Первая Кавказская глазами русских газет
_ История повернулась так, что сегодня для нас особенно актуален не опыт больших, судьбоносных кампаний (Отечественная 1812 г., Крымская 1853 — 1856 гг.), а уроки Кавказской войны, десятилетиями тлевшей где-то на окраинах. Как же освещала отечественная периодика долгое и трудное завоевание Россией Кавказа?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы обратились к наиболее крупным и стабильным изданиям того времени — «Северная пчела», «Русский инвалид», «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Кавказ» и выходившему в Лондоне «Колоколу» — единственной неподцензурной газете.
Сразу нужно отметить, что в те времена пресса не являлась «четвертой властью» и соответственно не обладала политическим влиянием. По отношению к войне на Кавказе она занимала пассивную и во многом вторичную позицию. Института военных корреспондентов не существовало, и поэтому публиковались, как правило, материалы, присланные в редакцию со стороны.
Среди самих газет не было разногласий в вопросе о том, как освещать войну, — существовали лишь определенные различия в количестве публикаций. Наибольшее внимание ей уделяли издания, принадлежавшие военному ведомству («Русский инвалид») или выходившие в непосредственной близости от места боевых действий (тифлисский «Кавказ»). Остальные зачастую просто перепечатывали их сообщения.
Критические оценки методов ведения войны, а тем более какие-либо сомнения в ее целях были невозможны на страницах газет и журналов, и не только из-за цензурных соображений. Убежденность в целесообразности завоевания Кавказа объединяла как либеральные, так и консервативные круги. «Колокол» Герцена и Огарева, обличавший царское правительство за жестокое подавление восставших поляков, о событиях на Кавказе практически не упоминал. И это молчание надо признать весьма красноречивым._
** «Наши войска»**
По своему характеру Российская империя была в значительной степени военной державой, а при Николае I милитаризация русской жизни особенно усилилась. Можно сказать, что было достигнуто полное единство между читающим газеты обществом и ведущей войну армией.
Постоянные войны где-то на окраинах были для Российской империи делом нормальным, и Кавказская война не явилась исключением. Она часто воспринималась прессой не как трагедия, а как нечто овеянное романтикой. Вот, например, как описывает «Северная пчела» (02.01.1832) действия небольшого русского отряда по освобождению от осады крепости Бурная в мае 1831 г.:
«У самого бесстрашного зрителя замерло бы сердце, видя, как три горсти Русских с трех сторон двинулись противу огромного города, встреченные убийственной стрельбой.
…Мило было смотреть, как солдаты наши шли из битвы с ружьями, почерневшие от стрельбы, со штыками, обрызганными кровью, и с опаленными усами. Гордо поглядывали они назад, где еще оставалось небольшое число неприятеля.
…С холма, у ног которого разлеглось селение, открывался нам прелестнейший вид: движение войск, перестрелка и вдали бегущий неприятель, в след которого гарцевали наши Донцы и Мусульманские всадники, оживляли его».
Восторженных отзывов о доблести и выносливости русских войск можно найти немало. Командующий войсками на Кавказе граф М. С. Воронцов отмечал в своем донесении, что «…люди оставались трое и даже четверо суток почти без хлеба. К чести Русского солдата, я должен сказать, что невзирая на столь существенные лишения, при постоянной холодной и дождливой погоде, войска нимало не унывали духом; они были все те же бодрые люди, которые весело били неприятеля…» («Русский инвалид» 12.07.1845.) (Заметим, что для современной российской прессы тема бедственного положения наших солдат на Кавказе стала гораздо более актуальной, чем описание «веселых» побед над неприятелем.)
Жестокие способы ведения войны изображались весьма откровенно. Вот как выглядел только что отбитый у неприятеля город Тарки: «…улицы были непроездимы от убитых: в саклях и завалах они лежали грядами… Достойная казнь измены!» («Северная пчела» 02.01.1832.)
Выражения наподобие «незаконные вооруженные формирования», «отряды боевиков» еще не были изобретены, и тот факт, что война ведется против целых народов, практически не скрывался:
«Войска прошли боковые ущелья и… истребили множество аулов, лежащих в этих местах, более 3150 саклей и сожгли огромные запасы хлеба и сена. Горцы отчаянно защищались и, по свидетельству лазутчиков, понесли значительные потери.
…Посредством разработки просек и удобных спусков на переправах мы достигаем возможности во всякое время года тревожить горцев внезапными набегами, мешать их полевым работам и угонять стада, чтобы этими действиями постепенно довести их до необходимости покориться». («Санкт-Петербургские ведомости» 10.02.1859.)
