К

рупно дыша, тучный Александр Васильевич Астафьев вернулся из горкома партии необычайно взволнованный и, не садясь, приказал cообразительной секретарше Наденьке Леоновой: «Свистать всех наверх!».

Это надо было понимать фигурально: в невысоком доме № 7 на Кузнецком Мосту, который расположен между Петровкой и Неглинной, до сих пор всего два этажа, а Мосжилуправление, начальником которого являлся Астафьев, занимало весь верх здания.

Послушная Наденька поняла все: собрать не только начальников отделов — всех инженеров, инспекторов, даже техников, но, конечно, без всяких там секретарш. Она просто сильно нажала кнопку звонка и удерживала палец на ней возбуждающе долго, подавая знак, что предстоит нечто необыкновенное.

Так и оказалось. Когда в совершенно круглом зале, уставленном одними стульями и возглавляющим парад одним генеральным столом, собрались все, Александр Васильевич торжественно объявил:

— Очень важная новость: наш великий вождь Иосиф Виссарионович Сталин распорядился торжественно отметить день рождения Москвы — 7 сентября. Восьмисотлетие! На нас, Мосжилуправление, возложена главная, почетная задача — выполнение этого задания партии.

И он вкратце объяснил: за неделю до нового исторического праздника надлежит выкрасить все фасады — все до одного фасады московских каменных домов. Конечно, исключая деревянные. (Тогда их, почерневших от старости, было в городе несколько тысяч, один, в Сокольниках, назывался в народе «сороконожка» — потому что со всех сторон гипотенузой его подпирали бревна.)

Зал замер — все соображали: как это выкрасить облезлые, осыпающиеся фасады, облупившиеся за годы войны? А что делать, например, с крышами? За четыре трудных года больше всех пострадали именно они. Главная беда заключалась именно в них — во время войны, естественно, было не до сохранности крыш, их кое-как латали, замазывали щели битумом. В последние два года забытые крыши, окончательно проржавев, начали, словно сговорившись, заливать не только самые верхние этажи — жители средних этажей с изумлением вдруг поднимали головы к потолку: откуда-то начинало капать на столы, прямо на кровати.

Александр Васильевич, довольный исключительно лестным поручением, обвел зал победительным взглядом. И, как всегда, остановился на голом черепе своего самого придирчивого, но и самого надежного подчиненного — Александра Александровича Горбацевича. Начальник Мосжилуправления втайне ценил его больше, чем всех заведующих отделами, наравне со своим первым заместителем Николаем Трофимовичем Марченко. У того, правда, имелся подлинный диплом о высшем образовании, и он был главным инженером, но все тонкости состояния запущенных московских домов, расположение подземных сетей лучше всех знал именно старенький, послушный простой инженер из отдела домового хозяйства. С его биографией его, конечно, нельзя было назначить даже заместителем начальника отдела — даже не потому, что старик был «непартийный», — он еще имел крайне сомнительную репутацию: до революции он был чиновником «буржуазной» городской Думы, хотя и последним. Единственный из всех коллег он почему-то уцелел. Когда забирали скопом всю прежнюю власть, его — худенького, маленького, с черными сатиновыми нарукавниками на локтях (чтобы не тереть напрасно пиджак) — сразу не арестовали. Наверное, он оказался тогда очень нужным своими знаниями — в обыкновенных бытовых вопросах соображал больше всех пришедших к власти местных большевиков.

Подкованный в московской истории, только Александр Александрович усомнился в московских знаменательных датах.

— Позвольте, Александр Васильевич, — неразумно встрепенулся он со своего места. — Какое восьмисотлетие седьмого сентября? Сто лет назад — в 1847 году — семисотлетие отмечали именно в марте. Не произошла ли ошибка? Дату можно доказать!

