Мы не о Нострадамусе

Г

азеты от 12 сентября рекомендуют населению читать Апокалипсис. Но — Апокалипсис устал. Устал от наших апокалиптических страхов. Мы каменели над ним в мае 1986-го, когда над речкой Припять загорелась Звезда Полынь. А уж затем теребили многократно, перемежая Нострадамусом. (У нас были поводы. И не один...) Время было и остается лихорадочно-догоняющим. Точно мы исподволь приняли в сердца единственный лозунг покойной КПСС: догнать Америку! (Черно-белая, в мраморную клетку, тень Н. С. Хрущева этому, вероятно, радуется. И жестом болельщика стучит башмаком по столу заоблачной ООН). Америка, Запад, Абендланд были не столько реальные, из учебника географии, сколько выдуманные нами (хотя б наполовину), исходя из личных потребностей.

Как раз перед 11 сентября, в буколические дни, когда ведущим информационным поводом была Книжная ярмарка, из типографии вышел том эссе философа и филолога Александра Эткинда «Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах» (М.: НЛО, 2001). Ее ключевой, структурной и сверхактуальной мыслью кажется цитата из забытого педагогического трактата: «Россия свободна от предубеждений, живых преданий для нее почти нет, а мертвые предания бессильны. <...> Прошедшее как бы не существует для нее <...>. Она может строить участь свою обдуманно <...>. Она есть белая бумага, пишите на ней».

Свой трактат «О системе наук, приличных в наше время детям, назначаемым к образованнейшему классу» московский доктор И. М. Ястребцов, лечащий врач П. Я. Чаадаева, записал в 1833 году почти со слов пациента.

Но именно нынешняя Россия — белая бумага с красным подбоем генетической памяти о революции, гражданской войне и последующем развитии «всенародной инсценировки».

Ч

ерез несколько страниц после цитаты из доктора Ястребцова Эткинд вводит в текст замечательное, собственной выделки понятие: люкримакс. Люкримакс отчасти противоположен симулякру Бодрийара. Симулякр — полуживая «действующая модель» явления, потерявшая смысл и энергетику. Напротив, «Люкримакс есть тяга субъекта к «настоящему» и отрицание им собственной жизни как «неподлинной».

Люкримакс непременно ведет к размножению симулякров: чем сильнее вера в недоступную подлинность Другого, тем чаще явления собственного мира признаются фальшивыми и пустыми».

О «явлениях собственного мира» и их подлинной цене — иной разговор.

Но вот тяга к «чужому настоящему» в эти 10—15 лет была в России просто ракетной! Мы успели так измениться по сравнению с москвичами образца 1980-х, что стало казаться: новая нация складывается на глазах. Именовать ее логичнее всего «ru». Под нашим сентиментальным, трагическим, худосочным, болтливым, расхлябанным, смекалистым, а то и гениальным прошлым поставлена точка. Жесткая, как кулак. Прочная, как расстрельная стенка.

А полувыдуманная Америка стала в эти годы главным люкримаксом.

От эпиляции до Силиконовой долины, от фитнесса до 14-часового рабочего дня, от пиара до энергичной трэвел-старости, от «стрессоснимательных» романчиков (с непременной «энергетикой Манхэттена» и рождественским катком у Всемирного торгового центра) до фондов Сороса и Форда, от улыбки «чи-и-из» до системы Yandex, от поточного производства упомянутых романчиков до иной информационной наполненности качественных российских книг и оперативности газетных статей, от детских и зверских форм конкуренции до идеи разослать резюме в сто четыре фирмы, а пресс-релиз — в сто четыре газеты, отвечать на деловые письма и отправлять поздравительные.

Жилистые, закаленные памятью о «своем ХХ веке», одержимые яростной энергией мировых провинциалов, мы успели что-то впитать.

Впитали больше хорошего, чем худого. Не столько культ Микки-Мауса, сколько драйв Билла Гейтса. В конце концов — простую заповедь прагматика: встать рано и работать.