Интересно, что в ту войну в заложники брали не русских, а горцев — это были так называемые аманаты. И такой метод, как депортация мирного населения, тоже был в порядке вещей:
«…аулы… выдали аманатов и всех бывших у них русских пленных. Во уважение столь полной и безусловной покорности этого буйного, всегда враждебного нам населения, а также затруднительности переселения в зимнее время дозволено жителям означенных аулов в течение 3 месяцев оставаться в своих жилищах, с наступлением же весны они должны выселиться на плоскость». (Там же.)
В прессе, как и в обществе, подобные действия не вызывали морального осуждения — то была эпоха колониальных войн, которые вела не только Россия на Кавказе, но и такие «цивилизованные» страны, как Англия и Франция в Африке и в Азии. Возможность применять на Кавказе давно уже немыслимые в европейских войнах методы объяснялась сложившимся в России представлением о противнике.
** «Дикие горцы»**
В прошлом веке уровень развития средств массовой информации был настолько незначительным, а монополия государства на информацию и идеологию настолько бесспорной, что русские газеты ХIХ века не имели даже самой возможности влиять на ход боевых действий.
Однако «бессильная пресса» обладала одним существенным достоинством: она более адекватно воспроизводила на своих страницах отношение общества к войне и противнику.
Русские издания совершенно искренне писали не только о праве России на присоединение новых территорий, но и о лежащем на ней долге принести в «дикий край» современную цивилизацию. Горцев часто называли «хищниками», что объясняло применение к ним самых жестоких мер.
Отсутствовали ненависть к противнику или страх перед ним. Напротив, прослеживается заметное уважение к воинской доблести и мужеству горцев. Но, правда, все это на фоне полной уверенности в превосходстве как Русской армии, так и тех порядков, которые она несла народам Кавказа. Непокорность кавказских племен объяснялась особенностями их национального характера: «Трудно себе представить, как легко взбунтовать Азиатцев! И что мудреного! Люди, для которых нет ни вчера, ни завтра и от того ни опытности за минувшее, ни расчета на будущее, люди, которым Бог дал довольно ума, но обстоятельства не развернули нисколько разума — очень легко меняют верное на неверное, более любят ружье, чем заступ, и охотнее переносят нужду, чем труд». («Северная пчела» 23.06.1828.)
Осознавалась разница между мюридизмом — религиозным течением (своеобразным эквивалентом которого выступает современный ваххабизм), ставшим идеологической основой для движения Шамиля, и исламом как таковым, в глубину которого местные племена не очень-то верили. «Бесхарактерность религиозного убеждения слишком несомненна в горце, чтобы подозревать в нем упорного исламиста». («Кавказ» 08.03.1864.)
Знакомство же с бытом и обычаями народов Кавказа только усиливало представление об их дикости и отсталости:
«Один из туристов, посетивших Кавказ, выразился, что жена у здешнего горца заменяет «Египетскую печку для высиживания детей и рабочую скотину для домашнего обихода».
Горцы питают «варварское презрение к женскому полу. Назовите осетина женщиной — и вы нанесете ему смертельную обиду, несмотря на то, что он прехладнокровно откликнется по имени Черной Собаки, Щенка, Осленка и т. п». («Кавказ» 25.02.1853.)
Такие оценки обосновывали снисходительное отношение к горцам, которые воспринимались как дикий народ со всеми вытекающими отсюда последствиями, например, убежденностью в полезности для самих же горцев установления над ними русского господства.
«Мысль о просвещении горцев никогда не покидала нашего правительства.
…Из рассказов сыновей (вернувшихся после учебы в России. — Авт.) о жизни, отцам неведомой, но лучшей, последние вполне убеждались в мысли о превосходстве образования, и давняя их пословица о русских, что они все могут сделать, только души не вложат в мертвого, вполне оправдывалась и повторялось вновь. Кто сознает над собой превосходство других, тот подает надежды, для того есть будущее». («Санкт-Петербургские ведомости» 16.01.1859.)
Идиллические сцены единения русских войск с местными жителями, которым они принесли покой, порой выглядят очень знакомо: «В Дарго… князь Александр Иванович (Барятинский — наместник на Кавказе и командующий Кавказской армией) завтракал, а жители толпились кругом; мужчины, женщины, не закрывая по обычаю своих лиц, дети кричали ура, кланялись, изъявляя радость при виде главного вождя тех войск, которые избавили их наконец от долголетнего тяжкого ига под гнетом терроризма!» («Русский инвалид» 13.08.1859.)
