СюжетыОбщество

ПОСЛАННИК

Этот материал вышел в номере № 64 от 06 Сентября 2001 г.
Читать
В Одессе праздник. Пять лет назад здесь, на Пушкинской улице, открылся Реабилитационный центр для детей-инвалидов. Это уникальный лечебно-спортивный комплекс, где дети с неизлечимыми нейрологическими заболеваниями начинают ходить и...

В

Одессе праздник. Пять лет назад здесь, на Пушкинской улице, открылся Реабилитационный центр для детей-инвалидов. Это уникальный лечебно-спортивный комплекс, где дети с неизлечимыми нейрологическими заболеваниями начинают ходить и говорить. Лечение в центре, обеспеченном новейшей аппаратурой и медикаментами последнего поколения, — бесплатно, клятва Гиппократа здесь священна. Лучшие врачи Одессы проходят строгий конкурсный отбор: работать здесь (по 12—15 часов в сутки за 40 долларов), работать у Литвака — большая честь.

Борис Литвак — идейный вождь и руководитель центра. Сегодня он самый знаменитый, самый любимый и самый почитаемый одессит. Борис Литвак воплотил мечту многих подвижников: бесплатную больницу, ставшую истинным детским раем — городом Солнца, счастья и справедливости.

За пять лет в одесском центре получили бесплатную помощь 8000 детей из Украины, России и еще пятнадцати стран ближнего и дальнего зарубежья.

Часть первая. Хавбек

До поры до времени Литвак не верил в Бога. Его мало касалось, что глава хасидов Любавический Ребе Менахем Мендл ввел понятие глобального посланничества. Литваку, собственно говоря, было до лампочки, что хасид, вверивший Ребе свою совесть, веру и обеты, может быть направлен в любую точку земного шара, где живут евреи, независимо от их языка и даже отношения к заповедям Торы. Шалиах (посланник) «живет, думает и учится вместе с ними».

Учиться. Учиться и учиться. Слово в слово то же рекомендовал молодежи Владимир Ленин. Поразительно, насколько разный смысл могут вкладывать в одно и то же пожелание два разных вождя. Многие из нас испытывают настоящее потрясение, когда приходит пора учиться на самом деле. Учиться в тех жерновах, на тех галерах, дыбе и каменоломнях, которые подразумевают праведники под исполнением праведного долга.

Наш друг Борис Литвак, вступая в партию, еще не знал, что ему предстоит осваивать тяжкую науку отречения от простых идеалов военной юности и сильно пересматривать идею равенства, выводя свои собственные законы «шалиата».

До этого семнадцатилетнего Борю Литвака, слесаря «Кинапа» и перспективного полузащитника в городе, знающем толк в футболе, отметил ссыльный командующий Одесским округом маршал Жуков. Георгий Константинович уже подготовил приказ оставить Литвака для прохождения «службы по специальности» в Одесском пехотном училище. Но свободолюбивый допризывник не вытянулся вовремя в струнку перед военным комиссаром, приученный к другой, вольной и пружинистой, тигриной стойке, — и пулей вылетел в белорусскую чащобу.

И вот на дворе 1952 год. В разгаре, можно сказать, агония: дело врачей. Литвак – командир отделения, за крепкие и быстрые ноги переведен из местечка Поставы в Минск.

Т

ут нужно пересказать вкратце историю вступления Бориса Литвака в ряды ВКП с их грозными скобками и выхода из них, ставших рядами КПСС. Эту историю (как и многие другие байки Литвака) записала одесская журналистка и в то же время прекрасная Елена, фамилия же ей – Каракина.

«Вызывают меня на бюро. Командует майор Тыртычный. У него задача: меня «похоронить» потому, что я – «яврей» и дядя в Израиле. Мамин брат уехал в Палестину еще до революции, и мама сказала: напиши в анкете, а то узнают, и будет, как с Гольдштейном. И я написал. Плевать я хотел.

Прихожу. Триста голов офицеров. Все фронтовики, в орденах, медалях. Тыртычный читает дело пацана – фельдшера из Молдавии. Розенбойм, Розенблит… Зал: гу-у-у… Отказать! Потом я. Литвак, еврей. Дядя в Израиле. Гу-у-у! И тут встает один чудак: «Если это тот Литвак, что играет за команду Дома офицеров, требую его заслушать». И я, лютый хавбек, иду на трибуну. И говорю – а идите вы с вашей партией. Если в ней майор Тыртычный – мне там делать нечего. И еще я спросил их, орденоносцев и героев: «Что, евреи рядом с вами не умирали?» Гробовая тишина.

