Отец Александр КОКУШКИН — тюремный священник

Последняя светская прочитанная книга:

«Рассказы» Аверченко.

Любимый фильм:

«Амели».

Любимая песня:

По молодости я был из тех, о ком говорили: «Тех, кто слушает «Пинк Флойд», гнать поганою метлой». Сейчас от любой светской музыки устаю через пять минут.

Последняя крупная покупка:

Стиральная машина «Самсунг».

На что больше всего тратится денег:

На еду.

Без какого вида комфорта труднее всего обходиться:

Без центрального отопления.

Последняя причина слез:

Не помню… Да часто бывает, грешным делом. Например, когда слушаю Валаамский хор.

Нелюбимая телепрограмма:

Ток-шоу. Они вызывают чувство омерзения.

Житейское желание:

Похудеть. Я сильно поправился. Думал над тем, почему так получается. Наверное, из-за малоподвижного образа жизни. Режим такой, что с утра перед службой не ешь, не пьешь, потому что не положено, а вечером домой пришел, плотно поужинал и лег спать. Постом сильно набираю вес: хлебушек, каши, подсолнечное масло… Недавно купил себе гимнастический снаряд — колесо с ручками. В свободную минуту, когда есть силы, занимаюсь. Но и времени, и сил маловато.

Политическая симпатия и антипатия:

Извините, но этого не скажу…

Последнее огорчение:

Пришел в гости одноклассник и говорит: «Я думал, что ты сошел с ума».

Самый сильный страх:

Оказаться с детьми зимой на проселочной дороге в момент каких-то общественных катаклизмов.

Мечта:

Спастись — какая же еще?

8.00.

Идти в облачении по городу очень неуютно. Прохожие смотрят большими глазами, чуть ли не показывают пальцем. Возле стоянки поймал за рукав грузин и начал жаловаться: «Мы раньше вас крещение приняли, а нас здесь обижают». Тут же мужичок, явно похмельный, решил за меня заступиться: «Ты чего к батюшке привязался, чурка обрезанная! Вали отсюда…». Одного как мог утешил, второго утихомирил. А день предстоял напряженный: меня ждали в двух колониях и на ночную службу в сельском храме рядом с зоной.

8.30.

Моя верная «пятерочка», слава богу, завелась без проблем. Перекрестил дорогу и тронулся. По пути подобрал своего помощника Алексея и регентшу местного храма. Еще с нами должны были ехать двое певчих, но они с утра оказались заняты. Я очень огорчился, потому что сельские учительницы разучили только литургию, своего дьякона там нет и большую часть службы придется петь одной регентше.

9.00.

Завезли иконки и книги в женское СИЗО. Раньше здесь был роддом. Потом его обустроили, настелили паркетный пол, прикупили тумбочки, шкафчики, перекрасили в светлые тона стены. И перевели туда детский изолятор. Детишки тут же устроили переполох. Мебель разломали в щепки, унитазы раскололи на куски, разломали кровати, напустили воды, отодрали паркет. Их турнули назад, в старый изолятор, а сюда поселили женщин. Женщины прибрались, повесили занавесочки…

10.00.

При въезде в колонию на КПП рассмешил дежурный. Он позвонил начальству, начал докладывать: «Зашли… — и задумался. — Зашли… эти… как их?.. Попы какие-то!». Повели в отряд. Казарма, в два ряда койки и рядом то, что раньше называли «Ленинской комнатой». Туда заключенных и собрали. В первую минуту почувствовал, что на меня нападает какое-то оцепенение, мысли ворочаются тяжелее. Может, от недостатка кислорода: скученность, узкие коридоры, плохая вентиляция. Может, из-за духа, который там гуляет. Начал рассказывать — гробовая тишина. Не поймешь реакции. Вдруг один вскочил и потребовал перечислить ангельские чины. Перечислил. «А кем вы были раньше?» — «Много кем был: был и кинокрутом, и почтальоном, и начальником звуковещательной станции». — «Кинокрутом? Ну-ну…». И снова тишина. И снова совершенно непроницаемые лица. Что это за люди? Не угадаешь. У нас недавно убили священника — он маленький был, хилый и постоять за себя не смог. В СИЗО я видел одного из мальчишек, который его убивал. Обычный мальчишка...

Говорю о Боге, о сути Бога, о спасении. У преступников — своеобразное представление о Боге. Какое-то замутненное. Есть вера, а есть суеверия, и они одно с другим крепко путают. Бог для них вроде крутого авторитета, с которым лучше не ссориться. Но пальцами веером не перекрестишься. Недавно я исповедовал маньяка: он убил шесть девчонок, последней была дочка нашего храмового сторожа. Обычно священника не допускают к тем, с кем еще работают, потому что задача — дожать человека, а священник — это облегчение. Но тут почему-то допустили. Он плакал, каялся. Но слезы его — крокодильи. Не о содеянном плакал — себя жалел, смерти своей боялся. В нем зияла пустота, как и в любом зле. Но, куда деваться, пришлось выслушать и отпустить грех. А уж как там Господь примет…

Поборол искушение рассказать о воре, который всегда ставил свечку, когда шел на дело. И однажды он убегал от погони и увидел мертвую лошадь и залез к ней в уже сгнившее чрево. И начал задыхаться. И взмолился Николаю-угоднику: помоги, умираю. И ему открылся Николай-угодник и спросил: «Смердит? Мне твои свечки так же смердят».