Лицо Астафьева стало еще более круглым. Он замер, молчал несколько секунд и ответил тихо и веско:

— Партия не ошибается никогда…

Однако наутро обычно осторожный Горбацевич все-таки принес на работу старинную, потрепанную, но, судя по всему, дозволенную, незапрещенную книжку и показал ее сослуживцам: П. Хавский «Семисотлетие Москвы. 1147 — 1847». Держал тонким пальцем строки, которые доказывали его правоту, — когда боярин Кучка пригласил гостей «посетить свою Московию». Автор, подтверждая свои вычисления времени, на которое приходились прежние и новые праздники, переводил старинные даты библейского календаря в современные, и получалось, что Москве совсем скоро сравняется как раз семьсот лет — в марте 1847-го…

Эта неразумная настойчивость Горбацевича впоследствии отозвалась ему. Но об этом потом…

Несведущие сослуживцы оказались бдительнее его — они небрежно прочитывали указанное пальцем и не говорили ничего. Даже не поводили плечами.

Ж

ители города радостно встретили строительный аврал: вдоль всех домов появились строители, фасады одевались в громоздкие леса, вверх и вниз плыли бесстрашные люди в раскачивающихся люльках. Москвичи догадались, что начался долгожданный этап мирной жизни. Но были не очень уверены, что их дом тоже попал в список обновляемых. А главное, беспокоились, что забудут их протекающую крышу. В двухэтажный дом на Кузнецком Мосту, что стоит прямо напротив Мосторга, с кариатидами на прекрасной лестнице, с неразбитыми искусными витражами, потянулись люди с рукописными листочками. Приходящие сначала восторгались лепными могучими мужчинами, подпирающими потолок, умилялись, что, несмотря на суровые времена, сохранились давние, такие красивые стеклянные витражи, но выходили из казенного дома слегка расстроенные: их не уверили, что строители займутся крышами, — сначала все-таки фасады.

В газете «Московский большевик» совсем не рассказывали о массовом выходе строителей на столичные улицы. С первой полосы она каждый день по-прежнему крупными буквами призывала: «Встретим 30-ю годовщину Великого 0ктября образцовым выполнением плана хлебопоставок». Пока наконец 28 августа негромко объявила о предстоящем праздновании 800-летия Москвы. И поместила на первой странице новый лозунг: «Ознаменуем 800-летие Москвы досрочным выполнением хлебопоставок».

Москвичи, которые по-прежнему покупали хлеб еще по карточкам, даже в своих ожиданиях шли впереди: тогда бурно радовались подходу к столице саратовского газа. Этим занималось тоже Мосжилуправление. Одна ласковая старенькая женщина принесла туда короткое, но в высшей степени патриотическое заявление: «Я верю в окончательную победу коммунизма во всем мире и тогда сумею сама испечь себе пирожок — поэтому прошу поставить мне на кухню газовую плиту».

Ее дом № 4 в Карманицком переулке, к сожалению, не значился в утвержденном титульном списке на газификацию. Но честное заявление патриотки было уважено. Она подождала всего несколько месяцев и, наверное, вскоре все-таки испекла пирожок, не дожидаясь окончательной победы коммунизма во всем мире — потому что газовые плиты были водружены без очереди во всем доме, где она жила, а продовольственные карточки той же осенью были отменены вообще: теперь муку можно было покупать беспрепятственно. Правда, не больше двух килограммов сразу.

«Московский большевик» звонил каждый божий день — призывал к выполнению плана хлебопоставок к новому празднику. Потом лозунг сменился — стали появляться иные бодрые сообщения, связанные с предстоящим 800-летием столицы. В заметке «Эшелоны с фруктами» сообщалось, что в Кишиневе уже погружен первый эшелон с виноградом — праздничный подарок колхозников москвичам. Потом сообщалось, что отправлены в Москву еще 26 вагонов с фруктами, а через день — вагоны со сливами.

Подарки к необычному, новому празднику готовила вся страна и отправляла в Москву. Краматорский завод, например, — механизмы для вращения сцены Малого театра. Другие города собирали машины, станки, механизмы, писали поэмы; Днепродзержинский завод обещал Москве 400 тонн тонколистового железа, тормозной завод — холодильники. На Липецком заводе в честь юбилея Москвы сверх плана был выпущен сотый мотоцикл. А писатель Леонид Леонов, сообщала газета, все свои творческие силы употребляет теперь на сочинение представления под названием «Москва — столица СССР».