И тогда встал генерал Толстых, член бюро. «Мне стыдно, сказал он, что я – председатель этого собрания. Предлагаю вопрос о принятии в партию Розенбойма решить положительно. Вопрос Литвака также решить положительно. Вопрос о пребывании в партии майора Тыртычного рассмотреть на ближайшем заседании бюро».

Сорок лет спустя Борис Литвак написал в парторганизацию Жовтневого района, где работал директором спортивной школы: «Настоящим заявляю о выходе из рядов КПСС».

Он не сжигал билета и не присягал на всех углах новой власти. Но и молча не ушел: Боречка любит и умеет сказать свои пару слов напоследок.

«Я в партии 40 лет, — писал он в «первичку», но, в сущности, себе самому — и полностью разделяю ответственность за все, что делалось при мне, чаще без меня, но как-то от моего имени. 18 лет слесарем на заводе, 14 лет в техникуме преподавателем, 15 лет работы в ДЮСШ-2 не давали мне оснований для стыда. Я не предавал партию – она предала меня, как предала своего генерального секретаря. Я долго не мог решить, что на самом деле стыдно для мужчины. Стыдно было выходить из партии и стыдно оставаться. Но есть вещи, через которые нельзя переступить, если хочешь оставаться человеком.

22 августа 1991 года».

К

то такой Борис Литвак?

Или, другими словами, Боречка, как он предпочитает дружески говорить о себе: как бы в порядке небольшого поощрения, компенсируя суровость босяцкого детства. В сущности, этот так называемый Боречка (атеист, футболист, депутат горсовета, почетный гражданин города Одессы, заслуженный тренер Украины, директор детской спортивной школы и еще одного небывалого места на земле, о котором, собственно, пойдет речь) – святой. Когда мы познакомились – лет шесть-восемь назад, – моя проницательная дочь бросилась ему на шею со словами: «Какой лучезарный!».

Боря Литвак родился в 1930 году в детприемнике. Там его мать Анна Абрамовна вскормила своей могучей грудью еще двух чужих сосунков, причем Борьку приносили ей последним. Видимо, в этих последних каплях как раз и крылась главная сила Большой Одесской Мамы, отлитой из штормовой волны в горячую ночь летнего противостояния.

Беременная Анна услышала, как за фанерной перегородкой старшие сестры ее любимого мужа Давидика «мацали» его за то, что купил ей лишние ботинки. И Давидик не сказал вредным бабам «цыть!». Он сказал как последний сюся: ладно, больше не буду. И в ту же ночь беременная Анна увязала свой узел и ушла прочь из дома, в детприемник, гордо уставив в звездное небо тяжелое орудие своего живота, где вовсю колотился до ее помещения здоровенный силач и хулиган.

Мать пошла работать на завод «Кинап», где провела всю жизнь и спаслась вместе с сыном от верной и жуткой гибели.

В

ойна застала Борьку по прозвищу Махно крепким одиннадцатилетним мужиком. Первым делом они с дружком разоружили храпящих морячков и рванули на фронт. Развернули добровольцев, правда, у соседнего дома. Дальше – стремительно пустеющая Одесса. Как в кино: кони, мусор, мальчишки на крышах, среди них, разумеется, Борька-Махно – кто больше наберет бомбовых осколков. Особо ценились большие, еще теплые.

Бомбили Одессу с июня. Рядом с развалинами дома, где жила Борина тетка, по крутой улице медленно катилась голова. Щеки у нее были в мыльной пене. Над улицей кружился нежный пух из разоренных голубятен.

Мать с Борькой переехали жить на «Кинап». В конце сентября 1941 года с последним судном, увозящим аппаратуру, они эвакуировались.

Литвак не видел позора переименования Ришельевской в улицу Гитлера. (Вернувшись, он застал ее улицей Ленина и дождался-таки возвращения Ришельевской.) А кто не успел… Кто не успел, тех согнали в скверик Комсомольский… Десятки тысяч одесских евреев, с детьми и дряхлыми стариками все шли и шли, и падали на упавших, и улицы разбухали от крови, и пировали голодные собаки.

