ну и сослали нас в Сибирь, еще семей двести — не совру. С нами один турок сидел в вагоне, все голову царапал: «Чтоб меня Бог наказал! Я же сам две недели эти вагоны делал, железные окна ставил!».

В Новосибирске у жены молоко испортилось, я из-под конвоя удрал на рынок сахар купить, чтобы пацану в воде сахар разводить и кормить. И когда вернулся, меня конвой поймал. В последнем вагоне, где уголь был, пять дней держали. Жену с другими на прогулку выведут — она комок хлеба в вагон кинет. Я в темноте как шакал ищу этот хлеб.

А-а, думаешь, — за что, елки-палки?!

В Томске в тюрьме нас поодиночке к следователю вызывали и говорили, чтобы мы бумаги подписали, что мы турки. А мы ж не турки, мы ж православные. Бунт подняли — от нас отстали.

Потом в Томске нас на баржу соляную погрузили и везли двое суток по реке. По барже человек один ходил и записывал, у кого какая специальность.

В деревне Вавилово нас к деду с бабкой в избу поселили. Я, мать, отец, жена с сыном — все на земляном полу спали. Дед посмотрел, что мы кушали, и сказал: «Еще месяц так кушать будете — помрете».

А тут комендант Шустов пришел. Хороший был комендант, не то что Федоров. «Бавидов, поедешь в Бахчар работать. На райпромкомбинат сапожником».

Мы наши шмотки собрали на бричку и пошли через тайгу.

В Бахчаре я сапожничал и лес в тайге валил. Вечером после смены оставался и один пилил в потемках. Мне бревна нужны были свою избу чинить — гнилая досталась. Так и жили.

Я что хочу сказать: жена хорошо работала, в Сибири еще троих родила: Нину, Вениамина и Якова…

Как мы освободились? А я там команду футбольную организовал. Со мной военком Тишко играл. Тишко спросил: «Вы как сюда попали?». Я рассказал. А он после написал в прокуратуру. В 55-м нас освободили…

В общем, я что хочу сказать…

Мы в Москву приехали. Нас москвичи тогда словом красивым называли — лимита. Я истопником устроился, а жена — уборщицей. Сутки я работал, а трое — дома. На обувной фабрике подрабатывал. Дали мне одну киоску, на Малой Дмитровке… А в 67-м дали место на Большой Дмитровке. До меня тут тоже стояла киоска, но ее снесли. Потому что Хрущев вышел из Дома Союзов, посмотрел, ничего не сказал… а наутро киоски уже не было. Вот как жили…

Про обувь

Вообще, мы с самого начала собирались говорить про обувь. А получилось про жизнь. От воспоминаний сапожник Бавидов устал. Сказывались остаточные явления пневмонии.

Про главное дело жизни получилось короче.

— Я что хочу сказать: люди про свои ноги совсем не думают. Вот идет мимо меня женщина со сломанным супинатором. Каблук туда-сюда. Я ей: «Уважаемая, починить надо, ноги сломаешь!». А она все равно мимо. Но некоторые останавливаются. Я, если денег нет, бесплатно починю. И в долг починю… Что мне деньги.

Сейчас обуви хорошей нет, я тебе правду говорю… Лучшая в 70-х была. Особенно советская. Может, и не такая красивая, как импортная, но прочная — лет десять проносишь. Ко мне иногда и сейчас, бывает, придет женщина: «Вот, помните, это вы на этих туфлях мне набойки делали… Туфли хорошие, еще целы. Почините?». Мы с ней друг на друга смотрим — и вот, я тебе честное слово говорю, слезы на глазах… Я в гараже знаешь что храню? Советский рубль, советский каблук и подошву. Вот, а тебе смешно.

Ко мне недавно Люба Козырная приходила, певица оперная. Казарновская, говоришь, правильно будет?! Ну ладно… Она мне: «Ой, а я у вас еще девчонкой каблучки чинила с подружками…».

Борис Майоров, хоккеист, тот за углом в машине сидел, пока жене я набойки ставил. Он людей боялся — узнать могли. Мне для младшего сына автограф дал и написал пару слов. Я бумагу в конверт положил и сыну сказал, что ему Майоров письмо прислал. Василию Алексееву, штангисту, я ботинки чистил. Очень неудобный человек — чуть мне будку не сломал…

Нет, депутатов я в лицо не знаю, хоть они и напротив меня все работают. Они ко мне не ходят, они привыкли, что им все даром делают… У них же своя мастерская есть.

Вот меня с этого места выселят, мне что обидно: я столько здесь людей знаю, меня знают… В одночасье всех потерять, елки-палки!

Я что хочу сказать — мне новую киоску не для того дают, чтоб я работал, а чтоб я быстро умер. Я думаю, что там решили, что я не нужен. Дешевый сапожник не нужен, ремонт одежды не нужен, покушать и не разориться тоже не надо.

…Сам сапожник Бавидов за всю жизнь хорошей обуви не сносил. В Сибири полступни топором отхватил. Теперь за внуком растоптанные кроссовки донашивает. А еще ему там же на левой руке пальцы отрезало станком. Ну это к делу уже не относится.

Про итог жизни

Некстати академический молодежный театр реконструкцию затеял, одни нервы в струну сапожнику, ей-богу. Бавидов несколько лет назад под свою мастерскую оборудовал нишу в здании театра. Застеклил, двери поставил, совпадающие в эстетическом плане с общей концепцией фасада. Утверждал где положено все документы. Теперь вот очередная реконструкция, по которой он в новый проект не вписывается. Театру, оказывается, ниша не принадлежит, потому что это не здание, а земля около. Землю отдать Бавидову тоже не могут. Нужен балансодержатель этой земли. А вы видели когда-нибудь балансодержателя ниши? Все инстанции от Бавидова отмахиваются, ссылаясь на законодательную казуистику. Он им так надоел, что предложили ему взамен помещение в чуждом ему районе города. За что? Не нужны ему эти 18 квадратных метров земли в районе, где про жизнь сапожника Бавидова никто не слышал. Ему свою нишу надо зарегистрировать и дело сыну передать.

Пять лет бьется. Как в дыру.

Полвека чинил обувь Юхан Данилович. Думал, сын продолжит, а потом, может, внук… и получится в итоге стабильность в отдельно взятой российской семье. Зачем мешать?

…В дверях окликнул меня: «Я слово забыл… Вот, вспомнил — балансодержатель… Ты узнай, это кто будет на Большой Дмитровке?».

По дороге домой я вспомнила одного балансодержателя. Некогда ему сейчас — олигархами занят. У них там тоже имущество лишнее нашли.

Скверная тенденция складывается, хотя сапожник Бавидов здесь совершенно ни при чем.