О лег Алкаев — бывший начальник Минского СИЗО. Он же — руководитель специальной группы по приведению в исполнение смертных приговоров, которые в Белоруссии по-прежнему весьма популярны. Проще говоря — палач. Именно его рапорт, копии которого попали в прессу, и журнал учета оружия в СИЗО подтверждают версию о причастности силовых структур Белоруссии к исчезновениям политических оппонентов Лукашенко в 1999 году.

Из рапорта Алкаева следует, что именно в дни исчезновений — 7 мая и 16 сентября 1999 года — «расстрельный» пистолет изымался по приказу тогдашнего министра внутренних дел Белоруссии Юрия Сивакова.

Напомню, что попытки следствия установить истину успехом не увенчались: после того как генеральный прокурор Белоруссии Олег Божелко подписал постановление об аресте командира СОБРа Дмитрия Павличенко (доверенного лица Сивакова) 22 ноября 2000 года, Александр Лукашенко грубо вмешался в ход следствия: сначала по его личному приказу Павличенко был освобожден, а днем позже Лукашенко отправил в отставку генерального прокурора и председателя КГБ, а на должность генпрокурора назначил секретаря Совета безопасности Виктора Шеймана, не имеющего юридического образования, но зато крайне близкого к белорусскому президенту.

С разу после ареста Павличенко начальник следственного отдела прокуратуры Белоруссии Иван Бранчель и тогда еще генеральный прокурор Божелко пришли к Лукашенко просить санкции на арест Шеймана… Ответом были отставки и переназначения в силовых структурах, в результате которых у Шеймана в руках оказались все уголовные дела и все права арестовывать, освобождать, отдавать под суд или, наоборот, закрывать уголовные дела.

После того как рапорт Олега Алкаева попал в белорусскую прессу, бывший начальник СИЗО уехал в Германию, где получил политическое убежище. Жена одного из пропавших без вести, Ирина Красовская, недавно в Берлине записала на видеопленку рассказ Алкаева. Хронометраж видеозаписи составляет шесть часов. Поэтому мы приводим лишь ту ее часть, в которой содержится информация, касающаяся таинственных исчезновений политических оппонентов Лукашенко.

Алкаев — о Юрии Сивакове:

— Когда Сиваков был министром внутренних дел, он спрашивал меня, можно ли организовать тюрьму человек на 20. Кого он собирался держать в этом «зиндане»? И потом, когда пишут постановление об аресте, там указано, где будет содержаться арестованный: в СИЗО № 8 в Жодино или в СИЗО № 1 в Минске. А тут что писать, если такая тюрьма нигде не числится? «Содержать задержанного в личном следственном изоляторе Сивакова»? Значит, это будет делать уже не следователь. И вся эта идея вовсе не для официальных действий. Но я знаю точно, что такая тюрьма была. Она нигде не значится, нигде не числится. Сиваков ее открыл в нарушение всех законов. Я знаю начальника той тюрьмы. Однажды он ко мне обратился с просьбой подыскать ему несколько человек в сотрудники. Я ему их нашел. Я даже знаю, где она находилась: недалеко от Минска, в Дзержинске, на территории части внутренних войск. Очень удобное место.

Министр хотел объединить два подразделения – мое и СОБР – в одно, чтобы узаконить официальные убийства, которыми я занимался, и неофициальные. Меня просили подружиться с командиром СОБРа Павличенко. И даже, насколько я знаю, министр хотел передать функции расстрелов СОБРу. А еще он мне все руки выкручивал: мол, почему не пользуетесь крематорием для захоронений расстрелянных? Да потому и не пользуемся, что там у стен круглосуточно дежурить будут родственники.