До этого Боря Литвак не придавал значения своему еврейству. Все они были одесситами. И когда, уже служа в Белоруссии, командир отделения Литвак услышал от младшего сержанта Юрасова «ЖИД», — были неприятности. Подлое слово из трех букв стоило сержанту сломанной челюсти, носа и выразительной надбровной дуги. Мастер спорта Литвак ждал на гауптвахте трибунала.

Но все это было потом.

А

пока – эвакопункт в Куйбышеве. На вокзале мать пошла искать хлеба. Борька сидел в туннеле. Подходит мужичок – из тех, кого в Одессе зовут «шлемазл»: квелый такой, прибацанный, в фуражке-«сталинке» и мятом полуфренче.

— Тебя как звать, пацан?

— Ну, Боря.

— Не Литвак? – интересуется чудной дядька. – Так я твой папа. Мамка где?

— Хлеб ищет, — прищурясь, рассматривал Боря папашу.

— Молись на нее, — велел тот. Подарил на прощание книжку «Чапаев» и сгинул.

В 63-м, когда Борис Литвак был уже серьезным спортивным деятелем и выступал в этом качестве по телевизору, папа увидел это великое чудо, и они встретились вновь. Отец был дряхлым, в неизменной «сталинке», заменявшей кипу, не вылезал из синагоги и любил пиво. Еще через семь лет Боре сказали, что отец умирает. Умирал Давид один, прожив загадочную, темную жизнь – без женщин, без детей, без следов, если не считать мокрые простыни и шелест молитвы, уползавшей за отставшие обои и оттуда, по вере его – к адресату. Борис Давидович, атеист, заслуженный тренер, член партии с 1952 года, хоронил отца один, по еврейскому обычаю. Кадиш тянул жилы, наматывал на сердце клейкую ленту тоски и скорби. Кто был ему отец? Отец. Чему научил он его? Отдавать долги. Потом, на самых страшных и непоправимых похоронах в его большой жизни кадиш не читали. Поминальная молитва вгрызалась в его больное сердце сама по себе, словами, которые он никогда не произносил вслух, потому что не знал, ибо жил как гой. Изойду по тебе слезами, как гроздь винограда – соком, и жизнь твоя будет длиться во мне, пока не исполню волю твою. Доченька...

К

огда мы познакомились с Борей, я встретилась в Одессе с одним молодым человеком – 32-летним одесским раввином Ишайей Гиссером. Менахем Мендл направил его в безбожную Одессу, где тот выполнял свой обет: строил храм. А именно синагогу. Тогда же начинал строить свой храм и Борис Литвак. А именно рай для детей-инвалидов, дворец исцеления маленьких калек. Заведение, известное сейчас в стране и в мире как Одесский реабилитационный центр для детей с болезнью опорно-двигательного аппарата.

В своей байке о том, как он знакомился с основами иудаизма при помощи пособия «Осторожно, сионизм!», Гиссер сослался, по обыкновению, на Всевышнего: по Его, мол, словам, если пророки не будут выполнять свою работу, за это возьмутся змеи и скорпионы. В смысле – всегда найдется, кому тебя воспитать.

Змей и скорпионов хватало. Жизнь вообще кишит ядовитыми гадами, таково свойство серпентария, где выпало нам жить. Не заметить эту фауну и не вступить с ней в контакт трудно. Но мало кто умеет извлечь из такого контакта пользу, выявить закономерность: ЧЕМ ХУЖЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ. Назовем это первым законом Литвака.

«Пусть продолжается твое посланничество, и заслуга его будет в нужде и тяготах, и я буду вспоминать его в своих молитвах». Так судили мудрецы. Как сказал бы Борис Литвак: «Бог не фраер, Боречка, получи самую собачью работу и сиди ровно, если у тебя есть совесть».

Школа олимпийского резерва, куда в один прекрасный день партия направила Боречку директорствовать, отчасти находится в здании бывшей синагоги. Довольно символично, что именно Борис Давидович Литвак оказался в этом намоленном здании. Хотя я не верю, что его святость питалась отсюда. Если рассмотреть Борину жизнь под житийным углом, мы насчитаем пять-шесть событий, которые превратили отпетого безотцовщину Борьку-Махно в личность (без понтов) великую: не столько учителя, сколько шалиаха. Впитывающего и впитывающего, не дозируя, боль и опыт собратьев своим непомерно разбухшим сердцем.

