Ожог

…Неизменно настороженное отношение к еврею, когда о нем не говорят «хороший человек», а говорят: «еврей, но хороший человек».
Томас Венцлова.

…Плакать мало, надо думать. Думать о том, как быстро расчеловечивается человек, человека в человеке немного, тонкий слой культуры легко смахнуть.
Светлана Алексиевич.

Рефлексия: Слободзянек, Пасиковский, «Полин», Бетлеевский 

После выхода «Соседей» обнаружилась потребность не только в научном, но и в художественном исследовании этого страшного «кейса», зародился императив творческой рефлексии на саму коллизию расчеловеченья, которую в себе этот сюжет содержит. 

…Наибольшую известность получила пьеса Тадеуша Слободзянека «Одноклассники. История в 14 уроках», написанная в 2008 году. Ее действие начинается в маленьком безымянном польском городке в конце 1920-х гг., в котором легко угадывается Едвабно. Персонажи — это десятеро учеников из одного класса — поляков и евреев, мальчиков и девочек, будущих жертв и будущих палачей. Судьбы каждого прослеживаются до смерти или до наших дней. Эти десятеро — своего рода семья: они и дружат, и ссорятся, и влюбляются, и ненавидят, и спасают. Но не только: они же, увы, и предают, и насилуют, и убивают, и в сарай загоняют, который сами же и поджигают!

В сентябре 2009 года в Королевском Национальном театре в Лондоне — в исполнении тель-авивской «Габимы» — состоялась мировая премьера пьесы (режиссер Биджан Шейбани). В Польше, в варшавском «Театре на Воле» имени Т. Ломницкого, она была поставлена осенью 2010 года (режиссер Анджей Спишак), в 2011 году состоялись постановки в Испании, Канаде и США. 

В 2011 году — под названием «Наш класс» — пьеса Слободзянека была напечатана по-русски. А в 2016 году она вышла и на российскую сцену: в Театре имени Вахтангова ее поставила Наталья Ковалёва, а в 2017 году в Самаре ее срежиссировал Дмитрий Крестьянин. 

В 2019 году — под названием «Наш класс» и в качестве дипломного спектакля актерского курса Санкт-Петербургской Государственной академии театрального искусства — пьесу поставил Вениамин Фильштинский. Театральной площадкой послужил сначала Учебный театр «На Моховой», а с апреля 2020 года индустриальное пространство бывшего пивоваренного завода имени Степана Разина.

Что касается кинематографа, то тут первопроходцем темы (но не места!) следует считать упомянутый самим Гроссом документальный фильм Павла Лозинского «Место рождения», снятый в 1992 и вышедший на экраны в 1993 году. Он повествует о том, как Хенрик Гринберг (род. 1936) — хорошо известный польско-еврейский писатель и драматург, переживший под арийской идентичностью всю нацистскую оккупацию, — приехал в местечко, где убили его отца, и терпеливо ищет свидетелей этого убийства. Уже упоминался двухсерийный документальный фильм Агнешки Арнольд «Где мой старший брат Каин?» (1999), основанный на беседах с жителями самого Едвабно.

А в 2012-2013 гг. вышли первые игровые фильмы «по мотивам» Холокоста по-польски. 

Первый из них — «Колоски» Владислава Пасиковского (2012) — сюжетно напрямую восходит к погрому в Едвабно. Действие фильма разворачивается в 2001 году в польской деревне, его главные герои — братья Франтишек и Юзеф Калина. Первый, эмигрант, приехал из США, чтобы навестить брата, и обнаруживает, что второй по какой-то причине стал в своем селе изгоем. Причина же в том, что Юзеф собирал в окрестностях и устанавливал на принадлежавшем ему поле мацевы — надгробия с уничтоженного в прошлом еврейского кладбища: местные жители использовали их для мощения дороги или для чего-нибудь еще. Неожиданно выяснилось, что их отец и многие другие соседи въехали в свои дома во время войны, а дома эти раньше принадлежали евреям, которых якобы убили немцы. На самом же деле — убивали поляки: так, в стоявшем на болоте заброшенном и когда-то горевшем доме, до переезда в новый дом принадлежавшем их отцу, евреев заперли, а дом подожгли. 