24 мая 1999 года, через две недели после исчезновения Юрия Захаренко, Сиваков приехал в СИЗО. Тогда как раз осудили одного офицера внутренних войск за покушение на убийство – 6 лет ему дали. И вот, помню, первые слова Сивакова тому осужденному офицеру: «Ну что ты натворил?». А тот отвечает: «Вы же знаете: если бы хотел убить – убил бы». Я тогда еще не въехал ни в суть вопроса, ни в суть ответа. В общем, они поговорили, осужденного увели, потом министр уехал, поблагодарив меня. Именно в тот день он спросил, почему мы не пользуемся крематорием. Обещал помочь организационно. Я все объяснил насчет крематория, и он перед уходом сказал, чтобы я подумал и внес свои предложения. А спустя какое-то время начальник комитета по исполнению наказаний Кадушкин спросил: «Ты обдумал предложение министра?». Я ответил, что обдумал, но в условиях Минска сегодня нет никакой возможности пользоваться крематорием.

…о Дмитрии Павличенко:

— Моя спецгруппа работала с высшей степенью конспирации, а Павличенко позволял себе варианты. Он — импровизатор, он же не знал ничего, не видел инструкцию. Она, правда, в одном экземпляре и только у меня. Еще в прокуратуре есть, у генерального.

У меня 27 ноября 2000 года состоялся разговор с начальником следственного отдела Иваном Бранчелем. Тот пришел возвращать мне пистолет, протокол моего допроса и прочие доказательства. Я спросил его: «Как же так, Иван Иванович?». Он говорит: «Мы четыре раза ходили президента убеждать в том, что Павличенко и Шейман — преступники. Бесполезно». И в тот же день президент объявил о переназначениях…

Мне кажется, что Павличенко на допросе все подтвердил. Я даже в этом уверен. Я таких сотни видел – людей, которые убивали, а потом сопли распускали. Если бы не подтвердил, никто никогда бы не решился просить санкции на арест Шеймана. Это было возможно только после признания Павличенко. И вот тогда всеми силами начали его освобождать. Говорят, что когда его привезли к президенту, тот спросил: «За что тебя арестовали?». Павличенко ответил: «За то, что я выполнял приказы президента». Этого оказалось достаточно.

И еще пока никто не ответил на вопрос: что было написано в постановлении об аресте Павличенко? Да, он был арестован превентивно, но все равно нужно было что-то написать в постановлении.

Когда Дмитрий Павличенко присутствовал на процедуре исполнения приговора, он спрашивал о местах захоронений расстрелянных. Сказал, что имеет информацию о спецучастках на Северном кладбище.

Кстати, это неправда – мы тогда на кладбищах не хоронили. И я ему не сказал, где на самом деле это происходит. Правда, предложил: «Если хочешь, тем более если тебя министр прислал, то я могу туда пригласить завтра». Но он на следующий день на захоронение не пришел. Хотя у меня был приказ показать все. А потом еще начальник КИН Кадушкин сказал: «Олег, да свози ты его, пусть посмотрит, а то меня уже министр душит».

Вообще же наше государство к вопросу захоронений расстрелянных подходит очень серьезно. Места захоронений выделялись на высоком правительственном уровне. Это все было настолько законспирировано — специально для того, чтобы пустить всех, кто заинтересуется, по ложному следу, распускались слухи. Да вы что, если бы стало известно, где хоронят, на том месте такое бы началось!

…о «расстрельном» пистолете:

— Это серийный табельный пистолет для специальных операций. Туда входит обычный патрон Макарова, только пружины немножко другие. У этого пистолета малая убойная сила, и он производит мало шума. Предназначен только для выстрелов в упор, то есть для совершенно конкретных боевых действий. Если бы уж очень нужно было такой пистолет для каких-то учебных действий брать – министру бы со склада МВД чемодан таких привезли. А на складе Министерства обороны вообще какие хочешь лежат.

