Н

у куда меня несет, Господи! Дома вряд ли что-то могло бы меня заставить поехать в Чечню. Слишком хорошо знаю, чем это заканчивалось для многих моих коллег. А тут... Только в конце февраля наша Дума утвердила список регионов, не рекомендованных для посещения российским гражданам, куда вошел и юг Филиппин, тот самый остров Минданао, где (в католической стране) десятилетиями длится вооруженный конфликт с мусульманами. «Одной Политковской вам мало», — пошутили коллеги по журналистской поездке на Филиппины, чьи издания ситуация, аналогичная чеченской, интересовала меньше. Но...

Накануне вечером во время официальной встречи с представителем нового президента Филиппин Глории Арройо в южнофилиппинской автономии Джезусом Дурезой я задала столько вопросов о ситуации в этом районе, по всем параметрам (кроме климата) напоминающем нашу Чечню, что, почувствовав мой интерес, господин Дуреза вдруг предложил: «Я как раз завтра лечу на один день на Минданао. Хотите со мной?»

Я хотела. Точнее, на автопилоте ответила: «Yes, I do!», но (каюсь!) потом уже перетрусила и вечером спорила сама с собой. Одна моя половинка вопрошала: «Тебе что, больше всех надо?!», а другая доказывала, что с балкона роскошного пятизвездочного отеля никакую страну не понять. И летела сюда я почти сутки через Амстердам и Куала-Лумпур (спасибо голландской авиакомпании КLM, с которой и столь бесконечное путешествие кажется не утомительным, а сказочным!) не для того, чтобы наслаждаться туристской экзотикой, рыбой лапу-лапу, папайей и прочими фруктами, названий которых я прежде даже не слышала. Ехала-то, наверное, для того, чтобы понять, как люди живут. И если где-то на другом конце земли десятилетиями длится конфликт, подобный нашему, то нельзя не рассмотреть под этой филиппинской лупой собственные просчеты и ошибки.

Н

а юге 17-миллионного Минданао — одного из трех крупнейших островов семитысячеостровых Филиппин — компактно проживают около 4 миллионов мусульман. Откуда они взялись в этой единственной в азиатском мире католической стране, одному Богу (или лучше сказать — одному Аллаху?) известно. Но «это всегда была земля для их собственного образа жизни», что вошло в противоречие с устоями остальной страны, привитыми при испанском владычестве в ХVI–XIX веках и в пору американской оккупации в первой половине ХХ века.

Конфликт то угасал, то разгорался с новой силой веками. Последний раз он вспыхнул лет тридцать назад при диктаторе Маркосе, чуть притих при президенте Рамосе. Но потом к власти на Филиппинах пришел Жозеф Эстрада — бывший киношный Робин Гуд, на деле оказавшийся коррупционером и бабником, и дал указание, близкое к классическому «мочить в сортире» (как я мучилась с переводом этого афоризма на английский!).

Заявив, «лучший мусульманин — это мертвый мусульманин» (где-то в нашей собственной истории мы это уже слышали!), приказал начать бомбардировки. В итоге 3 тысячи погибших со стороны федеральных сил, в три раза больше — со стороны повстанцев, 700 тысяч беженцев. (Похоже?)

В начале года колоссальный скандал с присвоенными 8 миллионами долларов и прочей нечистоплотностью привел к импичменту Эстрады, а ставшая президентом Глория Макапагал Арройо (дочь Д. Макапагала, бывшего президентом Филиппин в 60-е годы и однокашница Билла Клинтона по Джорджтаунскому университету) приказала незамедлительно начать мирные переговоры.

«Мирные переговоры занимают поколения»,— подытожил Дуреза. А у нас не любят ждать. В 1996 году посол Филиппин в Москве г-н Баутиста рассказывал тогдашнему секретарю Совбеза Александру Лебедю об их опыте, аналогичном чеченскому. «Но это заняло у вас 22 года!» — отрезал Лебедь. Видимо, очень спешил.

С

ейчас на Филиппинах существуют две группы вооруженных мусульман. В 1996 году MNLF (Moro-National Liber Front) подписал с правительством Рамоса договор, согласно которому мусульмане получили автономию и возможность избрать своего губернатора. «Требования создания независимого исламского государства они не выдвигали и не выдвигают, но в обществе боятся именно этого».

Но 5 тысяч мусульман под руководством Хасима Саламата не подчинились условиям мировой и организовали MILF (Moro-Islamic Liber Front) и продолжили вооруженную борьбу. Их-то и приказал «мочить в сортире» Эстрада, с ними-то и приказала договариваться Арройо, назначив Джезуса Дурезу филиппинским Кадыровым—Елагиным—Каламановым—Трошевым в одном флаконе («Это и вам надо делать, сосредоточивать все не в руках военных, а в руках гражданских», — посоветовал Дуреза, потративший тридцать лет жизни на прекращение этой войны. В отличие от Лебедя он не позволяет себе торопиться).