И инструментарий к ней. Начиная с чистых ботинок и улыбки «чи-и-з».

Мы стали неизмеримо меньше рассуждать о смысле жизни, да.

Но и неизмеримо реже на нее жаловаться.

...Террористы-камикадзе, яростно увеча башни Всемирного торгового центра, стеклянно-стальные, с электронными жилами фаллосы Западной Цивилизации, били именно по этому люкримаксу. Тысячи нью-йоркцев под завалами (о которых сейчас думаешь, как в 1999 году о жителях улицы Гурьянова) — яппи, трудоголики, честолюбцы, сторонники здорового образа жизни, интернетчики и аналитики, выпускники Гарварда и Стэнфорда, американские дети, «назначенные к образованнейшему классу», сотрудники крупнейших компаний 26 стран — были (на расстоянии особенно) воплощением этого люкримакса. Пресловутая «энергетика Манхэттена» — ноосфера их энергетики, их честолюбия, их тщеславия, их азарта, их снобизма etc.

Что и поставило их, именно э т и х вот, под удар. Слепой и неотвратимый, как самосуды в русских теплушках 1918 года.

Список фирм, сотрудники которых остались под руинами WТC, опубликован в «Ведомостях». Он выглядит как надпись на обелиске: «Dow Jones & Co», «Morgan Stanley», «Charna Chemicals», «Euro Brokers», «Word Trade Club», «Wall Street Planning Assoc.», «Bank of Taiwan» ...И еще десятки.

Били по Вавилонской башне? Наверно, так.

Но били ведь и по 107-му чуду света.

Били по принципу: «встать рано и работать».

В вышеупомянутой книге «Толкование путешествий» среди десятков персонажей, связанных с проблемой «русско-американского культурного взаимодействия XVIII—XX вв.», есть дама по имени Айн Рэнд. По данным А.Эткинда, любимая писательница Алана Гринспена и Хиллари Клинтон.

Ее романы «Источник» (1943) и «Атлас расправляет плечи» (1957), ее книга «За нового интеллектуала» (1961) — жесткий манифест, в котором «строитель капитализма» — культурный герой нового мира.

Автор благословляет поколение интеллектуалов будущего, свободное от «левых» иллюзий. Оно «воссоединится с бизнесом, оставит мистику, поверит в силу разума, признает ответственность идей за события, например за экономическое развитие». Герой романа «Атлас…» в антиутопической Америке, почти поглощенной социализмом, объявляет «национальную забастовку собственников, менеджеров и инженеров».

«Теперь, когда мы перестанем работать, мир станет совсем таким, каким вы хотели его увидеть. ...Нет ничего более морального, чем рациональность и хороший счет; и нет ничего более аморального, чем мистические призывы ко всеобщему благу, подкрепляемые инфляцией. ...Я не испытываю вину за свое знание», — говорит герой.

В мире, где «они» перестали работать, были уничтожены физически, бежали прочь, сломались или пошли ногами вперед по делу Промпартии, Айн Рэнд (1905—1982), она же Алиса Розенбаум, дочь петроградского аптекаря, бежавшая из СССР в 1926 году, уже когда-то жила. Именно память о юности в ленинской России сделала ее правый радикализм столь неистовым и твердым.

В дни, когда под руинами WTC замолкают последние мобильники вымечтанных ею «новых интеллектуалов» и красный петух непонятного происхождения гуляет по брошенному зданию Ameriсan Express, принцип «встать рано и работать», программа Windows и улыбка «чи-и-з», и даже нехитрая мудрость журнальчиков, призывающих потребителя покупать витамины и тренажеры, силы не потеряли. Видимо, иного пути нет.

Если «они перестанут работать», если мы, когда-то выброшенные из этого деятельного мира взрывом социальной зависти и ненависти в теперешние «работники одиннадцатого часа» (Мат., XX, 1—16), опустим руки, станет возможно н е благостное будущее мальчиков-антиглобалистов.