По моему мнению, именно этот пистолет понадобился, чтобы придать убийствам ритуальный обряд, – так сказать, законная расправа. И человека унизить до конца. Тем более что Сиваков – человек театральный, большой любитель эффектов. И еще, думаю, с их точки зрения, именно этот пистолет не идентифицируется. Больше я не вижу никаких причин – в конце концов, человека можно и палкой убить. Не отметаю также версии о видеозаписи – кому-то эта запись должна была порадовать глаз. Шейман должен был потом посмотреть и оценить исполнение. А может быть, и Александр Григорьевич. Во всяком случае, я знаю, что смертные приговоры Александр Григорьевич подписывал именно 31 декабря. А потом поздравлял белорусский народ с Новым годом.

С пистолетом они, правда, перемудрили. Я думал: может, для какой-то экспертизы, может, отстрелять – мало ли зачем он понадобился? Инструкцию я не нарушил. Думал, пистолет берется для учений – в приказе, кстати, так и было написано. Никаких боеприпасов к нему мы не выдавали. Пистолет взяли 7 мая, а где-то в конце мая мне уже надо было с ним работать. Я спрашиваю начальника вооружений: «Где пистолет?». Только тогда мне его вернули. Одно было странно: впервые пистолет вернулся заржавленным. Наверное, где-то на болотах им пользовались, уронили и не почистили. Тогда, правда, я не придал этому значения: мало ли, думал, может, где-то по воробьям или по бутылкам постреляли – у нас, у офицеров, это в порядке вещей.

…о Владимире Наумове:

— Помню, в апреле 2000 года ко мне пришел Наумов – он еще возглавлял службу безопасности президента. И я его спросил: «Может, это за спиной президента творятся такие дела?». И поделился подозрениями, которые у меня уже были. Я сказал, что убежден: Захаренко, Гончар и Красовский убиты. Рассказал ему про странные совпадения с выдачей пистолета в определенные дни, про подозрения насчет использования пистолета для убийств. Но только этот пистолет идентифицируется. Он точно так же отстреливается, и пули хранятся в пулегильзотеке.

Я Наумову все сказал: «Представь себе, Володя: находят труп, в нем пулю, по пуле устанавливают оружие, а этот пистолет хранится у меня. И что дальше? Через два часа меня арестовывают или вообще расстреливают в моей любимой тюрьме. И кто мне поверит, что я, человек, совершивший столько «заказных убийств», не убивал этих троих? Найдут кучу свидетелей, еще и моих ребят пару подкупят». Наумов говорит: «Я тебя понимаю, у меня у самого такой случай был. Получил как-то раз пять автоматов, а из них буквально через месяц на белорусско-литовской границе в Мядининкае литовских таможенников застрелили. Хорошо, успел справку получить, а то сам сидел бы».

Наумов уверенно шел к раскрытию этих исчезновений. Я до сих пор не могу понять, почему ему не хватило ума пойти к президенту и спросить напрямую, замешан ли Шейман? Может, и я бы не стал писать свой рапорт – я ж не самоубийца, в конце концов. Я писал рапорт потому, что считал Наумова честным человеком, — ведь не в газету же писал письмо!

Наумов все знает, но предпочитает молчать, делает вид, будто все забыл или вообще не знал. Ничего не поделаешь – сломался, получив должность. Ему этой должностью рот заткнули. Все-таки стал министром внутренних дел в 44 года! Впрочем, Берия стал министром государственной безопасности вообще в 32 года. Но это для него плохо кончилось.

В 2000 году, в период, когда Сиваков уже ушел, а Наумов еще не пришел, обязанности министра исполнял Михаил Удовиков. Я рассказал и ему о своих подозрениях. Удовиков сказал: «Я все знаю. Уничтожь пистолет. Я подпишу любую бумагу, любой акт. Только уничтожь. Молотком расплющи». Я спросил: «А как же пуля в пулегильзотеке?». Удовиков ответил: «И ее уничтожь». Я отказался.

…о Викторе Шеймане:

— Генеральный прокурор никогда не подписывает постановлений об аресте. А санкцию на арест Дмитрия Павличенко давал лично генеральный прокурор Божелко. Хотя мог бы любой районный прокурор подписать. Или военный. Почему, спрашивается? Да потому, что замахнулась следственная группа вовсе не на Павличенко! Они замахнулись на Шеймана.