В Сокольниках после «гулянья на тему годовщины смерти великого русского писателя Ф.М. Достоевского», прошедшего очень успешно, готовились к «гулянью на тему 800-летия Москвы». Там же состоятся и парад строителей, и встреча с участниками трех революций, и парад физкультурников, и строительная выставка. В праздничном «гулянье» предполагается участие 100 000 человек!

Круглый юбилей необычайно вдохновил поэтов. Первым опубликовал праздничные стихи Сергей Васильев. Он уверял:

Да, мы — ленинцы до конца,

Да, мы — сталинцы до конца

по природе,

Не переменятся

наши сердца

Ни при какой погоде.

Безымянный репортер сообщал, что самый популярный тогда «лауреат Сталинской премии, заслуженный артист РСФСР Сергей Образцов готовит новый номер из басен Сергея Михалкова». Несомненно, тоже что-нибудь на горячую тему юбилея. И о том, что состоится лекция «Москва — центр мировой культуры». Мелкие заметки извещали читателей газеты о нескончаемых подарках радостной юбилярше, которые лились, как вода из крана. Подношения еще только готовились, но призывали: «Москва! Принимай праздничные подарки»: 25 автобусов, очередной внеплановый мотоцикл, агрегатное депо, полумиллионную автопокрышку, которую сделали на шинном заводе, «микрометр на парах», который делает завод «Калибр»…

М

осквичи, ожидающие праздника, сами видели и радовались, что строительство в городе развернулось как никогда широко. Они терпеливо ждали, когда ремонтники, висящие на домах в люльках, спустятся и войдут в подъезд. Только читатели многотиражки управдомов «Жилищный работник» знали, что строители туда не войдут: маленькая газетка откровенно писала о важнейшей задаче, «поставленной партией», — ремонтировать не здания, а только их фасады, и закончить это дело к 1 сентября. Запасная неделя должна быть посвящена требовательной приемке и устранению недоделок.

Так и произошло. Перед самым юбилеем многотиражка гордо отчиталась: «Отремонтировано фасадов на площади 60 000 квадратных метров!». Оставалась самая торжественная часть. Она тоже удалась на славу.

Вечером 6 сентября вся Москва осветилась миллионами, действительно миллионами электрических огней. И москвичи поражались: откуда так много дефицита — ведь лампочек не достать? На чистом фоне темного неба бесконечной цепью светящихся лампочек обрисовались контуры стен Кремля и всех кремлевских башен. Тогда еще ценили электрическое освещение: почти всю войну действовало строгое затемнение.

Накануне 800-летнего юбилея москвичи вспомнили этот парад света, и сердца людей ликовали. Вечером 6 сентября 1947 года особенно празднично было в центре города. К Большому театру подкатывали самые крупные в городе легковые автомобили — приехало все Политбюро. Состоялся торжественный вечер, посвященный юбилею города. Почему-то Сталина на нем не было — возможно, потому что собрание должно было по обыкновению прочитать ему заранее сочиненное приветственное письмо, которое, впрочем, никогда не посылалось ни почтой, ни телеграфом. Восторженный доклад сделал первый секретарь ЦК КПСС, первый секретарь МК и МГК КПСС, председатель исполкома Моссовета Георгий Михайлович Попов, который первым известил Астафьева о решении Сталина праздновать 800-летие именно 7 сентября и самолично дал ответственное задание начальнику Мосжилуправления. После трехлетнего перерыва Александр Васильевич тоже появился в президиуме, хотя и сбоку — впервые после того, как с ним случилась «неприятность»… О ней в Мосжилуправлении новичкам только шептали: в годы войны глава их управления Астафьев был начальником еще большим — заместителем председателя исполкома Моссовета, распоряжался всем жилищным фондом и приемом американской помощи. С Александром Васильевичем произошло какое-то недоразумение: его тихо сняли с работы. То ли из-за того, что в единственном построенном в годы войны доме дал огромную квартиру самому себе — на улице Горького, 8, прямо напротив здания Моссовета. То ли из-за того, что слишком вольно воспользовался американской помощью — взял себе легкую меховушку, предназначавшуюся кому-то из летчиков, которые мерзли в холодном небе на большой высоте, и много-много банок вкусной, появившейся тогда тушенки. Поступили с ним, в общем, не очень строго: снизили пост, дали Мосжилуправление на Кузнецком Мосту — на работу можно было ходить пешком, но Астафьев, конечно, ездил с шофером на машине — потому и стал таким тучным. А когда-то был парнем высоким и стройным — когда был дворником. Еще говорили, что, направив проштрафившегося заместителя работать в Мосжилуправление, Г.М. Попов хотел унизить его: дескать, возвращайся к своим бывшим сослуживцам, дворникам. А их тогда, в белых фартуках с бляхой, в Москве было немыслимо много — 72 000!