«Мистические призывы ко всеобщему благу» всегда начинаются с воспитанных детей — хоть Софью Перовскую вспоминай, хоть поэта-террориста Каляева, хоть карьеру А.Ф. Керенского, начатую удачно и благородно — парламентским расследованием Ленского расстрела. Продолжение помнят все.

Как в России сто лет назад, передел обещает быть черным. Бессмысленным и беспощадным дележом и уничтожением прибавочной стоимости пунктуальности, конкурентоспособности и трудоголизма.

И понижением качества человеческого материала. На века.

Что символизировали эти башни для мира? В известном смысле слова, п л а н к у. (Не только планку рейтинга или банковского счета.)

Планку, к которой можно тянуться. А можно, изловчась в ярости, переломить ее об колено. Чтоб не отсвечивала так нагло на горизонте.

И тогда можно декретом установить ту, до какой сами допрыгиваем.

Мы, русские конца ХХ века, выросшие в пространстве, где были снесены свои планки, разрушены свои фильтры качества труда и объема знаний, искали их последние десять лет на Западе. И вот за это ему спасибо.

...Но в ХХ веке этот Абендланд-Люкримакс казался неуязвимым и вечным.

А что теперь?

...Россия, не больно цивилизованная и уж совсем не богатая, опутанная госдолгом, не входящая (и не дай ей бог теперь!) в число стратегических партнеров США, понесла цветы и восковые свечи к стенам посольства Америки. В Хургаде российский турист вступил в драку с плящущим от счастья местным жителем. Карнавалов, как на Бруклине, у нас не было даже близко.

Видимо, мы сделали цивилизационный выбор. Семнадцатый год научил нас многому. К стану ликующих не примкнули (хотя по доходам на душу населения и условиям жизни за 101-м км от г. Москвы, может, и могли бы).

Но никто в ХХ веке не вкусил плодов социальной зависти, ненависти и черного передела так полно, как мы. Похоже, сформирован иммунитет.

Но как судить о внутренней прочности «цивилизованного мира»?

Месяца четыре назад впервые на русском языке вышел роман Тома Вулфа «Костры амбиций» (М.: Иностранка; БСГПРЕСС, 2001. Пер. И.Бернштейн).

Том Вулф — столп американского «нового журнализма» 1960—1970-х. Проницательный наблюдатель. Явный яппи. «Костры амбиций» — огромный, обстоятельный, вероятно, документальный роман о Нью-Йорке конца 1980-х. Автор ставит диагнозы городу, пальпируя «Большое Яблоко» в разных областях — от Парк-авеню до Бронкса. Вывод неутешительный: яблоко подгнивает и изъедено изнутри.

Лучше б диагнозу быть ошибочным... Но вот, например, кризис «виртуальной» экономики ценных бумаг в «Кострах амбиций» был предсказан.

Шерман Мак-Кой, герой Вулфа, — белый, англосакс, протестант. Выпускник Йеля, сын, внук, праправнук выпускников Йеля. Специалист номер один по операциям с ценными бумагами уолл-стритовской фирмы «Пирс-и-Пирс». Фирма занимает 50—53-й этажи в некоем знаменитом небоскребе.

«Лай своры образованных белых мужчин, взявших след добычи», лихорадка рабочего дня гарвардских и стэнфордских выпускников, безумные прибыли, возникающие из нервической пляски биржевого курса, и безумные траты («Загребай сейчас!» — этот девиз сжигает сердца, подобно миокардиту», — пишет Вулф), ирреальный сизифов труд «Властителей Вселенной» с 50-го этажа небоскреба на Уолл-стрит — все описано с устрашающей реальностью.

«Американская трагедия» Вулфа камерна. Без вселенских потрясений. Теперь она кажется пророческой притчей. Героя губит один неверный поворот руля. Тайно встретив тайную подружку в аэропорту Кеннеди, Шерман Мак-Кой по ошибке въезжает в потоке вечернего трафика в Бронкс, где на мили тянутся трущобы, свалки, гаражи, бетонные ограждения, мусорные баки, брошенные обветшавшие многоэтажки. Темнокожие юнцы с цепями маячат в горчичном свете фонарей. И ни одна дорога не ведет в Манхэттен.