Притча хорошая, но начинать с обличения нельзя. Они же как нарывы — поди тронь! И почти в каждом сидит свой бес (если человека содержать в очень строгих условиях, от встречи с бесом ему не уклониться; на особом режиме вообще беда: там процентов восемьдесят — бесноватые)... С ними надо начинать с правильной точки зрения. О том, как представлять мир, о том, как представлять Бога, о том, что вырвать из сердца сорняки невозможно без помощи Бога. Без нее человек всего лишь заменяет одну страсть на другую. Например, лежал на диване, потом втемяшилось в голову — машину захотелось, и он с утра до вечера трудится. Что при этом случилось с его душой? Ничего не случилось, просто лень заменило сребролюбие.

Потихоньку атмосфера потеплела. Раздал крестики, ленточки, кто-то вынул иконочку — дочка подарила: можно ли ее носить? А самодельный крестик? Освятите и носите сколько угодно.

17.00.

Поехали передохнуть перед службой к бабушке, активной прихожанке. Встретила, напоила чайком, постелила возле печки. Как это здорово — всем телом ощущать тепло!

21.30.

Ночная служба очень тяжелая. У меня был соблазн выпить энергетический напиток с кофеином, чтобы прогнать сон. Но решил, что справлюсь сам. В храме — холодина. Пар изо рта. Ничего — и в пещерах молились, на Украине один священник вообще под мостом служит. Вынул из требного чемодана баночку со святой водой, кропило, кадило, ладан, уголек, шприц с парафиновым маслом, чтобы поджигать уголь, спички. С зажигалкой иногда было бы проще, но лучше пользоваться спичками, чтобы народ не смущать. Он у нас в этом смысле строгий, в некоторых деревнях батюшке приходится ходить исключительно в сапогах — в ботинках вроде уже и не батюшка.

22.00.

Пришли люди с поселения (я заранее договорился, чтобы их отпустили) и человек тридцать местных. Начал исповедовать. Перед службой время исповеди ограничено, и некоторым женщинам пришлось об этом напоминать. Они любят пускаться в пространные рассуждения, живописать все обстоятельства. Было и несколько бабушек из тех, которых я боюсь и не знаю, что с ними делать. Нет у нее грехов — и все тут. Не убивала, не воровала, не прелюбодействовала. Зачем же пришла? «Бабушка, — объясняю, — Христос явился к грешникам. Если у вас нет грехов — вам Христос и не нужен». Напомнил о том, что есть очевидные грехи, которые совершает каждый человек. «Вот вы говорите, что обижаетесь, а если обижаетесь — значит, раздражаетесь, гневаетесь, злословите. Так?». Не слышит, твердит свое: «Не убивала, не воровала, не прелюбодействовала». Как ее вразумить? Руки опускаются.

23.30.

Исповедую — и вдруг слышу знакомые голоса. Ба! Мои певчие, которые не смогли с утра. Сами доехали, отдали страшные деньги — 400 рублей.

24.00.

Время — полночь. Пора начинать.

1.00.

Служба, как лестница. Она потихонечку поднимается и поднимается вверх. И возникает ощущение близости Бога, словно близости океана: слышишь его шум, от него веет свежестью, долетают капельки, чувствуешь его мощь, его силу… Среди земных радостей нет ни одной, которая могла бы сравниться с этой. Все земные радости имеют потолок. Помню, по молодости купил себе магнитофон, о котором страстно мечтал. Еду в троллейбусе — и вдруг меня как по голове ударило. Я понял, что пройдет месяц — и острота исчезнет, и я начну к этой железке относиться так же равнодушно, как и ко всем остальным вещам. И что же, мне постоянно новые магнитофоны покупать? У меня почва из-под ног поплыла. Я страшно напугался: а как жить-то? Вот беда. Но вскоре Господь утешил, открыл, что есть радость иная — радость духовная, и она может быть бесконечной, и нет у нее предела…

4.00.

Дошло до помазания маслом. Обычно когда священник помазывает, то ему целуют руку, а тут подаю руку — реакции никакой: не знают, не умеют, не привыкли. Я не настаивал. Чтобы поцеловать руку священнику, тоже надо внутри понять, что не руку человека целуешь, а имя престола.

4.20.

Последний возглас подал уже осипшим голосом.

5.00.

Бабульки накрыли стол. Я сижу никакой, а они как новенькие: шутят, болтают. И это после ночного бдения! Священнику проще — он двигается. А они-то стоят... Наши старушки — самые выносливые люди на свете. Великие люди! Помню, была у меня одна прихожанка. Древняя, худенькая, сгорбленная, ветром колеблемая. Рвалась в Москву — деньги собирать на храм. Куда ей ехать! Отговаривал — настаивала. В конце концов благословил… И поехала, и что-то там собрала. Сейчас просить подаяние на нужды церкви нельзя без письменного разрешения правящего архиерея. Причем священнослужителям запрещено это делать в облачении. Мой друг, священник, подошел в метро к такому батюшке — тот стоял даже с крестом, спросил: «Ты куда же собираешь?». И тот назвал его собственный храм… «Да неужели?» Вызвал милицию и сдал шарлатана.

7.30.

На обратной дороге увидел у обочины три разбитые вдрызг машины и сбросил скорость до шестидесяти. Хотя у меня стиль вождения агрессивный. Нога сама жмет на газ… На подъезде к городу чуть не уснул. Спутники, чтобы взбодрить, начали петь песни. Про янычар, про гусар, про шашки боевые. С Божьей помощью и с этими песнями доехали.