На сцену Большого театра, где проходило самое главное собрание в стране, поднимались не балет и не певцы, а «представители общественности» — известные стахановцы, большие руководители, самые знаменитые писатели. По правде сказать, главный тогда поэт государства — первый секретарь правления Союза писателей СССР Николай Тихонов немножко преувеличил: говоря о великих заслугах князя, основателя Москвы, он приписал ему и возведение сооружения, самого дорогого сердцу каждого советского человека. По привычке поэт выразился художественно, и это было опубликовано: «На этом холме сын Владимира Мономаха князь Юрий Долгорукий поставил высокостенный Кремль». Преувеличение поэту, конечно, простили.

Н

акануне государственного собрания в Большом театре, когда еще не загорелись праздничным светом Кремль и все его башни, перед Моссоветом, как раз напротив окна его председателя, состоялся митинг. Тогда на месте памятника царскому генералу Скобелеву стоял памятник «Свободному труду», его тоже сверзили, сюда привезли временную мраморную глыбу. Когда ее поставили, все могли прочитать: «Здесь будет сооружен памятник Юрию Дмитриевичу Долгорукому». Это особенно понравилось всем «бывшим»: на месте генерала — князь! А в «Московском большевике» скульптор С. Орлов рассказал о подробностях своего успеха на закрытом конкурсе и решении жюри. Победитель сообщил, как будет выглядеть его памятник, как оденется он, куда станет показывать бронзовая рука. Прочитав, москвичи задавали вопрос тихо: не на окна ли, за которыми правит товарищ Попов?

Вечером по оглашенному приказу № 6 министра вооруженных сил товарища Булганина состоялся небывало красочный салют с пышным фейерверком, как во время войны при больших победах. Орудия стреляли не только в Москве, но и в Ленинграде. Столице салютовали и из еще большей дали — все советские республики. А после того как умолкли орудия, Юрий Левитан торжественно читал по радио свежий Указ председателя Президиума Верховного Совета № 61: «Об учреждении медали в память 800-летия Москвы». И другой — о награждении города самым высоким орденом — Ленина. Публика радовалась, но не представляла себе, как город станет носить награду.

Еще раньше, днем, торжества состоялись прямо на московских улицах. На площадях играли 200 (!) оркестров, еще десять катались с музыкой на трамваях и речных пароходах. Сновали «декорированные автопоезда» с поэтами. Они останавливались у всех деревянных, быстро сколоченных эстрад, взбирались на них, читали заготовленные к празднику стихи, потом уступали место художественной самодеятельности. Особенно весело было в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького: там состоялось гулянье «на тему юбилея Москвы». Хозяева парка уже знали, что у них есть личный повод к радости: их наградили высшим правительственным орденом, как летчиков-героев, но не представляли себе, как они будут его носить, — на чьем пиджаке, на какое дерево или аттракцион прицепить. Москвичи узнали о том, что ордена Ленина удостоился и метрополитен (тогда имени

Л. Кагановича). В «Московском большевике» начал публиковаться длиннейший указ о награждении передовиков Москвы. В нем были фамилии городских начальников, медиков, учителей, простых каменщиков, маляров, слесарей. В списке, публиковавшемся три номера, три дня, было 3126 фамилий! Правда, потом выяснилось, что награждено немного меньше: именно со второго продолжения списка начались неприятности…

