К

сведению госкомиссии: Шойгу устраняет последствия деятельности Министерства природных ресурсов, а не только стихии

К сведению госкомиссии: Шойгу устраняет последствия деятельности Министерства природных ресурсов, а не только стихии

О причинах очередного крупномасштабного несчастья, постигшего на сей раз юг России, мне довелось услышать множество мнений. Начиная с того, что не выдержали удара обветшалые наши водоохранные системы на Северном Кавказе (но вот Цимлянский гидроузел почему-то выдержал), что бессильными оказались службы прогноза или, напротив, местные власти, которых эти самые службы якобы предупреждали, и кончая фатальным: стихия непредсказуема, и тут уж ничего не поделаешь. А что думает по поводу этого нашествия большой воды большая наука? Вопрос привел меня в Институт водных проблем Российской академии наук, к главному научному сотруднику, доктору технических наук, в свое время причастному к высшему «водному ареопагу» страны, — он был членом Государственной экспертной комиссии, куда входили академики, многие светила науки и техники.

Мой собеседник — Даниил РАТКОВИЧ

— Даниил Яковлевич! Что все-таки выходит на первый план в северокавказской трагедии: беспрецедентное по силе стихийное бедствие или человеческий фактор, сработавший в данном случае отрицательно?

— Человеческий фактор — главный. С точки зрения природных процессов ничего сверхъестественного не произошло. Нынешняя аномалия — лишь в том, что осадки охватили огромную площадь. Но подобные наводнения в этих краях были. По грубой (пока еще результаты измерений не обработаны) экспертной оценке, с повторяемостью примерно раз на протяжении столетия, последний раз — в 1931 году.

Это не должно приводить ни к каким чрезвычайным последствиям. Ибо во всем мире, и в России тоже (а раньше в СССР), мосты, дамбы, другие гидротехнические сооружения проектируются и строятся (и соответственно должны финансироваться) исходя из расчета на максимально сильные наводнения именно раз в сто лет. Защита от вероятности более высокого порядка (раз в тысячу лет, например) считается уже слишком дорогим удовольствием. В Америке на одной из рек прошел паводок повторяемостью реже чем раз в 1000 лет. Все мосты снесло. А один устоял. Так инженера, который его проектировал, уволили с работы. За перерасход средств на лишний запас прочности.

— То есть сто лет — мировая норма?

— Не всегда. Все определяется уровнем опасности последствий. Скажем, в плотине Куйбышевской ГЭС запас прочности — в расчете на наводнения повторяемостью раз в 10 000 лет, да еще вводится дополнительный запас («гарантийная поправка»). Ведь ее прорыв смыл бы крупнейшие города по нижней Волге, разумеется, с многочисленными человеческими жертвами. А, положим, если ставится задача защитить лишь посевы, сельхозземли, тут уже другие цифры — раз в 25, даже раз в 10 лет. Естественно, и соответственное снижение затрат на водорегулирующие и водоохранные сооружения, оргмероприятия и пр.

Но для нас в данном случае важен факт: нынешнее наводнение, разрушительно и грозно ударившее по югу страны, за нормативные пределы не выходит.

— Почему же мы его не встретили во всеоружии?

— Потому что в любом благоустроенном государстве осуществляются необходимые меры, чтобы подобные ситуации не мешали людям жить.

— А у нас — нет?

— А у нас — нет. Семь—десять лет назад была разработана Федеральная целевая программа, направленная на защиту от наводнений. Она не только не выполняется, но и по сей день не утверждена. Все застыло на мертвой точке. Деньги не выделяются. Хотя средства, ежегодно уходящие на ликвидацию последствий стихийных бедствий, вполне сопоставимы с теми, которых эта программа потребует. Но главное — потеряно время. Десять лет бездействия или реагирования не до, а после беды. И после этого мы удивляемся, что мосты, дамбы сносит, что люди гибнут. Не должно сносить, не должны гибнуть люди.

— Мы любим принимать программы. Однако не менее любим их потом не выполнять.