Лично Литвак не имел отношения к переоборудованию синагоги в спортзал. Но он достроил свою школу на месте одной из многочисленных одесских развалин – здания исторического. Отсюда беспощадная весталка Соня Перовская со своим товарищем по борьбе Саблиным рыли подкоп на Пушкинскую улицу, где ждали выезда венценосного гостя Одессы Александра П.

Борис Давидович, в ту пору еще не шалиах, а член партии, как вы помните, с 1952 года, решил повесить на фасаде школы мемориальную доску: что вот отважные народовольцы готовили отсюда покушение на царя. А пока резчики высекали на черном граните два неистовых профиля, Боря кой-чего почитал, поговорил с умными людьми, и его большевистское сознание дало первую трещину. Братцы, сказал он товарищам, да ведь эти пацаны – наемные убийцы. Не буду я им ничего ставить.

Намечалось теплое начало шестидесятых, и доску свалили куда-то среди строительного мусора. Спустя годы Борис Давидович счистил с нее историческую мутотень и положил, простую и черную, без помпы, на могилу дочери. Как и обещал.

Они стояли тогда на кладбище в Вашингтоне у могилы Кеннеди, и оба все знали. Что не помогут ни в Америке, ни в Израиле. «Смотри, папа, — сказала Ира, — вот и я так же хочу. Без никаких штучек». Отец и дочь подошли к самому краю бездны. Они уже перестали лгать друг другу. Отец и дочь друг друга стоили.

Когда чернобыльская гнида навалилась на Иру всей тяжестью, она, раздираемая метастазами, взяла с отца Слово.

Н

о до этого был 41-й год, эшелон, тащивший по июньской жаре теплушки в Среднюю Азию. И об этом следует помнить, поскольку праведник идет к своему главному Делу по пути малых.

Мать поменяла премиальный киноаппарат на лепешку. С нее начали выживать в селе Рештам под Ферганой. До 44-го года Боря работал слесарем в МТС. Было мужику, заметим, тринадцать лет.

Потом за нашими войсками вернулись в Одессу. И снова – на «Кинап», и снова слесарем. Сильно был голодным футболист и сильно гордым. Рабочая хлебная карточка давала в этом отношении целый ряд преимуществ.

Потом были Победа и футбол. Потом – Римма и футбол. Когда хавбек тренировался — непонятно. Все это время он точил, сверлил, паял. Потом армия. Ну и футбол, ясное дело. Десятый класс заканчивал заочно, Ирочке исполнилось уже четыре года. Заочный пединститут. Учитель физкультуры в техникуме. Через четырнадцать лет партия сказала: все, Боречка, погулял, и – шабаш. Получи свою школу олимпийского резерва номер два и сиди ровно.

С тех пор Борис Литвак не имеет ни дня, ни ночи, хотя мог бы за те же деньги забивать пенальти в городе, где знают толк в футболе. И прославиться на всю Одессу. Что и состоялось. За те же деньги.

Часть вторая. Ангел на углу

Много лет, с рождения страны, детские спортивные школы отбирали лучших, потенциальных победителей, и лепили из них олимпийских чемпионов. Слабые и больные остаются за бортом. Традиция почтенная, восходящая к Спарте, Дарвину и тысячелетнему рейху.

Легионы детей пасуют перед жизнью, отбракованные болезнью. Одной из школ, сорок без малого лет служившей ОТК на этом конвейере, была одесская школа олимпийского резерва № 2.

Перед смертью Ира – любимая и достойная дочка Литвака, которой собственные страдания не застили чужих, взяла с отца то самое Слово. Что он, Борис Литвак, построит лечебно-спортивный комплекс для ребят, ни за что ни про что обиженных Богом и судьбой. Как покаяние перед теми, о ком семьдесят лет старательно забывали, и возвращение к жизни тех, о ком спохватились. Это будет место, где дети, исковерканные церебральным параличом и прочими недугами аутсайдеров, научатся чувствовать себя равными среди равных.

…К

ак же теперь, спрашивала я Шаю Гиссера, когда ваш наставник умер, кто отпустит вас и ваши грехи, кто вообще как-то оценит ваши поступки?