В тот день, когда мы на самолетах, вертолетах и джипах вдоль и поперек перечерчивали Филиппины, Дуреза вез на Минданао проект договора о мирном урегулировании, главной составляющей которого был план экономической реабилитации. «А с кем вы собираетесь договариваться?» — наивно поинтересовалась я, памятуя о нашем непреклонном «Никаких переговоров с бандитами!». «Как с кем? — не понял Джез. — С Хасимом Саламатом, конечно! Мы даже выделили в Султан Кударате официальный офис для MILF, чтобы при необходимости всегда можно было найти его представителей!»

Вот так. Это у нас боевики какой год прячутся где-то в горах. Здесь же боевикам дают офис, дабы перевести отношения из военной в переговорную плоскость, а одним из ближайших сподвижников Дурезы оказывается Ибрагим Паглас, сорокалетний мусульманский фермер — племянник Хасима Саламата.

У Пагласа и у самого что-то в прошлом, и друзья, и родня среди сепаратистов. Но Дуреза утверждает, что молодой человек, оставивший оружие и выбравший мирный путь, отличный пример для мусульман. Позже, наблюдая, как восторженно принимают мусульмане появление в окружении Дурезы этого весьма мирного человека в кипенно белой тишотке, по ходу руководящего своей фермой по мобильному телефону, подумала, что этот, может быть, нарочитый пиар не так уж плох. Люди видят перед собой такого же, как и они, — рос в семье повстанца, старая банановая плантация пустовала, деньги в семью, как и в тысячи других мусульманских семей, шли с войны и разбоя, а не с производства. А теперь ферма Пагласа, экспортирующая бананы в Японию, Корею, Китай, дает неплохую прибыль, наглядно воплощая главную мысль мирного урегулирования — экономическое развитие выгоднее войны.

Спрашиваю Ибрагима, не боится ли он, что его плантации пострадают во время боевых действий, а он не понимает смысла вопроса — как же они могут пострадать, если все (все!) понимают, что ферма дает 40 мусульманам работу и возможность кормить свои семьи не за счет войны, а за счет мира.

На военной базе в Котабато командующий группировкой генерал Куамко рассказывает мне, что потери среди федеральных сил, конечно, неизбежны (случаются месяцы, когда теряют до 400 солдат), но потерь среди мирного населения по ходу боевых действий не было. «Мирные граждане не погибают от бомбардировок. Они умирают от голода», — добавляет заместитель командующего генерал Эсперон.

Перелетаем в Абу Бакар — бывший лагерь повстанцев в горном районе, из которого мусульман выбили в июле прошлого года. Большая его часть дотла разрушена, но часть уцелевших после бомбардировок строений используют как лагерь для беженцев-мусульман. На встречу с президентским посланником пришли большинство обитателей Абу Бакара. В отличие от нас здесь президентского посланника не берут в плотное кольцо, не досаждают требованиями риса и воды, а наряженные в лучшие чистые одежды мусульмане рассаживаются на лавочках перед импровизированной эстрадой, ждут. А по бокам в несколько рядов солдаты правительственных войск с автоматами наизготове — вооруженные повстанцы совсем близко, бывает, чернющими тропическими ночами захаживают в Абу Бакар к своим семьям.

Пока обитатели городка ждут правительственных разъяснений, кто пьет кока-колу, кто покуривает (как я изумилась, увидев сигарету в руках у почтенной, до бровей замотанной в платок мусульманки!). Потом, прочтя две молитвы — католическую и мусульманскую и вместе исполнив гимн страны, все население лагеря сосредоточивается на словах президентского посланника. «Правительство выделило средства, уже доставлены тракторы, семена риса, кукурузы. Можно начинать работу», — рассказывает Дуреза, и его слова вдруг тонут в гуле сидевших доселе спокойно мусульман. Разговор идет на местном диалекте с отдельными английскими вкраплениями, и я не сразу понимаю, что вызвало такую бурю эмоций. «Мусульмане требуют, чтобы в сельхозработах задействовали не только их, но и солдат федеральных сил», — поясняют мне. Не хотят, значит, одни работать.

Президентский представитель напоминает людям об одобренной правительством программе амнистии и программе разоружения, которые уже принесли свои результаты. 30 тысяч песо (примерно 625 долларов) выплачивают за каждый сданный автомат. Позже я спрошу у Дурезы, который днем ранее говорил, что для мусульман «оружие дороже жизни», почему же в таком случае повстанцы с ним расстаются? «Когда устают воевать, сдают оружие и возвращаются к нормальной жизни. И для меня сейчас главное — не только выделить средства на программу реабилитации, но и организовать обучение. Мусульмане, которые всю жизнь только воевали, часто в мирной жизни не умеют ничего. Надо учить, иначе эта война не закончится никогда».

