И

стории с плохим концом не выношу с детства. Жалость всегда побеждала любопытство, и при малейшем подозрении, что автор может дурно обойтись с чьей-нибудь живой душой, я навсегда захлопывала книгу. В общем, «Муму» осталась недочитанной. Усыпить мою бдительность удалось только Г-Х. Андерсену: Русалочка погибла у меня на руках. Но кто же ожидал такого коварства от сказочника?

А зверюга с перебитыми конечностями и мольбой в глазах – и вовсе запретная тема. В моей биографии она отзывалась на незатейливую кличку Шарик. Это был классический дворовый пес, всеобщий любимец и миляга, обожавший чебуреки и команду «Ко мне!». В ветлечебнице, куда мы принесли его после столкновения с мотоциклом, несмотря на дружный рев группы поддержки и мои клятвы, что я лично знакома с собакой в протезе и на костылях, снежная баба в белом халате качнула головой и произнесла непонятное ледяное слово: «На ликвидацию».

Я думаю, начало конца любого детства там, где впервые обнаружилось, что взрослый мир не всесилен, что он может не уметь или не захотеть помочь, спасти, защитить, и где маленькое сердце, чтобы не разорваться от горя, впервые пробует обучиться взрослому искусству – не отзываться даже на собственный стук. Мы помянули Шарика сначала мороженым, а потом коллективной ангиной.

Поэтому, когда стало известно, что лондонский Айболит, сняв последний гипс с поврежденной ноги невесты Самсона, произнес: «Ол райт!», — я тут же отправилась в Московский зоопарк

В

зимний вольер, где живут жирафы, посетителей сейчас не пускают. Люба еще слаба и пуглива. Она с трудом переносит присутствие людей, что после стольких операций очень даже понятно. Я не стала нервировать девочку, а пообщалась в подсобке с Евгением ДАВЫДОВЫМ, заведующим отделом млекопитающих.

— И что теперь?

— Теперь, скорее всего, будет бурно отрастать копыто. Та его часть, которая не касается пола. Едва оно отрастет больше нормы, жирафу придется снова обездвижить и копыто обрезать. Но хирург нас обнадежил: у него есть очень близкий приятель, умудряющийся за три недели самую дикую жирафу приучить давать ногу. Этого кудесника нам пришлют.

И тогда можно будет без наркоза, каждый день, по чуть-чуть подпиливать нарост рашпилем. Делать такой вот лечебный маникюр. Я никогда раньше про подобные чудеса не слышал. Хочется верить. Хотя… почему нет? Приучают же с детства слонов высовывать ногу, поочередно каждую, в специальное отверстие в заграждении, чтобы обрезать им заусеницы.

— А звери понимают, что их лечат, а не калечат?

— По-всякому… У меня была обезьяна, которую здорово разодрал самец. Тогда еще парализующих препаратов не существовало, и она сама ко мне подходила, протягивала для укола руку, я обрабатывал и зашивал рану. Ей было больно, но она понимала, что я ее спасаю, и после мы дружили. Когда я проходил мимо, она просовывала сквозь решетку губы: мол, вижу, целую, люблю.

Ирбисы, когда у них заводятся клещи, тоже дают себя вычесывать. И терпят месяцами. Но для многих животных каждая врачебная манипуляция – сильнейший стресс.

Был случай, когда ветеринар просто навел трубочку, из которой стреляют ампулами, а у львицы случился инфаркт.

— Ничего, что невеста так и останется хромоножкой? Счастливому браку это не повредит?

— У нас была самка ирбиса, которой шифером перебило позвоночник. Задние лапы еле работали, и видок не ахти, и хребет с выемкой. Но два или три приплода она нам, тем не менее, принесла. Подумаешь, нога кривая. Главное, чтобы жирафа могла спокойно выдерживать вес партнера. Страшно не за то, что травма, а за то, что самочка такая миниатюрная. Самсон-то – настоящий башенный кран.

— Ну в случае чего – подстрахуете…

— Это вряд ли! На моей памяти, когда вмешивались в процесс размножения, разыгрывались такие трагедии, что будь здоров! Помню, начался гон у тапиров. Зрелище не для слабонервных. Приняли решение загородить от посетителей окно фанерой. И вот главный зоотехник, легендарная личность, исключительно могучий мужчина с весом борца сумо, бывший боксер, влез на лестницу и начал окно заколачивать. Что решил тапир по этому поводу – неизвестно, но обиделся – точно.

Сшиб лестницу, зоотехник загремел вниз. Тапир сразу на него набросился и начал вгрызаться в бедро. И, медленно перехватывая, стал двигаться вверх, туда, куда совсем и двигаться-то не надо. Две присутствовавшие при этом сотрудницы попытались зоотехника вызволить. Но, во-первых, его держал тапир, во-вторых, у него самого вес, как у того тапира. Тогда зоотехник, одной рукой защищая крайний рубеж, другой умудрился врезать тапиру по харе. Хоть и неудобная поза, но удар все равно получился профессиональный, боксерский. Хряк сел, замотал головой — чистый нокдаун. Потом зоотехника в «Склифе» зашивали. Так что вмешиваться в семейные дела не стоит. Пусть сами разбираются.

Я вмешиваюсь, только когда начинается драка, причем не на жизнь, а на смерть. Такое бывает. Среди самцов встречаются такие стервецы! Какой-нибудь леопард будет тебе и фыркать, и тереться, и показывать: я так ее люблю, только давай пусти. А пустишь — он молниеносно впивается в горло.

Или был у нас ирбис, присланный из Хельсинкского зоопарка. Вроде хорошее по характеру животное. Так мы его два года приучали к самке. Кидался убивать. Может, у него, в Хельсинки зазноба осталась?

Но зато, когда полюбил, никуда не отходил. И детей рожали вместе, и выкармливали вместе – идеальная пара. А другой самец был полной противоположностью. Никогда женщину и пальцем не тронет. Такой галантный кавалер, всегда умел и глянуть как надо, и муркнуть, когда надо, и лизнуть, куда надо. Ему и сосватали самую неподатливую, свирепую самку. И тут же пошли дети. К сожалению, такие самцы и среди людей-то крайне редки. Но Самсон – мужик неплохой. Вон веники ей то и дело в вольер подбрасывает. Я уверен, он найдет подход к своей царевне-несмеяне…

— Это точно. Она такая грустная…

— Тоскует. По маме-папе, по своему родному стаду. Не барышня – одна сплошная робость. Ко всему привыкает со страшным трудом. Три месяца добивались, чтобы переходила в другую клетку и давала возможность убираться.

Обычно положишь корм, откроешь дверь – и нет проблем. Через какое-то время у животного вообще рефлекс вырабатывается. Оно знает: если открыли дверь, значит, надо переходить. А эта дикарка ни в какую. От всех нас шарахается и к Самсону сквозь прутья жмется. Он – ее единственная опора и надежда. Только рядом с ним, только рядом с ним…

О

т ворот зоопарка за мной увязалась жизнерадостная дворняга. Прежде чем расстаться у метро, мы съели с ней по чебуреку.