— Пока я живой, — отвечал раввин, – он не умер. Я – его посланник. Шалиах.

Боря Литвак – тоже посланник. Шалиах, связанный обетом. Пока он жив, жива и плоть от плоти его. Ибо сказали мудрецы: «Когда цадик умирает, он присутствует во всех мирах даже больше, чем при жизни». Хотя женщина и не может быть цадиком. Но у нее зато может быть сын. Алеша. И он не дает забыть деду о тех векселях, по которым тот должен заплатить за всех за нас, – в счет общего долга обиженным детям.

В

1994 году я писала о строительстве центра. О том, как за два года снесли ветхий квартал клоповников и расселили 39 семей, подвели под крышу пятиэтажный дворец, как комплектовался он новейшей аппаратурой под недреманным контролем крупнейшего одесского педиатра профессора Резника. Как директор канатного завода Леонид Шемякин строил гостиницу для иногородних пациентов с родителями. Как стояла к Литваку очередь из самых классных специалистов: нейрохирургов, ортопедов, невропатологов, терапевтов. Как весь персонал школы — от уборщицы до директора с «олимпийским резервом» на подхвате — дни и ночи сновал на стройке.

«Каменщик должен класть кирпич. А убирать мусор и подносить раствор могут и чемпионы по баскетболу», — замечал Борис Давидович.

Второй закон Литвака формулируется довольно длинно.

«НЕЛЬЗЯ СПАСАТЬ ЗА ДЕНЬГИ. НО У ТЕХ, КТО СЫТ И ЗДОРОВ, ДЕНЬГИ БРАТЬ МОЖНО И НУЖНО».

— Здесь ни один ребенок ни копейки не уплатит. Когда врач заглянет больному в карман, он станет свободным художником.

Первый этаж собирались сдавать в аренду всяким мощным структурам, которые и должны были содержать эту мечту Вилли Старка, если помните такого. И 200 долларов жалованья были заложены в смету. Всем, кроме Литвака. «А за что?» – говорит он. Забавный вопрос. Когда на строительстве центра пахали в две смены, Боря ночевал на работе – так, передремывал часика полтора. Отвел себе в общежитии школы номерок, чтобы день и ночь держать «руку на пульсе». Додержался, пока у самого пульс не начал пропадать.

Город-побратим Балтимор открыл в 1992 году корпорацию, она так и называлась: «Одесский реабилитационный центр». Правда, как сказал Литвак, когда они пришлют хоть один цент, «я вас разбужу». Он регулярно ездил в Америку «бить посуду» и был убежден, что приведет побратимов в чувство. Что корпорация начнет работать и будет существовать столько, сколько будет существовать центр. То есть всю жизнь. Потому что, восклицал Боречка со святой убежденностью, надо же надежно обеспечить ежедневное бесплатное лечение 600 детей!

А потом вообще случился дефолт.

В

эти дни центр отмечает свое пятилетие. Он во многом превзошел ожидания друзей и самого директора. Врачи получают у него по сорок долларов. Но вовремя. Балтиморская контора оказалась покруче «Рогов и копыт».

Никакой аренды не вышло. Муниципалитет, которому принадлежит (как ни странно) здание, не только запретил использовать первый этаж, но и отобрал у центра детский садик, построенный на Фонтане, в приморской зоне, для больных малышей. Власти города вообще предпочитают как бы не замечать этой красоты, что стоит на самом «караванном» тракте – на Пушкинской, причем над подъездом простирает руки и крылья большой золотой ангел – неугасимым дорожным знаком. Иностранцев, которые могли бы помочь Литваку, катают по Одессе таким кружным путем, что делает честь изобретательности мэра.

Но мы помним: «чем хуже, тем лучше». Мы виделись с Борей две недели назад. Он звонит нам в Москву и без всяких «здравствуй, привет», по обыкновению, интересуется: «Ну, лапа, кто тебя больше всех любит?» Я же, как принято, отвечаю вопросом на вопрос: «Ну ты вообще будешь лечиться или как?» И Боря говорит всегда одно: «Они не дождутся». Они не дождутся, сказал он и на этот раз. Потому что нас уже нельзя уничтожить. А себя Боря от центра не отделяет. «Трудно было строить. Еще труднее будет нас закрыть. Но самое тяжелое — сохранить идею в чистоте. Прошло пять лет, и я тебе с гордостью заявляю, что идею в чистоте мы сохранили». Он бывает маленько высокопарен – как и положено святому.