В государственном, официальном, списке, присланном в Мосжилуправление и переданном в редакцию «Жилищного работника» самим Астафьевым (для извлечения имен «своих» работников), заметили некоторые несуразности. Например, управляющая домами всей Кооперативной улицы знаменитая Софья Александровна Тулякова, прекрасный оратор, упоминалась в указе… два раза. Правительство наградило ее высшим орденом — Ленина и более низким — орденом Трудового Красного Знамени. Сначала журналисты маленькой газеты застыдились того, что у них мало опыта, — наверное, бывают же такие случаи, когда для поощрения выдающихся свершений совершенно не хватает одной правительственной награды и таким передовикам выдаются по два ордена сразу. Но опытный Астафьев торжествующим голосом позвонил кому-то по «вертушке» и приказал своим корреспондентам оставить только одно награждение — орден Ленина. Через десять минут жалобным голосом позвонили из самого Президиума и признались, что произошла ошибка — орден Трудового Красного Знамени не считать. Заодно было отменено и двойное награждение Зои Ивановны Лозневой — управдома с 1-й Мещанской.

В маленькой газете после праздника все-таки узнали причину несовершенства важного правительственного документа. Оказывается, обоих управдомов знали сразу два начальника — Попов, который «принимал» возобновленные общественные туалеты (это отдельная история, изобилующая выразительными приметами исторического момента!), и Астафьев, который на слете передовиков давал им слово для выступлений. Попов, который лично знал Тулякову и помнил, как она успешно справилась с сооружением дощатых туалетов, решил, что она достойна ордена Ленина, а с Лозневой имел дело Астафьев.

Оба упомянутых начальника тоже получили по ордену, но по одному. И все начальники отделов Мосжилуправления, их заместители, даже некоторые рядовые инженеры получили ордена — разумеется, кроме запятнанного буржуазным прошлым Александра Александровича Горбацевича, хотя и он к большому делу тоже приложил свою маленькую руку в черном нарукавнике. Злопамятный начальник не мог простить ему дерзость — аполитичную, если не сказать сильнее.

У

же в сентябре 1947 года, как им и полагается, пошли затяжные осенние дожди. Тогда и обнаружилось, что приемные комиссии летом были слишком снисходительны: у многих отремонтированных домов недоставало весьма существенного — желобов и водосточных труб, и потому вода с неба скатывалась прямо по окрашенным стенам. Несмотря на то что архитекторы были очень суровы в выборе цвета ремонтировавшихся домов, вскоре обновленные фасады стали напоминать войну еще больше — стали такими, какими были до городского аврала. И незалатанные крыши сказали свое мокрое слово: в комнатах на верхних этажах стали еще больше подставлять тазы и раскрывать над кроватями зонтики.

А весной началась балконная эпопея.

Один из артистов популярного тогда Театра оперетты, как обыкновенно, поздно вернулся в свой дом в Кривоколенном переулке, что позади почтамта. Но его разбудили ранним утром крикливые дворовые мальчишки, затеявшие в это время шумную игру в футбол. Артист возмутился, вскочил с кровати в одних кальсонах, гневный, выбежал на балкон, чтобы утихомирить вечных буянов, и… разбился насмерть рядом с оторопевшими мальчишками: певец рухнул на асфальт вниз вместе с балконом.

Потом схожая история произошла в Сыромятниках: старушки решили попить чайку на балконе. Гости с пустыми чашками уже сидели там, а хозяйка несла только что вскипевший самовар — и не донесла: балкон с приятельницами свалился. Уцелела только хозяйка — с кипящим самоваром она осталась на пороге.

Именно тогда вспомнили дорогостоящую, обманную фасадную историю — намерение придать цветущий вид рассыпающимся домам. В газетах о несчастьях, разумеется, не писали.

В жаркое время, в самое пекло, кажется, сам Сталин распорядился опечатать все московские балконы, запереть, временно забить гвоздями! И отомкнуть лишь после строгой проверки! Проверить специальной комиссии! А если балконы ненадежны, ни в коем случае не ремонтировать их — огородить тротуар, сваливать на него обломки, а вместо выхода из него сделать хорошие окна.

…Т

ак после столетнего забвения прошел и с неожиданными последствиями закончился назначенный Сталиным первый местный праздник — День Москвы.