У пророков всегда проблемы с собственным Отечеством
В
асиль Быков умер 22 июня. С начала Отечественной войны, навсегда определившей его судьбу, и до последнего вздоха прошло ровно 62 года. Фактически — целая жизнь, в которую уместилось все: миллионы погибших солдат, десятки книг, уродская чиновничья ненависть, триумф, слава, выдвижение на Нобелевскую премию, изгнание, болезнь. В конце, конечно, смерть. Это — как у всех. В остальном Быков был не таким, как все.
Он умер в Беларуси, хотя последние годы жил за границей — но не в эмиграции, а в изгнании. Его принимали Финляндия, Германия, Чехия. В конце прошлого года Василь Быков получил в Чехии вид на жительство. Вацлав Гавел тогда сказал: «Для Чехии большая честь, что у нас будет жить Василь Быков». Лукашенко его наверняка не понял: что это такое — «честь»?.. В Праге Быкову недавно сделали операцию, но она не спасла. Умирать великий писатель приехал на родину.
Его смерть уже обрастает апокрифами. Говорят, что 21 июня он сказал: «Завтра я уйду». Может быть, и правда. А может, просто кажется, что все большие писатели должны, как Чехов: чтобы обязательно прозвучало «ich sterbe». А еще говорят: «Ушел последний белорусский пророк». Не знаю, хотел ли Быков быть пророком: скорее всего, нет — у пророков всегда проблемы с отечеством. Не знаю, нравилось ли ему, когда его называли белорусским Солженицыным (а почему, к примеру, не «Солженицын — русский Быков»?..). Не знаю, каково ему было носить на плечах два чугунных слова — «совесть нации». Возможно, он просто устал быть этой совестью. Потому что никто не хотел — или не мог? — сменить его на посту и сказать: «Иди отдохни, Василь».
В день смерти Быкова Александр Лукашенко сказал (орфография оригинала сохраняется): «Ушел из жизни человек, имя которого, как бы к нему ни относились, непосредственно связано со стремлением нашего народа жить в свободной, независимой стране. К сожалению, умер ВасилИЙ Быков, и еще раз хочу подчеркнуть: по-разному мы понимаем суверенитет и независимость, но нельзя отказать этому человеку в желании страстной борьбы за свободу нашей страны и ее независимость. Я думаю, что будет, как бы это ни печально, правильным, если мы минутой молчания почтим память этого человека».
Лукашенко даже не удосужился правильно произнести имя «этого человека»: Василь... А несколько лет назад, до изгнания Быкова из страны, Лукашенко публично посетовал: жаль, что мы не друзья, я хотел бы дружить с Быковым. Но не обломилась ему дружба с писателем.
Однажды Гюнтер Грасс, узнав, что Курт Воннегут родился в 1922 году, сказал: «В Европе не осталось мужчин вашего возраста». Белоруссии повезло: командир артиллерийской батареи Быков вернулся с войны. И начал писать о той войне, на которой был и выжил, а не о той, которую позже придумали всевозможные штабисты. Война Быкова — это кровь, и грязь, и смерть, а война, которая нужна была государству, — это парад, как на Красной площади, «Падение Берлина», лихие победы и никаких поражений. Тогда-то и стали бороться с «окопной правдой». Ну не могли вонять портянки у советского солдата!
Но другой правды, кроме окопной, просто не существовало. Это было, как у Юрия Левитанского: «Я не участвую в войне — война участвует во мне».
Советская Белоруссия боялась и ненавидела своего писателя-фронтовика. Он жил в Гродно и работал корреспондентом в газете. Его детей их школьная учительница называла «дети врага народа». В Белоруссию его романы и повести приходили из Москвы — после публикаций у Твардовского в «Новом мире» становилось ясно, что Москва одобрила и читать можно. А сам Твардовский говорил Быкову: «Все минется, а правда останется».
И когда рухнул Советский Союз, казалось, что правда теперь-то уж точно никуда не денется. Василь Быков балдел от свободы, как все. Ему тоже казалось, что пришло его время, наше общее время, — он писал статьи для внезапно ставших свободными газет и журналов. Никто еще не знал, что пройдет совсем немного времени — и власть в Белоруссии станет колхозной, а в России — и вовсе гэбэшной и правда вернется в свое привычное подполье...
Придя к власти, Лукашенко с успехом собрал идеологическую команду старых советских маразматиков, вдохновенно начавших новую кампанию травли Василя Быкова. Теперь его называли «политическим полицаем». Жить в стране, отвергавшей своего солдата и писателя, стало невозможно. Но за ее пределами оказалось еще тяжелее. О страданиях писателя знали немногие — Быков вообще был замкнутым человеком, а в последние годы и вовсе общался только с несколькими близкими людьми.
Пожалуй, самым близким его другом был поэт Рыгор Бородулин. Я позвонила Бородулину на следующий день после смерти Василя Владимировича. Он сказал: «Василю Быкову подходят слова Есенина, которые он, самый искренний русский поэт, говорил про себя: «В своей стране я словно иностранец». Василь был нежелателен для любого режима тоталитарного розлива, а особенно такого колхозного, как сейчас у нас.
Василь работал только на одно: на правду. В Библии сказано: «В начале было Слово». В начале честной литературы, нашей белорусской прозы, было Слово Быкова. По нему будут ориентироваться во времени, само его имя будет знаком нашего времени».
Несколько дней назад Василю Быкову исполнилось 79 лет. Светлана Алексиевич в этот день сказала: «У белорусов не осталось почти ничего — ни интеллигенции, ни народа. Единственное, что осталось, — это Василь Быков. Выходит, теперь, после его смерти, у нас не осталось вообще ничего. Кроме боли. Но и она, говорят, со временем проходит...»