Ни одного сантиметра, говорит Литвак, мы не сдаем. Не имеем права. Потому что все это нужно им. Игровые, театр, выставочный зал – все.

Им – это детям, искореженным корешкам, которых я тоже навидалась на колясках и в громоздких ходунках. Детям, которые никогда не будут играть в футбол. Их через центр просеяно уже восемь тысяч. Безнадежных. И некоторые – пошли! Я знаю, что такое идущий на своих ногах ребенок, которому вынесен приговор. После этого можно поверить в Бога, что и сделал Литвак.

Н

ет времени писать о тех финансовых жерновах, которые перемалывают бедное Боречкино сердце каждый день. Это отдельная история.

Отдельная история, как сбежал он в Америку в очередной раз «бить посуду» в Балтиморе. А была у него такая аритмия, что врачи сказали: у вас даже инфаркта не будет, не успеете. В Нью-Йорке его перехватил Неизвестный, и — к врачу. «Курите?» — спросил врач. «Пачку в день», — соврал Боря, потому что садит две. «Нам уже не о чем говорить, но вот вам направление на анализы». Американские анализы стоили полторы тысячи, в кармане было 85 долларов. Боря сел на электричку и, тихарясь от Неизвестного, уехал в Балтимор. И живет. Изредка его насильно суют под капельницу (нет же времени!). Так и лежит: в одной руке сигарета, в другой — телефонная трубка. Лапа, слушай Боречку: они не дождутся!

Кстати, об аритмии. Было дело, медсестра не могла справиться с его пульсом: такой грохот стоял в тонометре. Пока вызывали «скорую», Боря встал и уехал на заседание горсовета, где держал гневную речь о строительстве в порту небоскреба Kempinsky, уродующего ворота к морю. С воем «скорая» примчалась за ним: давление было идеальным.

Отдельная история, как он купил на выставке медтехники какой-то суперновый аппарат УЗИ с разрешающей способностью до долей микрона, позволяющий на ранних сроках беременности распознать у плода необратимую патологию. И задолжал немцам 400 тысяч марок. И те ждут. А денег нет. Потому что центр строили и продолжают строить, как храм, – и это тоже история отдельная.

Слушайте меня внимательно, как говорит Боря. Я, говорит он, ставлю знак равенства между губернатором, который сыграл значительную роль в спасении центра два года назад, когда мы болтались между жизнью и смертью, и Александрой Васильевной Задворной.

Пришла бабушка и принесла сто долларов, завернутые в бумажку. На бумажке написала: «Для ваших детей, чтоб они были здоровы». Ни адреса, ни фамилии. Боря нашел ее. Одесситка, пенсионерка, 73 года, родственники прислали из Канады на день рождения 180 долларов. «Александра Васильевна, — сказал ей Боря по телефону, — почему я должен вас искать, чтобы сказать спасибо?» «Борис Давидович, — отвечала бабушка, — или вы плохо себя слышите. На сессии горсовета вы сказали, что добро надо делать тихо». Хорошо, говорит Боря, скажите хотя бы, может, вам помощь какая нужна. Помощь нужна, охотно соглашается хитроумная Александра Васильевна. Дочка переезжает на новую квартиру, надо бы машину. Боря немедленно высылает грузовик с баскетболистами. Машина через двадцать минут возвращается. Никакой дочки, никакой квартиры. Дьявольски хитрая старушка прислала еще один гостинец: роскошное старинное пианино, банку меда и две пачки печенья.

Между губернатором с его тысячами и бабушкой Задворной – еще толпы людей. Поэтому проектная стоимость центра – 14 миллионов долларов, балансовая же стоимость пятиэтажного дворца со всеми потрохами – 2 миллиона 147 тысяч гривен. 400 тысяч баксов.

Третий закон Литвака, как вы, должно быть, догадываетесь, совсем прост: «ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ПОМОГАТЬ ДРУГ ДРУГУ».

М

ы жили на даче у Литвака, на Бугазе. На даче у человека, руководящего миллионной стройкой. Ребята, я перевидала множество берлог. Но, поверьте, такой развалюхи мне видеть не приходилось. Я не знаю, есть ли у него костюм. Пожалуй, есть. Все-таки человеку 71 год. Есть у него также квартира, тесноватая для двоих. Машины нет. Но не это главное.

