Т
рудно сохранять спокойствие, когда зажжен бикфордов шнур.
Трудно говорить что-либо, если слово может убить. А молчать нельзя.
За те часы, что террористы держали заложников в ДК на Дубровке, было много сказано. Чересчур. Журналисты канала REN TV нашли точные слова и правильную интонацию. Не нагнетая атмосферы. Не вселяя ложных иллюзий. Не повышая голоса. Александр Герасимов – заместитель гендиректора телеканала REN TV по информационному и общественно-политическому вещанию и ведущий программы «24». Он слишком давно живет в этой профессии, чтобы не знать, как правильно.
– Александр Анатольевич, в эти дни вы общались со многими людьми. Каково ваше ощущение?
– Ощущение сложное. И, естественно, неоднозначное. С одной стороны, по-человечески это страшно. Понимаешь, что с каждым годом, с каждым месяцем жить вообще — не только в Москве, а в мире — все опаснее и опаснее. С другой стороны, понимаешь, что ни одна из властных структур не в состоянии с этим бороться. Ни в Америке, ни у нас. Нью-Йорк взяли вот таким образом, нас взяли другим. Но, по сути, и там, и там можно было предупредить. И где все рванет – непонятно. С третьей стороны, странное впечатление произвел Кремль: по-человечески ни разу ни к кому не обратился. Вышел бы, например, Касьянов или кто-то другой и совершенно спокойно сказал: «Граждане, соотечественники, успокойтесь. Я вот из штанов выпрыгну, сделаю все, чтобы эта ситуация разрешилась максимально благополучно. И мы сейчас это делаем». Никаких человеческих обращений не было. Это меня сильно смущает. То ли наши руководители находились в состоянии шока и разобранности, то ли в их окружении не хватило политической воли, чтобы это сделать. Я понимаю, при всей сложности процесса существуют свои ограничения. Но народ-то… Доброе слово — оно ведь и кошке приятно. И это касается всей страны, а Москвы — особенно. Москва — не самый последний город в мире: по крайней мере, официально зарегистрировано, что здесь — десять миллионов человек. Это население хорошей страны. Десять миллионов человек ждут, душа ждет… Понятно, что все хотели бы услышать. А дело спецслужб — заниматься освобождением, выработкой условий и прочих технических вещей.
– Очевидно, что интонация ведущего — фактор стабильности для зрителя. Особенно в данных обстоятельствах. Вы в эфире всегда выглядите и звучите очень ровно, сдержанно. Как вам удается держать такой тон?
– Просто я такой. Нести истерию в кадре — даже если вас смотрят, читают или слушают по радио три человека — это непрофессионализм. В нашем жанре, информационном, нужно говорить максимально спокойно. Ну это, в общем, пример из таблицы умножения.
– Фильтруете ли вы информацию, прежде чем дать ее в эфир? Или считаете необходимым сообщать все факты, которые поступают?
– Нет, наверное. Не все. В силу специфики ситуации были вещи, которые в принципе нельзя давать. Были ошибки коллег. Не помню, какой это был канал — какой-то из так называемых общенациональных. Стоял в прямом эфире корреспондент и показывал пальчиком: «А вот спецназ, ребята вооруженные, заходят слева и справа. По всей видимости, они что-то задумали»… Так эти, которые в камуфляже и в масках, они тоже ведь смотрели все и слушали. Как там раньше, при Сталине, говорили? Болтун — находка для шпиона? Такая же ситуация с точностью до наоборот. Кто-то из коллег показывал, как открываются люки, — видимо, это вход в канализацию, через который можно было попасть туда. Полагаю, что это тоже было принято к сведению. Спецслужбы, думаю, сильно нервничали, и коль скоро они государственные структуры и это мешает им работать, то мы профессионально не имеем права препятствовать или мешать нашим людям заниматься их работой.
– Когда журналист сообщает подобные детали, что это? Попытка канала поднять рейтинг? Стремление сделать себе имя?
– Я думаю, это глупость. Во-первых, отсутствие ощущения реальности. Потому что по нашу сторону ДК — это достаточно бутафорно. Война — она же где-то в изолированном пространстве. Бутафорные спецназовцы, такие же БТРы. И для этих мальчиков и девочек, которые стоят в кадре, — тоже. С другой стороны, трудно их винить, потому что у них нет жизненного опыта, не хватает еще чего-то в голове, чтобы адекватно доносить информацию.
– Какой же линии поведения нужно придерживаться тележурналистам, чтобы не навредить никому? Как подбирать верные слова и картинку?
– С одной стороны, есть конкретная ситуация, и надо понимать, что, помимо человеческой составляющей — страдания, страха, горя, — существуют еще и вопросы чисто профессиональные, которые надо решать. Это вопросы не нашего ведомства, в них лучше не влезать. С другой стороны, все мы работаем на зрителя, ему интересны детали. Любому человеку интересен человек. Ну рассказывайте, ребята, о том, что происходит вокруг, как это выглядит, кто пришел, что говорят. Помимо общего потока официальных сообщений есть какие-то теплые человеческие детали, о которых надо рассказывать.
– Как вы думаете, во время событий нужны только факты или оценки тоже?
– Любой анализ должен иметь место только после событий. Пока событие не завершилось, должна идти чистая информация. Наверное, могут возникать какие-то ответвления: это не анализ, а некий ракурсный взгляд на происходящее. Условно говоря, некий психолог, который может со знанием дела рассказать, как будет развиваться ситуация через час, через два, три, что будет завтра. Потому что поведенческие модели существуют давно: вектор движения больших масс людей, поведение в закрытом пространстве — все просчитано, все описано. Это интересно, и это никак не вредит процессу. Наверное, можно найти кучу таких позиций. Это относится и к заложникам, и к террористам. Такие вещи не лежат на поверхности, но они помогают оценить ситуацию, сориентироваться в ней.
– Вам самому бывает страшно?
– Панически — нет, никогда.
– А произнести что-то в эфире — жуткое по сути?
– Наша профессия, в которой я достаточно давно живу, по сути цинична. Но работа есть работа. Я имею в виду здоровый цинизм. Может быть, его кому-то не хватает. Когда журналист впадает в истерию и едва не плачет в кадре — это непрофессионализм. Надо иметь навыки смотреть на любую ситуацию со стороны.