Братья раскопали около дома братскую могилу жертв этой расправы и узнали от одной старухи правду: убийцы — не немцы, а соседи-поляки, убивавшие с ведома немцев, но сами и с радостью. Поджигали же дом в погромном раже — старик Малиновский (sic!) и… Станислав Калина, их отец. Не зная, что делать с этим знанием, братья ссорятся, и Франтишек покидает деревню, чтобы вернуться в США, но наутро узнает, что Юзеф этой ночью был жестоко убит. В концовке фильма — мемориал в память об убитых евреях: поле Юзефа, уставленное мацевами. 

Сюжет второго из фильмов — черно-белой «Иды» Павла Павликовского (2013, «Оскар» в категории «лучший фильм на иностранном языке» в 2015 году) — написан из довольно сложной перспективы, в которой переплелись ракурсы жертвы, спасенной, спасителей, они же шмальцовщики и убийцы. Анна, молодая послушница, перед тем как принять обет, едет в гости к своей тёте Ванде и узнает, что ее, Анны, настоящее имя — Ида Лебенштейн, и что её биологические родители — евреи, убитые во время войны. Ида решает найти их могилы и вместе с Вандой едет к их убийцам — семье польских крестьян, в начале оккупации прятавших Лебенштейнов в лесу, а после там же их и убивших: маленькую же Иду, в которой ничто не выдавало её еврейства, пожалели и отдали священнику. В обмен на отказ от претензий на дом (некогда лебенштейновский) женщинам показывают место, где были закопаны их родные. Ванда и Ида выкапывают их кости и увозят на старое фамильное кладбище.

…К рефлексии на Едвабно смело можно отнести и превосходный музей истории польского еврейства «Полин», открывшийся в Варшаве в 2013 году. Что такое «Полин»? Согласно легенде, ашкеназская оседлость в Королевстве Польском была как-то связана с тем, что в щебете местных птиц изгнанные из Иберии евреи расслышали ивритское «Полин»: «Переночуйте!». То есть: «Побудьте, передохните, сделайте у нас привал на пути!». 

Есть в нем и нечто кондукторское: мол, проходите, не задерживайтесь, дожидайтесь своего Мессию там!

Только вот являлось ли «переселение» в Холокост, придуманное в Берлине, заодно еще и завершением «привала», придуманного в Варшаве? Не слишком ли все просто? Переименуй соседа в гостя и переведи вопрос в русло апостериорной академической дискуссии: мол, загостившийся еврей — он лучше или хуже татарина? 

Постановка вопроса о переквалификации соседей в гостей, быть может, тончайшая из всех форм антисемитизма в стране, где практиковались и другие его формы, например, сожжение живьем в сараях. 

Сам же по себе перекресток Холокоста и истории польского еврейства передан в музее «Полин» очень добросовестно и сильно, а конкретному погрому в Едвабно в экспозиции посвящен специальный и весьма обстоятельный стенд. 

В сущности, на музей легла, — не возложенная никем, но соткавшаяся сама собой, — миссия: восполнить языком нарративов и экспонатов итоговое физическое отсутствие евреев в сегодняшней Польше. Как бы заговорить тотальное зияние народа, жившего в ней веками, чья доля в населении до войны была двузначной, а в Холокосте заходит за половину, оставаясь в культуре — и посейчас, даже в свое отсутствие, — выдающейся. 

Что — ноша непосильна? И миссия невыполнима?.. 

Может быть, азохэнвэй, но в моноэтничной Польше, похоже, все равно больше не на кого ее переложить.

…И, наконец, акционист Рафал Бетлеевский с его перформансом «Горящий сарай» — протестом против того, что он называет классическим «польским игнором», и под условным девизом «Избавимся же от антисемитизма!». Накануне 69-й годовщины трагедии он, поляк и католик, арендовал в Центральной Польше (заметьте: не в кресах!) землю и распахал ее, после чего выкупил у крестьян такой же, как и в Едвабно, сарай и перенес его на свой участок в чистом поле. После чего — 10 июля 2010 года — сам же его и сжег, разбросав внутри по соломе короткие письма от двух с половиной сотен отозвавшихся на его призыв поляков — с их недоброжелательными о евреях мыслями, что их когда-либо посещали и от которых они хотели бы избавиться.