Главная история – это праздник, который Борис Литвак с помощью таких же святых и сумасшедших людей соорудил в своей больнице. Главная история о том, что эти исковерканные природой «солнечные пацаны», как зовет их Боря, лежат на процедурах и учат роли для спектаклей, которые они играют в своем театре. Главная история – это клоун Ник (сам попросился сюда на работу), Коля Волошин, который умудряется снимать этой публике спастику (когда не разжимаются пальцы, не разгибаются руки и ноги) – и они жонглируют! Главная история – это кукольный театр, который помог создать Резо Габриадзе. Помню, стоя в эркере над головой золотого ангела, Резо слушал, как Боря проклинал ворон, загадивших все пространство вокруг фасада. Вороны строили гнезда на ближнем платане. И Резо, простерший к ним коротенькие ручки, сказал вдруг: «Боря! Это же – ты!»

Если бы давным-давно он не написал и не поставил свою самую поэтичную пьесу «Осень нашей весны», я могла бы заподозрить, что история любви ворона Бори родилась у Резо тогда, в эркере на Пушкинской улице…

Вороны вывели птенцов и улетели. А голуби остались. Один из сотен (ближайших) друзей Литвака голубятник Жорик одолжил Боре на открытие центра пятьдесят белых голубей. Голуби всегда возвращаются к хозяину. А эти остались. Пришлось строить еще и голубятню.

Некоторые прохожие останавливаются на этом углу и крестятся на золотого ангела. Его подарил центру скульптор Миша Рева (ближайший, разумеется, друг). Накануне своего дня рождения Боря спрятался (на своем несравненном Бугазе). Потому что это был день смерти Ирочки. Но Мишка нашел его и принес бронзовую статуэтку печального ангела. И как-то само решилось, что этот ангел должен стоять на фасаде здания… Но не такой. Символ не печали, но надежды и милосердия. И не бронзовый. Бронза темнеет со временем. А Боря с его мечтами о вечном и света хотел вечного. Эрнст Неизвестный дал золота. И сейчас он парит здесь, над входом, трехметровый, с тонну весом, но удивительно легкий и ясный, как сгусток солнца. Лучезарный Ангел-хранитель.

С

этим ангелом была история. Самая главная. Завершалась стройка. У подъезда стояли рабочие и так, прохожий люд. И тут сверху сорвалась металлическая рама, одна из тех, в которые вставлены сейчас тонированные стекла эркера. Как в замедленной съемке, падала многопудовая гильотина на оцепеневших людей. И вот тут случилось чудо, о котором будут рассказывать в Одессе детям и внукам. Все, кто был рядом, видели своими глазами: ангел шевельнул крылом – и отбросил железяку на несколько метров в сторону.

С тех пор ангелы гнездятся здесь. Под видом голубей, легких касаний и прочих небольших субстанций.

…Л

ена Ватан родилась с обрубками вместо рук и ног. Матери сказали, что она умерла. Лена выросла в детдоме, после восемнадцати ее передали в богадельню. Там Лена сочиняла свой невероятный калейдоскоп, где мчались лошади, павлины с треском распускали хвосты и посреди всего этого фейерверка пел Олег Газманов, ее любовь. Лена вставляла свои культи в браслеты из гардинных колец, просовывала под них карандаши, кисти, фломастеры – и рисовала. Потом она нашла свою мать.

Уже взрослой девушкой мама привезла Лену к Литваку.

Сейчас это крошечное существо сидит в углу выставочного зала на первом этаже и рисует, рисует, рисует. Она получает зарплату – как заведующая залом. Боря купил ей квартиру, где она живет с родителями и братом. Если бы у бабочек были лица, они были бы похожи на лицо Лены Ватан. В спектакле, который дети ставят в честь пятилетнего юбилея своего центра 8 сентября, Лена будет играть ангела.

— Ангела, представляете? – Лена смотрит на нас по-детски, снизу вверх. – Я буду летать. Да, Борис Давыдыч?

— Ты ж мое солнце… — Боря касается ее головы. Каре-

глазый ангел почти без тела, с лицом бабочки, и крепкий, коренастый бог-хавбек, который твердо знает: они не дождутся.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow