СюжетыОбщество

ЧУЖОЙ Я ЖИЗНЬЮ НЕ РАСПЛАЧИВАЛСЯ

Этот материал вышел в номере № 37 от 27 Мая 2002 г.
Читать
ЧУЖОЙ Я ЖИЗНЬЮ НЕ РАСПЛАЧИВАЛСЯ 30 мая — день рождения Пастернака. Борис Леонидович, к сожалению, не дожил до того дня, когда его ученик стал его соседом. Когда-то его, четырнадцатилетнего, удивленные родители позвали к телефону: «Тебя —...

ЧУЖОЙ Я ЖИЗНЬЮ НЕ РАСПЛАЧИВАЛСЯ

30

мая — день рождения Пастернака. Борис Леонидович, к сожалению, не дожил до того дня, когда его ученик стал его соседом. Когда-то его, четырнадцатилетнего, удивленные родители позвали к телефону: «Тебя — Пастернак!» Сейчас его дача через забор от Дома-музея Пастернака. Совсем рядом с забором — мастерская.

Желтые дощатые стены, свежо пахнущие древесиной, увешаны акварелями, графикой, коллажами, инсталляциями. — Мастерская сооружена недавно на месте старого фединского сарая, — поясняет хозяин. Все живописные и графические работы, которые мы видим, сделаны им самим, Андреем Вознесенским. — Скоро придется развешивать на потолке, — шутит автор...

Он вспоминает моменты своей жизни, связанные с той или иной работой, встречи с людьми…

— Автопортрет… с теркой — это что Время делает… Терка, конечно, позднее появилась. Портрет матери… отца… — акварели, чтоб знали, что что-то реалистическое могу делать, — иронизирует над собой Вознесенский. — И отец, и мать уже давно на Новодевичьем … Это 60-е… Теперь я как-то все чаще мать вижу…

Ее серые взоры, круглый лоб

без морщинки

коммунальные ссоры утишали

своей беззащитностью.

Любит Блока и Сирина,

режет рюмкой пельмени.

Есть другие России.

Но мне эта милее,

что наивно просила,

насмотревшись по телеку:

«Чтоб тебя не убили,

сын, не езди в Америку…»

Поэт показывает нам старые фотографии своей молодости, снятые в поездке в Америку.

— Вот здесь мастерская Татьяны Гроссман, подруги Жаклин Кеннеди. Я там с Джекки познакомился… Работал у нее в мастерской — печатал… Вдруг американец высокий заходит… с очень красивой женщиной, в лисе наброшенной, смотрят долго… Я заволновался… стал еще быстрее ляпать, а он и говорит: это русский, что-то новаторское делает!.. Так я познакомился и потом подружился с Бобом Раушенбергом… А печаталась эта вот моя работа нашумевшая: «МАТЬМАТЬМАТЬМА»… — Вознесенский указывает на графическую работу, где движется по кругу слово «мать», переходя в другое слово — «тьма» и образуя, быть может, круг жизни человеческой… — Мы с ним другой еще, позже, вариант вместе сделали — он фон разрисовал…

— Я эти стихи «уберите ваши лица, Мать…» и графику к ним нигде не мог напечатать — не брали… В «Метрополе» потом напечатал, в 80-м… Так ведь разбирали на секретариате СП — чего только не навешивали: «Наша Родина — тьма, получается!» — один говорит… Другой: «Или он всех хочет к такой-то матери послать?». Антисоветское — и все тут!.. Они не понимали, что это — серьезная вещь!.. Тоже ведь все уйдут из жизни во тьму … — заключает поэт.

Прощай, моя мама,

у окон

ты станешь прозрачно,

как кокон,

наверно, умаялась за день,

присядем…

— Тогда же, в Америке, я с Аленом Гинсбергом подружился, выступали на сцене во время поэтического чтения — встретились в Таунхолле… Ален — заросший, похожий на хиппи, бунтарь в жизни и поэзии…

Это Ален, Ален, Ален!

Над смертельным карнавалом,

Ален, выскочи в исподнем!

Бог — ирония сегодня…

— Это был первый крупный вечер русской поэзии в Нью-Йорке. Я потом переводил бунтарскую поэзию Алена и трагическую ноту Лоуэлла. И Гинсберг, и Роберт Лоуэлл гостили у нас…

Взмахом руки, указывая на свои работы, Вознесенский словно перелистывает страницы памяти…

П

оясню, читатель, как ока-

залась в мастерской Анд-

рея Вознесенского я — автор этих строк, кинематографист… Еще в 1975 году, в самом начале пути, мне посчастливилось снимать поэта Вознесенского в мастерской скульптора Эрнста Неизвестного. Это был фильм-эссе о роли художника в эпоху научно-технической революции. «Искусство нужно человеку как противоядие, чтобы человечество могло выжить в век техники и ширпотреба…» — таков был основной лейтмотив фильма.

