СюжетыОбщество

НЕ НАШЕ ВСЁ

Этот материал вышел в номере № 41 от 10 Июня 2002 г.
Читать
6 июня Пушкину исполнилось 203 года. Он по-прежнему царь и живет один Странные иногда посещают мысли. Например: почему из всех русских поэтов именно Пушкин стал героем анекдотов? С Хармсом, сокрушителем идолов, все понятно, но и в...

6 июня Пушкину исполнилось 203 года. Он по-прежнему царь и живет один

С

транные иногда посещают мысли. Например: почему из всех русских поэтов именно Пушкин стал героем анекдотов? С Хармсом, сокрушителем идолов, все понятно, но и в фольклоре то же: «Стоит Пушкин во мху…». Не позабыть анекдота, поразившего воображение еще в младшем классе: Пушкин, Лермонтов и Толстой (куда академику Фоменко!) поочередно… Как бы сказать? Домогаются взаимности Екатерины Второй.

Странность вопроса в том, что ответ на поверхности. Во-первых, уж мы постарались превратить «наше все» в подобие высшего чина, в генералиссимуса, а кто ж не бунтует против начальства? Во-вторых, оно даже и лестно: это педант Сальери негодует на «маляра» и «фигляра», пачкающих святыню, Моцарт же веселится, слушая, как «слепой скрыпач» уродует его музыку. К тому ж в анекдотах Пушкин всегда удалец… Кто из троих, по-вашему, улестил-таки императрицу?

И вот что еще. Нет ни одной сколько-нибудь удачной пародии на Пушкина: невозможно спародировать совершенство. У одного лишь Пруткова — сколько передразниваний Жуковского, Лермонтова, Фета, не говоря о Бенедиктове и Хомякове, а тут шалишь. «Подле Пушкина все уроды и только уродством своим различаются», — писал молодой Чуковский, не помышляя унизить никого из поэтов. Речь, конечно, о гипертрофии той или иной черты, будь то тютчевское погружение в философию природы или некрасовское страдальчество. А Пушкин…

Совершенство раздражает — своей недоступностью, непостижимостью. И — ах, не удается передразнить? Так опустим — фамильярностью, панибратством.

Разумеется, упрощаю механизм опошления, но все больше и чаще мне кажется: в действительности никто так не чужд нашей душе в историческом ее развитии, как Пушкин. Никого мы — даже! — не ненавидим с таким глухим постоянством. За навязанное ему генеральство? Да нет. Вот именно за гармоническое совершенство. За духовный аристократизм — этот аналог безупречной внутренней свободы, за самое лучшее, что, хотя бы как призрак, как идеал дало России ее дворянство, уже при Николае I безвозвратно оттесненное бюрократией. С ее, напротив, абсолютной зависимостью от милостей государя, а если помянутый призрак еще тревожил завистливо души служилых холопов, то тут же и вырождался в лакейскую изворотливость, в готовность обмануть, обокрасть хозяина, сохраняя на физиономии выражение преданности и трепета…

Картина, остающаяся чересчур злободневной, чтобы нуждаться в обстоятельном комментировании.

Но вот Пушкин: «Поэт! не дорожи любовию народной. …Ты царь: живи один…»; «Свободы сеятель пустынный, я вышел рано, до звезды…»; «Молчи, бессмысленный народ!..» Кому это он? «Светской черни», как нам внушали? Да нет, именно нам же, нам, иждивенчески клянчащим у него то, что неспособны усвоить.

Как же не приспосабливать его к своим меняющимся, но равно примитивным нуждам? «Пушкин — наша национальная гордость». «Пушкин обожал царя». «Люби царя и отечество». Это в «проклятом прошлом», по словам Александра Блока, было «нахрюкано» (его же словцо) среднему гимназисту. Потом принялись нахрюкивать нечто противоположное, например, в уже без кавычек проклятом 1937-м, когда пушкинский юбилей гротескно совпал с политическими процессами: «Социализм и злодейство — две вещи несовместные». Именем Пушкина — к стенке! (Из письма, подписанного столь славными литературными именами, что нету сил их назвать.) А недавнее двухсотлетие? Стыдно и лень вспоминать нагороженную в те дни чушь — естественно, в духе демократии и либерализма. И Москву в цитатах из Лермонтова и Некрасова, приписанных имениннику.

А Пушкин остается Пушкиным. Трагическим одиночкой. «…Живи один». Может быть, я преувеличиваю нашу общую чуткость, но не бродит ли в нас сознание, что именно он, как никто нами приватизируемый, как никто же и ускользает от приватизации? Так как же его не опустить, сделав своим подобием, героем своего фольклора, где он, точно как мы, ерничает, похабничает, дурит простаков?

По той же самой причине, понимая ее исторически протяженно — и тут, полагаю, преувеличения нет, — по какой нам нравится фамильярничать с гением, у нас и сегодня не демократия, а охлократия. У олигархов — повадки братков. В Думе — Шандыбин и Харитонов. А сам рынок… Как бишь там? «Не продается вдохновенье…» — и дальше по тексту? (Истинно рыночная декларация.) Нет, у нас, коли уж продаются, так без дураков: за вдохновенье — отдельная цена.

Наичернейшим юмором кажется гоголевское: Пушкин, дескать, это русский человек, каким он явится через двести лет. Посчитаем: писано в 1834-м, значит, осталось всего ничего: торопись, навались! А пока самое дорогое, что Пушкин может нам дать, — это отрезвляющее презрение: «К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды ярмо с гремушками да бич».

Спасибо за диагноз, Александр Сергеевич…

Конечно, очень хочется быть о себе более лестного мнения. Хочется верить в лучшее. В самом деле, к примеру, как заразителен оптимизм дневниковой записи Елены Сергеевны Булгаковой: «Дай Бог, чтобы 1937 год был счастливее прошедшего!»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow