11 мая 2000 года — десятилетняя годовщина смерти писателя Венедикта Ерофеева. В Москве открыт памятник героям поэмы «Москва — Петушки»

Ей вообще с нерукотворными проще, а как дойдет до дела — ну никуда... Без разницы — монументальная пропаганда или мелкая пластика. Чудовищно, как броненосец в доке, молчит на Бронных Александр Блок. Шуршит юбками, как фантиком «Чупа-чупс», Турандот на Арбате. Ужасную дебелую парочку взбодрили ближе к Смоленке, к 200-летию А.С.П.

А те же лица на Никитских, в ротонде со слоновьими колоннами и золотым пупырем купола... страх, петля и яма!

Веничка и его искусительница ля бемоль мажор с косой от попы до затылка, изваянные Валерием Кузнецовым и Сергеем Манциревым, все-таки получше. Оба теперь застряли навеки в скверике у площади Борьбы. (Устроители действа вычислили, что с Савеловского вокзала на Курский, через Каляевскую мимо пл. Борьбы не попасть. Приговорили, что пассаж из главы «Москва. На пути к Курскому вокзалу»: «Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, не выпив? Не мог. Значит, я еще чего-то пил», — к этому скверу и относится.)

Искусительницу могли подобрать и получше. «Я увезу тебя в Лобню, я облеку тебя в пурпур и крученый виссон, я подработаю на телефонных коробках», — бредил герой Ерофеева. Не-а. Ни Лобни, ни пурпура. Все умеренное, с обочины всенародного пути от Девочки с персиками к Девушке с веслом. И даже некоторая задушевность в облике.

Подозреваю, что авторы примерялись к консервативным вкусам петушинского градоначальства. (Бронзовая «Она» должна была встать в вечном ожидании на станции Петушки. Но с тамошней вокзальной площади скульптурную композицию поперли.)

«Он», Веничка, — щуплый, смешной, нос уточкой, пиджачок эпохи Москвошвея, фибровый чемоданчик у груди. Встрепанный, выгнувшись и шатаясь, смотрит вперед. Чем-то похож на измельчавшего, попростевшего андреевского Гоголя. Коллеги спорили со мной: на Поприщина в лучшем случае! На Зощенкина Назара Ильича, господина Синебрюхова!

На собственного автора — уж точно ни черточкой.

В толпе бродил сын писателя, «младенец, знающий букву Ю», которому так и не довезли в 1969 году стакан орехов. (Теперь он врач-психиатр.) Контраст между Ерофеевым-младшим, как говорят, очень похожим на отца, и бронзовым Веничкой — особо выразителен.

И стоит ли упрощать человека, написавшего в Шереметьево, на кабельных работах, один из тончайших русских текстов ушедшего столетия?

Надпись на постаменте у Венички, по совести говоря, — дурацкая. Выбита по кладбищенскому граниту кудрявым шрифтом райкомбината «Ритуальные услуги». Закавычена — что только на малометражных, свободной застройки, пригородных кладбищах и в ходу.

Да. Но и у нас тут — не Литераторские мостки. И еще вдуматься следует, чем автор трагических листов «Москва — Петушки» был любезен народу... А каждый, у кого есть здесь и сейчас отеческие гробы, — эти кудрявые, белесые, неглубокие писарские завитушки по граниту хорошо знает. Это наше. Не ошибешься.

День был райский, цвели черемуха, яблони-китайки на Сущевке, Палихе и Божедомке. Круглые, толстоватые бронзовые коленки Веничкиной великой любви бросали тень на надпись на ее постаменте: «В Петушках сирень никогда не отцветает, и птичье пение не молкнет...». Над толпой лились натуральные трели и рулады. Похоже, где-то был спрятан человек и щелкал соловьем. Как на балах у Фамусова.

А еще на презентации пела группа «Манго-Манго».

...Но нет, все-таки что-то есть в этом бронзовом Веничке, цепляющее душу и воображение. Измельчавший, дробненький, с нервами навыпуск — он не простоват. Если бы Э. Т. А. Гофман жил среди нас, заказывал в вокзальном ресторане вымя, умел играть в сику — этот человечек из пыльного сквера поладил бы с ним.

Кроме того, обводя взором окрестные Петушки Сущевской части г. Москвы, первый раз за долгие годы, в этом поминальном умиротворении, ровном литераторском шуме, при всплесках прессы, в гуле фуршета со стильным, концептуальным меню (клейкие пельмени и портвейн «Три топорика») — рецензент пришел к выводу, что сирень в Петушках действительно цветет вечно. И заборы в Петушках, — абсолютно глухие и абсолютно косые одновременно, только придают особый шарм местным сортам.

...А бронзовый Веничка и его дама с двух сторон дорожки смотрели в упор на круглую клумбу в центре сквера на пл. Борьбы. Теперь они будут смотреть туда вечно: на клумбе есть битое зеленое стекло, обломки кирпича, фантики, окурки, и желтый одуванчик у бордюра, и лопухи, и лебеда. И дорожка, ведущая на соседнюю Божедомку, к больнице для бедных, возле которой прошло детство Достоевского.

В общем, все, что нужно русскому человеку по эту сторону Пиренеев для секреции вечных поэм.

По крайней мере, так считалось в эпоху престарелой, растолстевшей на нервной почве тов. Жданова, не имевшей до смерти приличного шерстяного шарфика акмеистки. В эпоху Веничкиных замызганных вагонов, фибровых чемоданчиков, кабельных работ.

Давно дело было...

В прошлом веке.