И подготовка к акции, и сама акция вызвали в Польше широкий спектр реакций и эмоций. Двое юношей, противников акции, забрались на сеновал и, желая всё сорвать, отказывались оттуда слезть. Постепенно внизу собралась небольшая, но все более и более яростная и горячая толпа, готовая уже силой стаскивать пацанов вниз. Раздавались угрозы: мол, не слезете — сожжем сарай вместе с вами! (Стоп: «Что-что?!.. Сожжем? Ого!». Вот тебе и «Никогда больше!». А на самом-то деле: «Да хоть сейчас! Нé хера им тут, блин, выёживаться»!!!).

Для того, чтобы помешать и пацанам, и толпе потребовалось вмешательство полиции. Пацанов увезли, а сарай за считанные минуты сгорел дотла — до последней досточки, соломинки и исповедальной бумажки.

Вопрос: сгорел ли антисемитизм?

Точно не весь!

Ярчайший пример — церемония памятования 10 июля 2021 года 80-летия трагедии непосредственно у мемориала в Едвабно, она неплохо представлена в ютубе. 

…Президент Польши годовщину проигнорировал, но у обелиска в тот день было многолюдно и горячо и без его свиты, полиция на скуку тоже не жаловалась. Собравшиеся — два противоположных, откровенно враждебных лагеря. В «проеврейском» — с десяток-другой человек, в том числе главный варшавский раввин и председатель общины, израильский посол, какой-то епископ, старик-еврей на кресле-каталке и еще несколько людей со встревоженными лицами, в кипах или с флажками Израиля. 

В явном численном большинстве — белосотенный антисемитский миньян со своими кричалками и баннерами. В расчете на западных журналистов, которые, по их расчету, конечно же, съедутся сюда к этим евреям, многие писали свои лозунги сразу по-английски: «Edvabne, German Crime!», «We demand the Excavation, We demand the Trouth!». 

Многие — с накинутыми на себя палестинскими флагами и шарфиками-арафатками, на один израильский флаг — два-три палестинских: завидная проницательность! Хмурые пацаны в черном развернули прямо за памятником трехметровый транспарант с надписью: «Евреи, извинитесь за преступления ваших соплеменников!». 

Извинений — но «за Едвабно» — требовали и от Гросса. Не забыты ни «индустрия Холокоста» (борьба за незаслуженные компенсации), ни «гешефты Холокоста», олицетворением которых были юденраты: листки с портретами Хайма Румковского, геттофюрера из Лодзи, не постеснялись приклеить к бетонным блокам ограды-периметра. 

Наслаждаясь своим численным превосходством, патриоты — все эти «Разведчики истории» и «Марширующие за независимость» — вербально задирали, цепляли проеврейских. Деланно возмущались, например, тем, что бывшие польские евреи, а ныне израильтяне, заказывают и получают теперь себе польские паспорта — прямо запросто, чуть ли не по почте. Мол, умер так умер, не тяни ручонки к Польше, которая осчастливила тебя уж тем, что дала убежать — только выпихнула, а не убила!

Но однозначно самое громкое требование толпы — возобновить эксгумацию, то есть догромить и останки! Нет, на доказательство немецкости палачей никто тут всерьез не рассчитывает — никто ведь всерьез не сомневается в том, чьих рук это дело. Идея попроще и погаже: а ну-ка, панóве, прищучим жидовню еще раз — возьмемся за лопаты, копнем и пересчитаем им ихние косточки. И если берцовых на задекларированные полторы тысячи не наберется, то всё: значит евреи — лжецы! А если они все лжецы, то и остальное, что они против нас, поляков, несут и гонят — такая же пурга! — Что и требовалось доказать.

Примечательна реакция самих «соседей», нынешних жителей Едвабно — городка, так и оставшегося с того июльского дня judenfrei. Она, эта реакция, никакая — что-то среднее между искренним равнодушием и деланным безразличием:

А для полноты ясности — и такой, например, баннер: «Polska to nie Polin!» («Польша — это вам не Полин!»). Под чем, напомним, мог бы подписаться и кардинал Глемп, возмущавшийся еврейскими раввинами, имевшими наглость требовать не проводить в польском Едвабно эксгумацию. 

