В Москве после многолетнего перерыва прошли Дни польской культуры. В них участвовал Кшиштоф Пендерецкий — самый исполняемый в мире композитор

Т

еперешние Дни культуры Республики Польша состоялись спустя 16 лет. Польша и Россия стали другими.

«Почему бывает, что мы так далеки друг от друга?» — с искренним сожалением обратился к залу Дворца съездов, где происходило открытие Дней, министр культуры и национального наследия Польши пан Казимеж Михал Уяздовский. «Пусть то, что покажут польские артисты, попадет в сердца наших друзей и тех, кто еще не знает, что они наши друзья», — таким прозрачным дипломатическим намеком закончил он свою речь. Несмотря на официальность мероприятия, министр не счел нужным скрывать проблемы взаимоотношений между странами.

Михаил Швыдкой подхватил эту мысль и развил ее так: «Как это часто бывает между близкими родственниками, чередуются периоды взаимного интереса и охлаждения, но потом все вспоминают, что они — родня и лучше встречаться не на похоронах, а на днях культуры».

После такого условно-оптимистичного вступления на сцену вышел Святослав Белза и, оставив на время привычную роль «свадебного генерала», решил перейти от туманных министерских намеков к ясному обсуждению проблем польско-российских отношений. Сослался на вдохновляющий пример дружбы Пушкина и Мицкевича. Но Белзе показался недостаточным хрестоматийный пример, и он вспомнил князя Вяземского (друга обоих поэтов), который три года прожил в Варшаве и был отозван за «излишние польские симпатии». Святослав Игоревич наизусть процитировал отрывок из «Исповеди» Вяземского: «Я не ржавел в запоздалых воспоминаниях о поляках в Кремле и русских в Праге (имеется в виду польское предместье, взятое Суворовым в 1794 году). Среди современников и соплеменных — я был с умом и душою, открытыми впечатлениям настоящей эпохе...»

«Это завет всем нам, потому что XX век, увы, умножил события, которые нанесли взаимные обиды. Но были события, которые укрепили нашу дружбу. «Орлы» наши хоть и из одного славянского гнезда, но отношения между ними не всегда идиллические», — закончил свое выступление Святослав Белза

Д

ни культуры Республики Польша в Москве, где, как всегда, сумасшедший марафон всяческих фестивалей, олимпиад и декад, прозвучали приглушенно, но не потерялись. Во Дворце съездов состоялось масштабное открытие: хор, балет, солисты. На следующий день авторский концерт Кшиштофа Пендерецкого переполнил Большой зал Московской консерватории. В «Иллюзионе» началась ретроспектива кинофильмов Анджея Вайды.

Поляки (среди братьев-славян) всегда и по сей день — единственные наши конкуренты на мировой культурной арене. Запад бредит загадкой «славянской души», проливает слезы умиления на российских фильмах и спектаклях, балетах и концертах, извиняя консерватизм и перманентное отставание в развитии современных форм и направлений.

Нашей публике Польша часто открывала глаза на современные процессы в искусстве. Правда, им было легче — ситуация в культуре даже в период социалистического правления в Польше была наиболее либеральной (из всех стран социалистического лагеря).

Пендерецкий, Лютославский, Вайда и другие художники свободно перемещались по странам Европы и Америки, их знали, их исполняли, им делали заказы. Польская культура давно вошла в контекст мировой культуры. В свою очередь, влияние Европы для польских творцов было основополагающим. «Лучше быть в Париже последним, чем в Варшаве первым», — говорили мне в Париже художники из Польши. «Польское по содержанию и европейское по форме» — это был их идеал.

Особенно выразительными были выступления «Познаньского балета» (художественный руководитель — Эва Вычиховская) и Кшиштофа Пендерецкого. Идея балета «Танго-М», направлена на решение нескольких задач: самым современным пластическим языком, в самом популярном в этом сезоне жанре танго рассказать о вечном: любви, ревности, жизни и смерти. В смешении возвышенного и банального, рафинированного и вульгарного поляки неподражаемо дерзки. Лучшего примера, чем «Танго-М», не придумаешь. «М» — это не кто-нибудь, а леди Макбет и Медея одновременно. Танцовщицы и танцоры, аляповато одетые, кто босиком, кто в сандалиях, на фоне экрана, на который периодически проецировались судороги компьютерного птеродактиля, показали образец великолепного балета-абсурда, которому позавидовала бы любая балетная труппа от Амстердама до Берлина.

К сожалению, в Москву на открытие ретроспективы своих фильмов не смог приехать Анджей Вайда. Зато безусловным героем фестиваля стал Кшиштоф Пендерецкий.

Он единственный в мире композитор, удостоенный титула «самый великий из живущих», чья карьера сопоставима разве что с феноменальным взлетом кардинала Войтылы, ставшего Папой Римским Иоанном Павлом II. Для самого Пендерецкого это событие стало знаменательным поводом сочинить свое лучшее произведение «Te Deum», как раз и исполненное в БЗК в дни фестиваля.

Российская музыкальная критика всячески иронизирует по адресу Кшиштофа Пендерецкого, и причины этому есть: Пендерецкий — образец преуспевания на ниве серьезного музыкального искусства, его популярность соответствует популярности поп-звезд. По природной артистичности он почти родной брат Папы Иоанна Павла II, без всяких колебаний записавшего компакт-диск с молитвенными песнопениями в собственном исполнении. Диск разошелся миллионными тиражами, побив все рекорды и упрочив популярность понтифика.

Но отрицать тот факт, что Кшиштоф Пендерецкий — выдающийся композитор современности, абсурдно.

