В

оные годы нашу семью, состоявшую из бабушки и меня, навещал отдаленный бабкин родственник из-под Рязани — Женька, поступивший в московскую «ремеслуху» и очень гордившийся своим обмундированием: когда мы играли в футбол и мяч шел верхом, он снимал форменную фуражку, принимал мяч на круглую стриженую голову и, лишь водворив фуражку на место, возобновлял игру. Так вот, бабушка, трамвайный кондуктор с сорокалетним стажем, чья профессия в ее молодости считалась вроде как относящейся к рабочей аристократии, Женьку жучила: «Чем мячи гонять, учился бы! Энциклопедию бы читал!»

«Бабушка! Энциклопедию не читают!» — снисходительно внушал я моей Анне Никитишне, не подозревая, что годы спустя сам возьмусь за это занятие. Да, с интересом читаю свежевышедший двухтомник «Российского энциклопедического словаря».

По-моему, хорошего. Ну попадаются ляпы — вроде сообщения, будто Михаил Козаков, побывав в Израиле, «создал Камерный т-р». Есть пробелы. И один заставил задуматься. Средь литераторов, угодивших в словарь, нет имен, каковые не встретишь без эпитетов: «знакомое», «культовое». Нет Сорокина, Пригова, Рубинштейна. Нет — даже! — Пелевина. Нет Ерофеева — Виктора; Венедикт — есть.

Справедливо ли это? Не знаю. В самом деле не знаю, даже радуясь, что избавлен от участия в подобных отборах. Но логику в этом пробеле вижу, и, не совру, эта логика мне приятна.

В конце концов дело энциклопедистов — фиксировать, отмечать тех, кто участвовал в образовании цивилизации, в коей мы существуем. Стоп. А ее разрушители, враги культуры? Но даже они, если остались в памяти человечества, уже часть этой памяти, по природе своей созидательной.

Зло и Добро разно, но равно заслуживают внимания; не заслуживает его Ничто.

Бранюсь? Да ничуть. Лишь констатирую статус авторов, не удостоенных энциклопедического внимания. Да и они — из числа отрицателей традиционной культуры (а иной у человечества нет), но само разрушение происходит не ради чего-то, а — ни за чем. Просто так.

В этом смысле все неразличимы: Сорокин ли, говорящий, что не видит разницы между Набоковым и одиознейшим графоманом Иваном Шевцовым (оба — лишь авторы «текстов»), Ерофеев ли (Виктор), сказавший памятнейшую для меня фразу: мол, вдохновение появляется, когда знаешь, что получишь хорошие деньги. Хотя красноречивее прочих высказался Лев Рубинштейн, человек не понятной мне литературной ориентации: мне, сказал он, Томас Манн ни за какие деньги не нужен (вот так: дай миллион баксов, все равно не станет читать «Доктора Фаустуса»!), а главный критерий читательского интереса — «личное знакомство с автором».

Революция? Хотя бы мятеж? («А он, мятежный…») Нет. Приведение всего — будь то талантливость и разноликость «текстов», надежда быть «любезным народу», а не тусовке, или само понятие вдохновения — к нулю. К пустому, гладкому месту. К отсутствию памяти — культурной и исторической.

Забавно и грустно читать очевидцу, что€ пишут о происходившем недавно. «Злая и некрасивая жена Платонова…» Злая — допустим, но уж красою-то Мария Александровна славилась. Или: «Маршак со своей неизменной трубкой…» — это о нем, словно о Симонове или Эренбурге. Мелочи? Возможно.

(Отчего, хоть в скобках, замечу, с какой, странно сказать, личной признательностью листаю «памятную книгу», подаренную мне художником Сергеем Бархиным, — «Герасим Иванович Хлудов»: издание дивно, уникально оформленное, исполненное любви и почтения к предку-предпринимателю. Или «Баташ», замечательный «евразийский роман», в котором Алексей Баташев, известный как знаток джаза, исследовал историю всего древнейшего рода.)

Итак, пусть мелочи. Пусть даже неизбежные, стоит нам, очевидцам, сплошь передохнуть (ударение, увы, на «о», не на «у»). Но насколько неизбежно и то, что, допустим, — опять мелочи, мелочи — в газете «Вечерний клуб», почему-то гордящейся своей интеллигентностью, возникает писатель Ноэлок Вард, произросший, кто не догадался, из знаменитого Ноэла Коуарда? Молодые телеведущие толкуют о городе РуставИ и о празднике ТбилисобА: здесь ударный последний слог — признак угасания памятливости, след разрыва, неополитического и культурного. А на канале ТВ-6, чьей общей судьбе, конечно, сочувствую всею душой, в «Дачниках», передаче Марии Шаховой, гений Грузии Галактион Табидзе, который покончил с собою в 1959-м, продолжает захаживать в гости к «дачнице» Ахмадулиной. (Как привидение? Бедная Белла!)

Как угодно, но из случайной и бесконечной череды вырастает система: бескультурье, ощущающее себя высшей фазой культуры.

Скажем, доселе мне неизвестный Валерий Шубинский в журнале «Октябрь» презрительно аттестует Давида Самойлова: ушел-де «в фиктивный мир наспех усвоенной культуры». Такой вот взгляд свысока, с той недосягаемой высоты, с какой — что Шевцов, что Набоков, что умнейший и образованнейший Самойлов, что… Да зачем ходить далеко? Пойдем не далее этого самого «текста» из «Октября», где строки стихотворения Смелякова «Хорошая девочка Лида», а именно: «Спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живет. Он с именем этим ложится и с именем этим встает», — эти строки о детской влюбленности восприняты как, не поверите, «один из смешнейших в русской поэзии примеров непроизвольной похабщины».

Представим себе эстетический и моральный контекст обитания данного пищущего человека, для кого глагол «встает» ассоциируется только с одним. С этим самым. Представили? Затошнило? Меня — да.