Случайно «Мерседес» финансиста попадает из «своего» Нью-Йорка в джунгли чужого. Случайно темнокожий школьник из семьи, героически благополучной для этого квартала, останавливается поглазеть, как соседские парни будут ловить на дороге белых лохов с грудой багажа. Случайно лимузин респектабельной парочки, впавшей в слепую панику, задевает подростка.

Далее — случайностей нет. Мальчик обречен стать жертвой казенного гуманизма налогоплательщиков, то есть бесплатной медицины Бронкса.

Мак-Кой будет разорен и обесславлен, превращен в бомжа. Потому что на нижних ступенях «социальной лестницы» Нью-Йорка толпятся тысячи людей, для которых этот случай — средство самоутверждения и двигатель карьеры.

Вулф показывает без пафоса, какие густые и взрывоопасные пары страха, тщеславия, комплексов, ярости и ненависти копятся под автострадами, газонами и пустырями Нью-Йорка 1987 года. Призрачна «экономика акций», которой служит Шерман. Призрачна твердость фамильного подбородка Мак-Коя — потомство тех, кто создал Америку, утратило бойцовские качества отцов.

И вот это, наверное, самый страшный мотив романа. Теперь особенно.

«Тупицы! Скоты! Дураки скудоумные! ...Не понимаете? Думаете, этот город по-прежнему ваш? Разуйте глаза! Величайший город ХХ века! Никакими деньгами вам не удержать его в своих руках.

Спуститесь на землю из кооперативных апартаментов, юристы и бизнесмены. Внизу давно уже третий мир. Внизу пуэрториканцы, вестиндцы, таитяне, доминиканцы... албанцы, сенегальцы... Ривердейл — это как бы последний плацдарм. И Пелам-парквей — свободный коридор до Вестчестера. ...Вы не задумывались? ...Думаете, будущему не пройти к вам по мосту?».

Нервный узел всей книги здесь. И герой, выкрикивающий их, мэр Нью-Йорка, заплеванный и забросанный банками майонеза на митинге в Гарлеме, — лицо вполне реальное.

Лучшие сцены романа Вулфа наверняка выросли из его же репортажей. Из того, что политкорректность не позволит сегодня сказать без флера «художественной прозы».

Или не позволяла до 11 сентября 2001 года?

По Тому Вулфу, под возделанной и ухоженной почвой США-1987 уже клубился какой-то свой «этнический» Семнадцатый год.

Со своим кругом слепоты, со своей обреченностью и ограниченностью благодушных, с дурной закономерностью ошибок власти и общества. С огромной социальной лестницей «крайних» — тех, кто понимает, что будет врагом и жертвой бунтующих юнцов с цепями завтра.

Но сегодня бездействует в страхе. Или подливает масло в костер, не в силах противостоять искушению искупить свои малые социальные обиды.

И вся эта партизанская цепочка «англосаксов, но безденежных», «белых, но не англосаксов», «работающих черных» и проч. жестко прописана.

На русский переведены и главы книги французского философа Э. М. Чорана «Разлад» (1979), в которой похожие диагнозы поставлены Парижу.

И самое страшное — панические метания президента США в последние дни, наигранный пафос и безумный список стран, по которым следует бить, чем-то очень напоминают поведение в романе Шермана Мак-Коя, другого мальчика из хорошей американской семьи. Именно в тех главах, где у него (при наличии опыта и силы духа) еще были шансы как-то уцелеть.

И все же не будем поминать всуе Апокалипсис. Будем читать поминутно обновляемый интернет. Будем внимательно, без сочувствия, но с пометками на полях читать Маркузе, предсказавшего, что самой страшной революцией будет революция третьего мира.

И будем надеяться, что у нашего мира есть еще запас прочности. И возможности изменяться не апокалиптическим образом.

...Не так, чтоб вплоть до нового неба и новой земли.