— Это очень конкретная программа. Ставящая, например, задачу: все мосты должны пропускать паводковые воды без неприятностей. Значит, те мостовые пролеты, которые их сегодня не пропускают, надо соответственно расширить, а сами мосты укрепить. Ведь основная их масса строилась 50 или даже 100 лет назад. Где нужно, придется создавать новые водохранилища для перехвата избыточных вод. Еще одна задача: вынести дороги, линии связи, электропередачи выше паводковых отметок.

— А населенные пункты?

— Их по программе предполагается или защитить надежными дамбами (где этого сегодня нет), или перенести в безопасные зоны на незатопляемые отметки местности. В отдельных случаях будет использоваться адаптационный вариант. Что это такое? В дельте Волги, например, есть город Камызяк с 400-летней историей. Так вот все эти столетия во время наводнений жители переселяются к родственникам и знакомым, жилье которых расположено в незатопляемых местах. Спадет вода — назад, домой.

— В прошлом году — трагедия Ленска. Казалось бы, суровый урок. И вот — трагедия Северного Кавказа. Получается, не умеем извлекать уроки?

— Природа беды там и тут разная. На юге сейчас наводнение из-за проливных дождей. На Лене — из-за ледовых заторов. Но вот наступление на одни и те же грабли — в обоих случаях. Конечно, МЧС ведет огромную полезную работу. Но я не уверен, что в цейтноте чрезвычайных ситуаций всегда принимаются оптимальные решения. У меня, например, вызывает сомнения примененная в районе Ленска тактика разрушения ледовых заторов. Ну а восстановление Ленска на прежнем месте, в зоне возможных новых затоплений, не может не рождать тревоги за его судьбу. Там ведь во время ледохода толщина льдин — до 2—3 метров. От их напора не защитят никакие дамбы. Их снова срежет. С этого места людям надо уходить подобру-поздорову. Тем более что на Лене пустых земель, сами понимаете, сколько!

— Но это нормальная человеческая психология — селиться у реки.

— Всегда селились люди у рек. Сто причин было. Начиная с того, что полоскать белье удобно. Но в прошлом человек, наученный горьким опытом наводнений, обычно располагал свои селения на значительном расстоянии от берега. То есть поступал подчас мудрее, чем мы сегодня.

— Какие меры надо принимать, чтобы конкретно на Северном Кавказе не повторилась сегодняшняя ситуация?

— На каждой реке — по-своему. На Тереке, на Кубани, например, есть водохранилища. Может быть, их надо нарастить, часть емкостей резервировать для перехвата паводков. Словом, в каждом конкретном случае нужен свой подход.

— А когда водохранилища создавали, разве эти вопросы не стояли?

— Где стояли, где нет. Очень часто ниже водохранилища вообще некого было защищать. Берега рек были застроены позже. В последнее десятилетие такая застройка приобрела характер национального бедствия.

Вот конкретная ситуация. Знакомый крестьянин жаловался мне: пришлось прирезать собственную скотину — нет корма. Традиционно скот в их деревне пасся на заливном лугу у речки. Но председатель местного колхоза продал луг какому-то «новому русскому», и тот позастроил его коттеджами. Можно было бы сказать: покупатель сам себя наказал. Сильное наводнение — и… И он получит солидную страховку.

Проанализировав резко возрастающие страховые выплаты по возмещению убытков от наводнений, один ученый пришел к выводу: в России растут высота и интенсивность наводнений. Но не оттого растут страховые выплаты, что стали разрушительнее наводнения. А оттого, что интенсифицировалась часто противозаконная застройка вдоль рек и водохранилищ. Нувориши понастроили свои коттеджи в водоохранных зонах (чиновники Министерства природных ресурсов закрывают на это глаза. — Ред.), пренебрегая элементарными экологическими требованиями, никого не спрашивая, пуская в ход взятки, выкладывая большие деньги на страхование. И они уж, будьте уверены, умеют в случае чего «выдирать» страховые суммы.

— Если практически зоны, где возможны наводнения, уже густо заселены, и не одними нуворишами, так, может, пришла пора создать здесь защитные гидросооружения?

— Такое заселение противозаконно и самоубийственно. Закон категорически запрещает застройку территорий, подверженных затоплениям. И это всегда строго оговаривается в проектах создаваемых сооружений. Тех, кто дает разрешение на их застройку, надо судить как потенциальных убийц, а не потакать им.