Так что антисемитизм всего лишь «…присыпан несколькими «культурными» слоями гашеной извести в расстрельных ямах…». А ниже и выше он цел-целёхонек, нисколько не съежился и совсем не прячется — передался себе воздушно-пепельным путем и в ус не дует, жив да здоров, мирно бьется за свою историческую раскопную правду. 

Очистительного огня и головешек от одного символического сарая оказалось явно недостаточно даже для одного Едвабно, где в 2024 году, зимой или весной, деревянная прокопченная створка-плита выскочила из своего бетонного ложа, и некому было это не то что поправить — заметить!

Когда-то здесь, в восточных кресах, проживали сотни тысяч евреев, а Белосток был одной из столиц идишского мира, подарившим планете от межлингвистических забот и щедрот еще и Лазаря Заменгофа — создателя целого нового утопического языка. Не знаю, как насчет говорящих на эсперанто, но ни одного жителя-еврея в городе сейчас нет! И это в Белостоке — в некогда еврейском 50-тысячнике! В начале XX века он отметился сильной самообороной в погром 1-3 июня 1906 года и уцелевшим памятником его 70 жертвам на городском Багновском кладбище, а в Холокост — не только «Кровавым шаббатом», но и вторым по своему масштабу, после Варшавского, восстанием в гетто (17-22 августа 1943 года)! 

17 августа 2023 года, в ознаменование 80-летия этого восстания, в Белостоке, в полдень, на площади Мордехая Тененбаума (одного из руководителей восстания) прошли памятования. Их вел мэр Белостока Тадеуш Трусколацкий, напомнивший о вкладе евреев в жизнь и развитие города. А вечером в Музее «Память Сибири», открытом в 2021 году, прошла дискуссия о книге «Из крови и надежды» — воспоминаниях Самуэля Писара, уроженца Белостока, пережившего Холокост. Но это юбилей, кратная 10-летию годовщина, и государства, пока совсем не одичают, отзываются на круглые даты автоматически и, увы, ритуально. 

А 6 ноября того же 2023 года в том же музее состоялась конференция «Белосток: еврейские истории». Отчет о ней на сайте музея завершается словами: «Конференция показала, что история Белостока не может обойтись без рассказов о евреях. Как и то, чтó о них говорят и передают последующим поколениям, является и, вероятно, еще долгое время будет предметом исследований и дискуссий, а также источником вдохновения для многих образовательных и культурных проектов». 

Уже в этих горьких, но справедливых словах звучит своеобразная жесткость: евреи уже не вернутся, но мы молодцы — мы мужественно не будем переживать их отсутствие, а будем постфактум ощущать их фантомное присутствие, будем даже изучать их наследие в наших краях и отмечать вместе с варшавским раввином (своего, слава богу, нет) каждое десятилетие связанные с ними даты. Вот такая программа-минимум, она же максимум!

А как же все долгие века былого совместного проживания поляков и евреев на этих землях? Разве нарочитое их зияние — не трагедия, взыскующая совсем иного типа и уровня фиксации этой проблемы и иной политики памяти? 

Увы, ничего этого нет, и музеефикация еврейства «кресов» шагает в ногу с еврейской демографией: есть архивы и университет (филиал Варшавского), но нет ни своего регионального «Polin», ни своего регионального «Яд-Вашема», ни своего регионального Музея Второй мировой войны, ни хотя бы зала в банальном краеведческом, чтобы рассказать об этом и самим себе — полякам — и заезжим туристам. 

Единственный близкий по профилю музей города — «Память [о] Сибири» (по сути, Музей депортаций) — в превосходной своей экспозиции упоминает о евреях всего несколько раз, но именно что упоминает, а не вспоминает, не исследует и не рассказывает, хотя евреи были хорошо «представлены» и среди всех депортированных в 1940-1941 годы. 

В то же время именно у музея памяти о Сибири, пожалуй, наилучшее сочетание предпосылок для того, чтобы это нехорошее положение исправить. Он привязан к рампе Полесского железнодорожного вокзала, откуда увозили не только поляков, а среди них и евреев, в 1941 году в Сибирь, но и в 1942-1943 гг. — обитателей гетто — в Треблинку и Аушвиц, о чем и сегодня напоминает стела, установленная перед самым входом в Музей.

В результате, — пусть и не намеренно, но по факту, — у белостокского интеллигента тот же примерно нарратив, что и у едвабненского обывателя: евреев не вернешь, юденфрай так юденфрай, а говорить или слушать о них мы не очень хотим, но раз в 10 лет мы на это согласны, о.к., а в остальное время увольте. Ни тени человеческой грусти, ни эха исторической эмпатии!

И еще испытания: эмиграционные волны 

Между тем еврейский Белосток и бывшие восточные кресы окончательно опустели не в 1943 году!

Уже в конце 1944 года сюда стали возвращаться уцелевшие евреи — кто из концлагерей, кто из партизанских отрядов, кто из бараков немецкого угона (если только удавалось закосить под поляка), а кто и из спецпосёлков советских депортаций. Точной цифры нет, но несколько сот евреев в городе наверняка собрались — под косыми взглядами и шипением в спину со стороны земляков-поляков: «И как это вы, абрамы, живыми остались?».

Для того, чтобы опустеть окончательно, послевоенному еврейскому Белостоку, как и всей Польше, понадобилось пройти еще через два непростых испытания, после которых он уже не оправился, — вспышки погромного насилия в 1944-1946 гг. и антисемитскую кампанию 1967-1968 гг. 

Первая вспышка — не этнического, а социально-этнического происхождения: возвращающимся евреям и их, видите ли, «претензиям» на свои квартиры и имущество, оприходованные их соседями-поляками по ходу войны, последние рады не были. Эта не-радость вылилась в целое созвездие гибридных провокаций и погромов, происходивших в интервале между ноябрем 1944 и декабрем 1946 гг. и, главным образом, в двух воеводствах — Келецком и Люблинском. Общее количество убитых евреев во всех расправах оценивалось почти в «едвабненском» интервале — от 500 до 1500 человек.

Погромы, собственно, были тогда трех типов: 1) стандартные, то есть соседские, с целью банального грабежа, 2) партизанские — в виде налетов лесных отрядов виновцев на городки и села, и 3) гибридные — в виде «реакции» на якобы попытки похищения евреями христианских детей. Все три типа прекрасно работали на шантаж и запугивание евреев — в видах заставить их уехать из Польши. 

Крупнейшим из погромов первого типа был Крáковский, состоявшийся 11 августа 1945 года: толпа кидала камни в синагогу, а затем атаковала еврейские дома и общежития. Пресекла тот погром не полиция, а армия, в том числе и Красная. 

Среди погромов второго типа выделяется налет вечером 5 февраля 1946 года аковского лесного отряда братьев Леона и Эдварда Тарашкевичей численностью в 100-120 человек на город Парчев Люблинского воеводства, где на тот момент проживало около 200 евреев. На места их проживания или нахождения налетчиков навели польские соседи: еврейское имущество было разграблено, похищено или поломано, убито было трое евреев и один поляк. 

Погромы третьего типа — с распространения слухов об убийстве или пропаже польского ребёнка — состоялись в Люблине, Жешуве, Тарнове, Сосновичах и Кельце. 

А могли бы и в Кракове! Разве город, в котором вокруг русого мальчугана, идущего с улыбкой за ручку с чернявым взрослым — своим отцом, собирается толпа и требует у чернявого документы — на тот случай, если этот чернявый — жид, тянущий белокурого к себе на мацу, — разве такой город не обречен на еврейский погром? Обречен, только дело времени, но в подразумеваемом здесь Кракове его опередил более банальный — первого типа.

Из погромов же третьего типа крупнейшим был Келецкий, устроенный 4 июля 1946 года. В Кельце тоже собралось около 200 евреев — неполный процент от их довоенного числа. Большинство разместилось в доме 7 по улице Планты, где располагались общежитие, Еврейский комитет и организация «Сионистская молодёжь». О причинах погрома уже было сказано, а поводом послужило «исчезновение» 1 июля 1946 года 8-летнего Генрика Блашчика. На самом деле отец отослал его в деревню, где мальчика и научили, чтó надо говорить. Возвратившись через два дня, он рассказал, как евреи его похитили, спрятали и собирались убить.