Я свой рапорт написал уже после ареста Павличенко. Подумал, что делу дан наконец законный ход, и я готов быть свидетелем. 23 ноября мне позвонил Наумов и сказал: «Сходи к начальнику криминальной милиции Лопатику, ему нужна вся информация, которой ты располагаешь». Мы с Лопатиком в одном кабинете рапорты писали.

24 ноября рано утром снова позвонил Наумов и говорит: «К 10 часам подойди в МВД, тебя допросит следователь». Меня допросили в здании МВД, где работала следственная группа. Потом следователь Казаков, который меня допрашивал, сказал, что должен изъять тот самый «расстрельный» пистолет. (Кстати, он во время допроса несколько раз спрашивал о захоронениях – смогу ли я отличить «своих» от «чужих». По ходу его вопросов получалось, что была некая группа, которая работала «под нас».)

Короче, пошли мы с ним в мой кабинет, там я включил телевизор – как раз новости в час дня передавали по белорусскому телевидению. Слышу, Шейман освобожден от должности госсекретаря Совета безопасности. Ну, думаю, совсем все правильно идет. Пистолет у меня изъяли. А 27 ноября прибегает ко мне начальник следственного отдела Иван Бранчель со словами: «Мы тебя не видели, не вызывали, забудь о том, что тебя допрашивали!». Я ему: «Да что случилось?». Он говорит: «Шейман назначен генеральным». На следующий день я звоню Наумову: «Что мне теперь делать, товарищ генерал?». Он отвечает: «Все в порядке, я сказал, чтобы тебя не трогали». Потом меня даже повысили в должности – перевели в комитет по исполнению наказаний…

ОТ РЕДАКЦИИ

Подведем итог: бывший начальник следственного изолятора в Минске, руководитель расстрельной группы фактически обвиняет президента Белоруссии Александра Лукашенко в том, что он отдавал распоряжения о физическом устранении политических противников, а осуществляли президентские пожелания бывший госсекретарь Совета безопасности Белоруссии Шейман, недавний белорусский министр внутренних дел Сиваков и его доверенное лицо во внутренних войсках Павличенко.

Прямых улик нет. Белорусское руководство считает эти заявления провокацией, но не отвечает на несколько существенных вопросов.

Как появилось уголовное дело Павличенко, который, если верить откровениям руководителя расстрельной группы, устранял оппонентов белорусского президента по распоряжениям Шеймана и Сивакова? Где материалы этого дела, и в чем должен был признаться Павличенко, чтобы дело моментально перестало существовать, а свидетелям велели забыть о своих показаниях?

Если предположение насчет расстрельного пистолета, который как будто использовали для убийства белорусских политиков, безосновательно, почему никто не объяснит, зачем руководству белорусского МВД понадобилось это оружие, да еще как раз в то время, когда без вести пропали трое оппозиционеров, и почему именно в этот момент оно так настоятельно требовало раскрыть тайну захоронения приговоренных к высшей мере?

Где сейчас тот расстрельный пистолет, и сохранилась ли его пуля в белорусской пулегильзотеке? Ведь если неверна информация, что новое руководство МВД Белоруссии хотело уничтожить и пулю, и оружие, все это должно было уцелеть и оказаться доступным для экспертизы.

Ясно, что ситуация в белорусской политике — не из легких. Цена откровений сбежавшего за границу руководителя расстрельной группы, который вдруг вспомнил о событиях двух-трехлетней давности, невелика. Пока он был при должности, сомнения не сильно его терзали («может, и я бы не стал писать свой рапорт — я ж не самоубийца <…> ведь не в газету же писал письмо…»).

Но факт в том, что трое оппозиционных белорусских политиков исчезли без следа. И именно в этот период в силовых ведомствах Белоруссии происходили весьма странные события. По идее, разогнать этот туман — в интересах белорусского руководства. Но оно предпочитает молчать или отделываться общими фразами.

Отдел расследований