— Значит, актуально не только, как обустроить Россию, но и как ее «водообустроить»?

— Если хотите. Сорок лет назад в стране был создан Госкомитет по комплексному использованию и охране водных ресурсов. В напутствие ему было сказано: это должен быть комитет специалистов, а не чиновников. Такой орган просуществовал несколько лет. Потом он был преобразован в Минводхоз. Из него «ушли» специалистов. Остались одни чиновники. А теперь у нас вообще нет ничего подобного. Отдельные опытнейшие специалисты в госаппарате есть. Ну вот, к примеру, Николай Николаевич Михеев — советник министра природных ресурсов РФ. Но ведь ни решающего голоса, ни реальных средств у него нет. Как, думаю, нет этих средств да и компетентности у самого министра. Нет ныне и ничего подобного Государственной экспертной комиссии при Госплане СССР, где были представлены специалисты всех ведущих отраслей экономики. Без ее согласия не мог осуществляться ни один проект. Потому что именно ее одобрение открывало финансирование работ. Я представлял там гидрологическую науку. И через мои руки прошли тогда почти все реки страны. Госплан ликвидировали — он не нужен при нынешней системе управления экономикой. Но комиссию-то экспертов зачем было разгонять? Ведь сейчас фактически никто проекты не рассматривает.

— А как же экологическая и другие экспертизы?

— Сегодня они — нечто вроде Пикквикского клуба, в статусе которого было: каждый может нести любые расходы за свой счет. Деятельность этих экспертиз не связана с финансированием.

Словом, нужен сильный мозговой центр. В Министерстве природных ресурсов его нет. Нужны и сильные бассейновые инспекции.

— Они и сейчас существуют.

— Но без необходимых полномочий и денег. Эти инспекции должны опираться на густую сеть наблюдательных гидрометстанций и постов. В масштабах государства сеть эта рассыпалась. До перестройки таких станций и постов было около 1500. Сейчас их число сократилось вдвое. И самое опасное — полностью распалась их сеть в труднодоступных местах, где и берут исток многие стихийные бедствия. Мы оттуда теперь фактически вообще не получаем информации. Ну кто же будет жить и работать, например, в суровых горных условиях за 600—800 рублей? В той зоне, где сейчас прошли разрушительные наводнения, практически не осталось наблюдательных станций.

Прежде всего надо восстанавливать эту сеть и Гидрометцентр, когда-то бывший одним из крупнейших мировых научных центров, а сейчас едва поддерживающий последний «огонь в очаге» героическими усилиями последних энтузиастов, стариков и девочек: «средний возраст» ушел за границу и в бизнес. А денег на возрождение Гидрометцентра не так уж много и надо. Это не то, что большой мост построить.

— Есть и более конкретные вопросы. Почему, например, Цимлянский гидроузел нынешний удар стихии выдержал, а подобные сооружения на Северном Кавказе — нет?

— Они как раз не подобные. Все-таки северокавказские гидроузлы и сооружения — слабенькие. А Цимлянское водохранилище — огромное, полезной емкостью 11,5 млрд кубометров. Любой дождевой паводок, даже гораздо более мощный, чем сегодня, оно перехватит. Но высокое снеговое половодье остановит не любое. Так получилось, что начиная с 1952 года, когда ввели в строй Цимлу, подобных половодий пока не было. Однако это не значит, что и не будет. Случись такое — воду придется сбрасывать. А ведь вся пойма Дона за минувшие 50 лет застроена пионерлагерями, санаториями, пансионатами. Все это водная стихия смоет. И с огромными человеческими жертвами. «Если бы директором был я», уже сейчас занялся бы предотвращением грядущей трагедии и вынес бы все понастроенное за пределы поймы, на надпойменные террасы.

И вот так в каждом бассейне нужно смотреть, что первоочередное, главное. Дорого? Дорого. Но скупой платит дважды. И в результате компенсирования ущерба от наводнений страна теряет миллиарды. А их можно было бы экономить, хотя бы частично вкладывая в предупреждение наводнений.