П

ока идет этот долгий разговор, захожу в один из домиков для беженцев. Домом это можно назвать только по меркам Филиппин (где круглый год плюс 25–27 и где вдоль дорог в будках без окон, без дверей живет множество людей). Пристанище беженца скорее похоже на большой ящик, грубо сколоченный из разномастных досок, без какой-либо мебели, только с циновками на полу. В таком домике размером в три двуспальные кровати живут семь семей. Тесно даже вповалку. Днем, правда, в домике пусто, лишь чадит огонь под котелком да раскачивается подвешенная к потолку люлька — кусок грязной марли со спящим внутри младенцем.

Но это еще не край людских бедствий! В Абу Бакаре при всей скученности и тесноте мусульманские беженцы выглядят достаточно чистенько. Позже мы перелетаем в Паран и едем в самый большой эвакуационный центр, в котором одновременно находятся 500 тысяч. Скученность, грязь, отсутствие элементарных бытовых условий и полная антисанитария бросаются в глаза даже по сравнению с Абу Бакаром. Но и здесь, говорят, что уже стало полегче. А в разгар боевых действий в сентябре–октябре в эвакуационном центре каждый день умирали 4–5 детей. Каждый день! Пятеро детей!

Учительница-мусульманка Биа Синай Танг с гордостью рассказывает о первом ее крупном успехе. Все школы в этом регионе закрыты — заселены беженцами. Но когда в прошлом сентябре на Минданао была тогда еще вице-президент Глория Арройо, Биа сумела прорваться к ней и убедить в необходимости открытия школ. И вот первый успех. В феврале в Паране открыли пусть крохотную, в 4 комнатки, но все-таки школу, и Биа начала учить детей.

Беженцы получают продукты. Каждой семье в месяц положено 5 кг риса, 12 сардин и 2 куска мыла. Помогают Красный Крест и (что кажется удивительным!) правительства мусульманских государств. Вместо поддержки повстанцев страны ОПЕК выделяет средства филиппинскому правительству на нужды беженцев. Но основная часть расходов все-таки за счет правительства. Проблемы южной автономии — это самая большая статья расходов в и без того дефицитном бюджете Филиппин, но в обществе возражений против таких расходов нет. Как, впрочем, нет и поляризации общества по отношению к этой войне. Все понимают, что с войной надо заканчивать, но это не значит, что христиане и мусульмане искренне готовы понять друг друга. («Я могу построить дома, дать деньги, но как убрать поляризацию христиан и мусульман, как вернуть отношения?» — рассуждает Дуреза.)

Спрашиваю о специальной аккредитации, о каком-то аналоге Росинформцентра или аппарата Ястржембского, но смысла моего вопроса здесь не понимают. Никаких ограничений для прессы на Минданао нет. «Да, поездки журналистов в этот регион опасны, но это уже проблемы того, кто захотел поехать, а не правительства, у которого и без того хватает забот».

Что меня еще удивило, так это система правосудия, при которой шариатские суды входят составной частью в систему госсудов Филиппин. Они выносят решения на своей территории по своим мусульманским законам, но судить они могут только мусульман и не имеют права судить христиан. Президент не может отменить решение шариатского суда, а Верховный суд может это решение лишь немного изменить — например, в смертном приговоре заменить форму казни с более жестокой на более гуманную. А так мусульманские законы — «око за око» или «плата за кровь».

В

мае на Филиппинах выборы в сенат и в местные органы власти. В других частях страны все заборы и даже пальмы заклеены предвыборными агитками. Никаких особых тревог по поводу выборов в воюющей части Минданао власти не испытывают. «В своих районах компактного проживания мусульман их кандидаты конкурируют между собой, поэтому это никак не может осложнить обстановку», — поясняет Дуреза.

Встреча с Дурезой в эвакоцентре в Паране в разгаре, но мне уже пора уезжать. Трясясь четыре с половиной часа на микроавтобусе вдоль нескончаемых нищих поселений, я никак не могла понять, почему здесь, в краю, где теплое море, фруктовые пальмы, черный жемчуг, в краю, который мог бы стать очередным туристическим Эльдорадо, такая предельная, бесконечная нищета.

В

от и все. Я улетела, а все эти люди остались там. И днем позже, слушая ночной прибой на пляже лучшего пятизвездочного отеля Себу «Шангри-ла Мактан», больше напоминающего рай на земле, я все не могла поверить, что все это рядом. В одной стране. На одном земном шаре, который так мал, если Минданао = Чечня.