А может, милый друг,

мы впрямь сентиментальны?

И душу удалят, как вредные

миндалины?

Ужели и хорей, серебряный

флейтист,

погибнет, как форель погибла

у плотин?

Аминь?

Но почему ж тогда, заполнив

Лужники,

мы тянемся к стихам, как

к травам от цинги?

И радостно и робко в нас души

расцветают…

Роботы,

роботы,

роботы

речь мою прерывают…

Разговор шел в антураже скульптур Неизвестного — среди рвущихся с крестов, распинаемых пророков ли, людей ли… Беседовали трое: физик-атомщик Аркадий Мигдал, писатель Даниил Данин и поэт Андрей Вознесенский.

Скажу,

вырываясь из тисков

стишка,

тем горлом,

которым дышу и пою.

Да здравствует

Научно-техническая,

переходящая

в Духовную!..

В фильме звучали песни на стихи А. Вознесенского и Ю. Левитанского…

Счастливое было время… молодое, полное надежд…

Потом Эрнст уехал из страны, и фильм «положили на полку» или даже «смыли»… Но память и отношения сохранились… Так и тянулась эта ниточка через годы: поэтические вечера — сборники стихов… И вот теперь — мастерская поэта Андрея Вознесенского…

— Вот девушки, — продолжает он. — Замечаете — силуэты их так искрятся юностью — как морозный снежок, льдистый… Это особая такая техника, я сам ее тогда придумал… — рассказывает поэт об одной из своих ранних акварелей.

— Здесь — «СОСНА — НАСОС»… она — как женщина, правда? Буквы — как украшения… Соки тянет, а свет, лучи солнца испускает…

Сверху, из угла мастерской, глядит на нас, гостей поэта, загадочный прозрачный глаз. Вместо зрачка в гигантском этом глазу — ажурная решетка… Видя наше недоумение, Андрей Вознесенский поясняет:

— Там — витраж… Это память о трагической и позорной странице нашей истории. Она связана с Екатеринбургом и цареубийством… На Днях русской литературы был там. Секретарь какой-то комсомольский открыл нам тайком, ночью, дом Ипатьева, где венценосную семью расстреляли… Перед самым его сносом — Ельцин тогда распорядился… Так вот с кем-то из «Литгазеты» мы туда проникли. Окно там было в подвале, и в нем — решетка… Последнее, что они перед смертью видели!.. Я стекло выломал и взял эту решетку… Все равно, говорю, разрушите… Выломал и убежал… Часть этой решетки отдал в Исторический музей. Другую часть в этот глаз вставил… Знаете, преступники часто выкалывают глаза жертве. Потому что отражается в глазу тот, кто тебя убивал… Так вот, они эту решетку видели… Позор просто был… Ночью, тайком…

З

а окном — переделкинское

поле, вошедшее в стихи

Пастернака. Теперь и окна его ученика, Вознесенского, смотрят на это поле. Купола храма золотятся в голубом небе над кладбищем.

Ливень. Дача. Пастернак.

Срам и слава.

Руки к небу простирает

Ярославна.

Ты, распятая страна,

муза, прачка,

моя пятая стена —

Стена плача…

— Поле… — продолжает поэт. — Все говорят сейчас, что его застроят. А я почему-то не верю, что это будет… Говорят, к Громову ходили, и Громов обещал, что этого не будет. Я считаю, что это совесть какая-то в них говорит… И что нельзя жить в сердце у Поэта! Это страшно будет… — горестно шепчет он.

Андрей Вознесенский сидит в дачном кресле, на черном фоне своего молодого акварельного автопортрета… Лицо усталого человека, но сколько в нем света и скорби…

— Знаешь, — говорит он, — чудо возникает, мне кажется, из повседневного, когда идет, например, обычная поэтическая строка и вдруг — это МАТЬМАТЬМАТЬМА… как в Библии — чудо от осла… Я вот вчера строчки написал…

Андрей Вознесенский читает их щемяще-затухающим голосом, так не похожим на его прежний «набат»:

Жри, криминальная эпоха,

на золоте и серебре.

Я в жизни никому не сделал

плохо,

только — себе…

Из чаек городок палаточный

над морем учинил сыр-бор.

Чужой я жизнью

не расплачивался,

только — собой…

Ни адской кары, ни награды.

Как, Боже, эта жизнь тупа!

Мне больше никого не надо —

только — Тебя…

Только Тебя…

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow