ПАУКИ В ПЫЛЬНЫХ ЗАКОУЛКАХ СОЗНАНИЯ

Говорят, эти твари жили еще 380 миллионов лет назад
       
       Мартовский репертуар предлагает зрителям фильмы особого рода. «Кино как паутина» привлекает любителей острых ощущений, осмеливающихся отправляться не только в темные лабиринты, проложенные камерой, но и в тенета и закоулки собственного «я».
       


       «Паук»
       В последнее время мы пережили настоящее нашествие пауков. Заметили его лишь завсегдатаи кинозалов. Те самые, что мысленно отбивались от безобидной «Атаки пауков», играли в аттракцион «Человек-паук», предвкушали ужас в «И пришел паук», никого, впрочем, не напугавшего. Известие о том, что за паучью тему взялся сам «барон крови» и «певец мутаций» Дэвид Кроненберг, вселило в сердца желающих попасть в настоящую кинопаутину надежду…
       Скрестив человека с «Мухой», автомобилем («Автокатастрофа»), компьютером («Экзистенция»), Кронеберг понял, что важнейшим из искусств является искусство плетения судьбы-паутины. Плести свое «макраме» в качестве защиты, превращать в ловушки для других, опутывать прекраснодушной ложью воспоминания и надежды, собственный мирок и круг своих близких. Главное – не попасть в паутину, сотканную кем-то другим.
       Сам Кроненберг, лауреат Канна и «Берлинале», в своем творчестве хитроумно сплел прослушанные в юности лекции по естественным наукам и филологии. Его фильмы ярче других свидетельствуют о «голодании современных художников по Кафке»: абсолютно реальный герой существует в абсолютно обыденном мире. И «превращение» героя Кроненберга в Паука так же натурально и необъяснимо, как и превращение известного коммивояжера в насекомое. При этом сам Лондон, его грязно-кирпичные дома, темные пустынные улицы, продуваемые невидимыми сквозняками кошмара, отталкивают и манят, словно очередную жертву, пришпиливают зрителя к креслу и уже не отпускают.
       Герой Райфа Файнса, человек с расщепленным, расколотым сознанием, запутался в сетях прошлого. В детстве он совершил нечто отвратительное. И чтобы стереть жуткое преступление из памяти, сплетает целый мир, пытаясь заново вычертить векторы прошлого и настоящего в собственной голове. Это странно и больно: выворачивать реальность фантомной изнанкой наружу. И зритель медленно, как в воду, погружается в больной, исчерканный паутиной шизофрении мир. По Кафке, перо – сейсмографический грифель сердца, регистрирующий землетрясения, но не предсказывающий их. Кроненберг превращает в «сейсмограф» камеру. Она не только следует за героем, но обращает в него зрителя. Незаметно зритель превращается в Паука, его глазами видит совершенно искореженную действительность. И только в финале получает возможность соотнести этот исчерканный паутиной болезни мутноватый мир с тем, что произошло на самом деле.
       Психодрама с фрейдистскими мотивами, сочиненная романистом Патриком Магратом, превращается на экране в неповторимый опыт постижения пыльных закоулков сознания, бездны отчаяния. Это кино менее всего можно назвать триллером. Кроненберг исследует путь отчуждения, одиночества, опираясь на опыт не только Кафки, но и Пинтера, Беккета и, конечно же, Достоевского. Нестерпимая боль, загнанная Пауком внутрь, кажется, стихает, но отчего-то ему хочется все время чувствовать ее, словно языком ощупывая больной зуб. Достичь той самой крайней точки, разбухшей до размеров непрекращающегося кошмара, описанной Достоевским в «Записках из подполья». Ведь и герой Федора Михайловича чувствовал себя среди людей всего лишь «мухой, гадкой, непотребной мухой».
       Главное открытие фильма — блестящая работа актера-интеллектуала Райфа Файнса. Дело не в особой пластике (роль — почти пантомима, Паук лишь постоянно что-то бормочет). Файнс до минимума сводит момент внешнего физиологического отклонения от нормы. Но непостижимым образом уже при первом приближении на перроне вокзала его ассоциативно связываешь с членистоногим. Он как-то скукожен. Словно спеленут. Свернут внутрь. Словно сдерживает, давит, не дает вырваться из горла чему-то ужасному. У него паучий облик. На нем — четыре неопрятные рубашки (чем меньше человека, тем больше ему требуется одежды); его пальцы либо что-то перебирают, либо черкают бесконечные закорючки в крошечном дневнике – зигзаги придуманной судьбы.
       В детстве воздушную, пронизанную солнечными лучами паутину, кисеей повисшую на зеленых листьях, ему показала мама. Паук вытягивал ее из собственных желез и вывязывал свой крошечный мирок, закрываясь в нем от враждебного внешнего мира.
       В финале едва не совершившего нового преступления Паука возвращают в психушку. В черной машине доктор везет… ребенка, того самого невозмутимого мальчика в коротких штанишках, которого мама ласково называла Паучком. А обескураженный зритель продолжает напряженно барахтаться в паутине, связанной Кроненбергом, пытаясь разделить героев на реальных и фантомных.
       
       «Дневник камикадзе»
       Герой нового фильма Дмитрия Месхиева «Дневник камикадзе» совсем не похож ни на паука, ни на изгоя, ни на шизофреника. Напротив, 55-летний Вадим – баловень судьбы. Вальяжный, талантливый. Авторами фильма ему дарованы обаяние и улыбка Сергея Шакурова. Его сценарии ждут режиссеры. Его любят красивые блондинки (Виктория Толстоганова уже повсеместно разрекламирована как отечественная Шэрон Стоун). Дома волнуется верная умная жена (Наталья Коляканова). Ему завидуют. С ним ищут встреч.
       …А он, мятежный, живет в долг. Презирает собственную никчемность. И мучительно пытается перечеркнуть прошлое. Он и с бессмысленным, блестящим, как конфетный фантик, настоящим-то готов легко покончить. Но как истинный драматург свой уход из жизни Вадим заранее ловко и изобретательно «выписывает». Сплетает такую хитрую паутину, попав в которую, и юродивый богомольный брат, и друзья, и подруги начинают действовать, словно по мановению невидимой дирижерской палочки. Пружина закрученной камикадзе интриги сжимается до предела, и автор «драмы» вместо финальных аплодисментов получает долгожданную пулю в лоб. Но в результате становится неочевидным: кто же истинные жертвы? Сам камикадзе, сплетший для себя отравленную смертельным ядом сеть? Или те, кто, подчиняясь его драматургической воле, стали лишь фрагментами выложенной им мозаики?
       Дмитрий Месхиев – ученик Марлена Хуциева, режиссер-профи, не боящийся рискованных экспериментов. Любит ретро-истории. Даже в современные сюжеты (как в «Дневнике камикадзе») обязательно вплетает нити прошлого. Любит густое жанровое кино: мелодраму, комедию, психологический детектив. Сын знаменитого оператора, Месхиев с особым вкусом, тщательностью относится к изображению. Изображение подчас диктует сами «правила движения» в пространстве его фильмов. Он стилизует «картинку» под раннюю немую фильму («Экзерсис № 5») и словно бы случайно «забывает» выключить камеру. Он играет в фактуру и образы своего учителя Марлена Хуциева в драме «Над темной водой». В новой ленте игре с изображением отведена чуть ли не главная партия. На протяжении всего действия герои вспоминают… И ретро-эпизоды, ныряя в 50-е, 60-е, ритмично повторяются, как последние строфы стихотворения. Повторяются почти буквально. Меняется только освещение. Или одежда героев. Или ракурс. Именно так, не точно, сбивчиво, мы восстанавливаем канувшие в Лету «кадры» из нашего детства, юности.
       По Месхиеву спутанность, «недостоверность воспоминаний» — главный волнующий мотив фильма. Следить за этими накатывающими друг на друга временными волнами действительно крайне любопытно.
       Наиболее уязвимая сторона «Дневника камикадзе», как ни странно, — закрученный мастеровитым автором (драматург Эдуард Володарский) сценарий, в котором Вадим Сергея Шакурова вяжет петли уже своего сценария, а потом все это подробно записывает в своем «паучьем» дневнике. Вся эта тройная экспозиция вроде бы здорово придумана. Актерские работы (как всегда у Месхиева) точны, запоминаются не только главные герои (Сергей Шакуров, Николай Чиндяйкин, Юрий Кузнецов), но и блестящие эпизоды, исполненные Евгенией Добровольской, Сергеем Гармашом. Однако всего – с избытком, через край. Завязанных узелков взаимоотношений героев. Презрения. Страдания. Истерик. Достоевщины. Через ненависть, раболепствующее сознание униженного проходит ток взыгравшей гордости. Лгущий самому себе, прежде всего, и обижен. Твари дрожащие доказывают всем, что «право имеют». Как на старых ретушированных и раскрашенных фотографиях, в стиле которых снимает режиссер. Вроде бы все взаправду. Но как-то не по-настоящему…
       
       P.S. Если, очнувшись утром на спине, вы обнаруживаете некоторую ворсистость на теле и вместо двух — шесть ног, не торопитесь окончательно просыпаться – просто сеанс еще не закончился…