** «Премилый старик» Шамиль**
На протяжении двадцати пяти лет имам Шамиль был олицетворением вооруженной борьбы горских народов против России. Понятно, что пресса рисовала его образ в мрачных тонах, подчеркивались жестокость к русским пленным и деспотизм по отношению к собственным подданным.
После пленения его войсками генерала Барятинского (26 августа 1859 г.) появилась возможность поближе познакомиться с имамом. Газеты публикуют объявления о продаже портретов Шамиля, телеграммы с пути его следования к месту почетной ссылки в Калугу.
Характерен тон калужской прессы: «В субботу 10 числа, около полудня, приехал в Калугу Шамиль с сыном Кази-Магометом и тремя мюридами и остановился в лучшей гостинице — Кулона, в бельэтаже. …Толпы любопытных дня два, с утра до вечера, не отходили от гостиницы.
…Город наш очень ему понравился. Шамиль даже как-то высказал, смотря на возвышенное местоположение за Окой, что если бы он прежде имел понятие о Калуге, то именно в нее просился бы на жительство: она напомнила ему Чечню».
«В разговорах с русскими он отличается терпимостью, достойною полного уважения. 19 ран, из которых 9 на груди, свидетельствуют о его храбрости и необыкновенной энергии». («Калужские губернские ведомости» 12.10.1859.)
Совсем уж благостная картина предстает со слов корреспондента «Русского инвалида» (21.10.1859): «В Петербурге Шамиль очаровал всех умом и любезностью, и теперь про него, этого грозного Шамиля, говорят: «Да это премилый старик!»
Общее отношение прессы к взятому в плен Шамилю можно описать следующим образом: великодушный победитель отдает должное храбрости и стойкости побежденного и уже не опасного противника.
** Несостоявшееся будущее**
«Великая, тяжелая война на Кавказе, хотя она и была всегда в небольших размерах, но продолжавшаяся уже с полвека, окончилась неожиданным и блистательным образом» — так откликнулись «Московские ведомости» (04.09.1859) на капитуляцию Шамиля.
«Итак мюридизму нанесен последний удар. Судьба восточного Кавказа решилась окончательно. После 50 лет кровавой борьбы — настал в этой стране день мира», — писал «Русский инвалид» (11.09.1859).
Восторженные отклики приходили и из мест весьма далеких от театра военных действий. 18 октября «Русский инвалид» публикует письмо своего читателя из Омска: «Неужели это не мечта, неужели это в самом деле? …Да, это истина, исторический факт, которым мы, как современники, можем гордиться и которым гордиться будет и потомство».
Вслед за эмоциональными оценками наступила очередь и более серьезных материалов. 17 ноября 1859 г. в «Московских ведомостях» появилась статья некоего Рус-оглы — «Несколько замечаний по поводу сдачи Шамиля». Она представляет собой редкую для прессы того времени попытку раскрыть характер движения Шамиля и возможное влияние его поражения на будущее края.
Как одну из причин длительности войны, Рус-оглы называет не всегда правильную тактику русских войск — планы даже небольших экспедиций утверждались в Петербурге, что приводило к неоправданным потерям времени. «От лишения своевременных, необходимых средств неоднократно прибегали на Кавказ из России за тысячу верст целые дивизии, запыхавшиеся, ослабленные в своем составе от больных, раскинутые по пути в продолжении долгих форсированных маршей… по прибытии же этих дивизий начинаются новые затруднения, суета, чтобы продовольствовать их, что обходилось в три раза дороже и все-таки не было удовлетворительным».
Однако все имевшиеся недостатки являлись, по мнению автора, лишь «порочными частностями» и уже совершенно исправлены. Говоря о будущем Кавказского края, Рус-оглы подчеркивает, что покорность горцев будет во многом зависеть от правильного устройства для них «новых учреждений и управления».
Но высокие слова о «цивилизации» отнюдь не мешали воспринимать Кавказ — землю, «скрывающую в недрах своих руды металлов и неизведанные сокровища», — как военную добычу. «Продолжительна и трудна была борьба, но конец ее увенчался покорением стран, обладание коими вознаградит материальные потери». («Кавказ» 18.06.1864.)<br>
Никому в тот момент не приходило в голову, что «просвещение» не заставит горцев отказаться от идеи независимости, а добыча из кавказских недр «неизведанных сокровищ» (например нефти) создаст в конце концов почву для новых конфликтов и даже войн.<br>
_ Материал к печати подготовил главный редактор журнала «Среdа» Алексей ПАНКИН_