Кшиштоф Пендерецкий, не стесняясь быть обвиненным в конъюнктуре, пишет произведения к торжественным датам (даже к 850-летию Москвы). Он апеллирует к крайне обострившимся в связи с избранием поляка кардинала Войтылы Папой Римским Иоанном Павлом II религиозным чувствам своих соотечественников.

Он не забывает посвящать свои произведения великим и влиятельным людям... Но воздадим Пендерецкому должное: он архиталантлив (или гениален — покажет время), он помог нашим диссидентам своим примером безудержного западничества и свободолюбия (Шнитке, Денисов и вся плеяда наших современных композиторов глубоко изучали сочинения польского коллеги), он поверг в прах представление о композиторе как о непременном мученике идеи. Он написал много яркой, мощной, увлекательной музыки для всех возможных составов, используя самые различные композиторские стили. Наконец, он постоянно изучает и исполняет православную музыку...

— Сегодня в БЗК — событие. Прозвучал грандиозный «Te Deum». Может быть, это лучший зал для такого монументального многослойного произведения?

— Лучшее место все же Ватикан, может быть, потому, что там оно «у себя дома», — я посвятил его Папе Иоанну Павлу II.

— Скажите, пан Кшиштоф, вы — сторонник экуменизма (объединения конфессий)?

—Я считаю, что христианство едино по своей сути. Вслушайтесь в музыку: орган в католическом храме и хор a capella в православной церкви говорят об одном и том же: душе человека и его стремлении к справедливости и Богу.

— Сегодня мы услышали хор Национальной филармонии под вашим руководством, исполнивший «Иже херувимы» («Херувимская песнь»), написанную к юбилею Мстислава Ростроповича. Почему хор, а не виолончельный концерт?

— Слава — мой ближайший друг, и я уже написал для него два концерта. У нас общее сумасшедшее увлечение дирижированием, которое отвлекает нас от выполнения прямых обязанностей. Слава после переезда на Запад очень серьезно вошел в православную религию. На меня это произвело такое сильное впечатление, что я по-другому вслушался в православную религиозную музыку. Вы могли сегодня убедиться на концерте: мы с пониманием исполнили православные хоры, написанные в XIII, XIV и XVI веках. Их музыка так прозрачна и в то же время так эмоциональна и духовна (sactim), что петь ее намного труднее, чем Рахманинова.

— Скрипач Григорий Жислин, сыгравший сегодня ваше новое сочинение «Метаморфозы», сказал мне, что вы умеете заставить любой оркестр звучать. Значит, нет плохих оркестров, есть плохие дирижеры?

— Музыка — тот же театр. Оркестр и дирижер — его актеры. В театре переживания все по системе Станиславского: вживание в образ, предлагаемые обстоятельства и т.д. А в театре представления, как в итальянской комедии масок или у Мейерхольда, все решается внешним рисунком. Я принадлежу к первому. Я полностью «вхожу в образ» той или иной музыки, я внутри, я растворяюсь в ее измерениях, и музыканты сами идут за мной. Вернее, выполняют волю самой музыки.

— Вы дирижируете только своими сочинениями?

— Я предпочитаю других авторов: Чайковского, Бетховена, Сибелиуса, Малера, Шостаковича, потому что своей музыки уже наслушался изнутри предостаточно.

— Вы написали несколько монументальных ораториальных сочинений, перечислю для нашего читателя: «Страсти по Луке», «Diеs iraе», «Космогония», «Заутреня», «Te Deum», «Магнификат», «Польский реквием», «Семь врат Иерусалима», «Credo». Вы, наверное, пишете стремительно, пользуясь компьютером?

— Я признаю только рукописное сочинение. Пишу очень медленно, но постоянно и с удовольствием.

— Какие другие удовольствия вы признаете?

— Все перечислить трудно...

— …как мне — ваши сочинения?

— Когда вы произносили названия, было так, как будто вы перелистываете мои личные письма... Но вернемся к удовольствиям. Самое приятное и интересное для меня сейчас — гулять и играть с моими внуками.

— Вы учите их музыке профессионально?

— Нет, нет и нет. Пускай проживут безмятежную жизнь. Слава Ростропович тоже категорически против музыки как профессии для своих внуков. Наши семьи уже заплатили богине Музыки всю необходимую дань. Потом я не хочу, чтобы они распинали себя всю жизнь на кресте, получая удары плетьми...

—…это говорите вы, пан Пендерецкий!? Вы — живой классик, самый исполняемый в мире композитор!?

— Это внешняя сторона, а внутри все иначе. Надо испытывать настоящие страдания, чтобы писать музыку не развлекательную, а...

— Ваша музыка действительно трагическая, даже романтический «Te Deum». Непонятно, вы сами выглядите эпикурейцем, откуда такой драматический заряд?

— Со времени войны, наверное. Никогда не забуду, как в нашем городке произошли еврейские погромы, как уходили еврейские семьи, плакали дети, у женщин были остановившиеся глаза. Я никак не мог понять, чем они были виноваты, я привык дружить и играть с ними.

— Об этом сейчас много пишут. Как это могло произойти в Польше, где исторически поляки мирно сосуществовали с евреями? Должны ли поляки раскаяться так, как это сделали немцы в Германии?

— Я уверен, что да, хотя там происходили преступления несоизмеримо более страшные. Но я принадлежу к интеллигенции, а простые люди в Польше, особенно сельское население, не согласны, что поляки должны каяться.

— Там считают, что во всем виноваты Гитлер и Сталин?

— Действительно, если бы в Польше не было сталинских чисток и репрессий против польской интеллигенции, не произошли бы еврейские погромы, в которых участвовало быдло, потому что культура и антисемитизм — вещи несовместимые.