И назавтра, 4 июля, на улице Планты собралась толпа из 2000 погромщиков, среди прочего кричавших: «Смерть евреям!», «Смерть убийцам наших детей!», «Доделаем работу за Гитлера!». Еврейская самооборона приготовилась защищаться, но явившийся к ним под видом милиционеров отряд погромщиков во главе с Владиславом Блахутом, настоящим, не липовым сержантом милиции, разоружил их. После чего в дом, круша двери и ставни, ворвалась толпа с заготовленными загодя поленьями, камнями и железными прутьями. В здании тогда было убито от 40 до 50 евреев, ранено — 50-80 человек. 

Уже 9-11 июля состоялся суд. Из 12 обвиняемых 9 были приговорены к расстрелу, остальные — к тюремному заключению (пожизненно, на 10 и на 7 лет). Католическая церковь не отмолчалась, а — солидаризировалась с убийцами: примас Польши Август Хлонд обвинил в погроме самих евреев — тех, что занимали ведущие посты в правительстве Польши. Президент Польши Болеслав Берут, наоборот, политически обвинил в произошедшем польскую некоммунистическую оппозицию. Тогда же возникла и любезная альтернативная версия о советском (гебистском) следе в погроме: кто угодно, но не поляки — знакомо, не правда ли?

Зато в качестве запугивающего и шантажирующего евреев инструмента погром в Кельце сработал превосходно: если в мае 1946 года из Польши уехало 3500 евреев, а в июне — 8 тысяч, то в июле, уже после погрома, — 19 тысяч, а в августе — 35. Всего за первые послевоенные годы — эмигрировало около 100 тысяч евреев. Уезжали не cтолько в Палестину, куда не слишком-то и пускал оператор мандата на нее — Великобритания, сколько в саму Англию, в США и в западные оккупационные зоны Германии, где именно польские евреи составили костяк будущего нового немецкого еврейства — теперь уже ортодоксального, а не реформистского. 

Между прочим, уезжали тогда не только польские евреи, но и сами поляки — те же Александра и Антонина Выжиковские тому пример.

Остававшиеся в Польше евреи наивно полагали, что правильная партийность послужит им в коммунистической стране достаточной страховкой от новых антисемитских выступлений. Возможность разубедиться в этом они получили в 1967-1969 гг., когда им выпало новое испытание антисемитизмом и когда их еще раз накрыло эмиграционной волной.

Это был тот нечастый случай, когда виноватыми были… действительно евреи! А точнее, Израиль с его ошеломительной победой в Шестидневной войне 5-10 июня 1967 года, воспринимавшейся в мире, несомненно, и как поражение СССР. Поэтому показательное, подчас открытое одобрение этого события польской интеллигенцией, особенно еврейской ее частью, воспринималось в Кремле крайне болезненно — как антисоветские и сионистские проявления. На них тотчас же обратили внимание, и еще 9 июня, до завершения войны, Леонид Брежнев потребовал от Владислава Гомулки разобраться там у себя с «сионистской пятой колонной» средствами «активной кадровой политики», то есть — чистками среди польских евреев-коммунистов и хорошей поркой для евреев в целом. 

Гомулка, хоть сам и не был антисемитом, взял под козырек и развязал беспримерную «антисионистскую» кампанию, достигшую своей кульминации в марте 1968 года и остановленную только в апреле 1968 года. Стартовав с разоблачений «сионистской деятельности» в печати и на партсобраниях, она продолжилась массовыми увольнениями «оппозиционных» кадров и публичными требованиями об эмиграции нелояльных «сионистов» — «симпатизантов» Израиля. 

Запевалой и заправилой тут стало так называемое «партизанское» крыло в Польской объединенной рабочей партии во главе с секретарем ЦК партии и министром внутренних дел Мечиславом Мочаром. В сущности, это «крыло» в еврейском вопросе стало фактической реинкарнацией программы эндеции с ее нарративом «Жидокоммуны». Наряду с антисемитским ресентиментом транслировался и такой тезис: уцелевшие в Польше евреи, эти загостившиеся сволочи, должны быть благодарны полякам за то, что хоть живы остались.

После того как Министерство культуры Польши в январе 1968 года запретило варшавскому Национальному театру играть «антисоветский» спектакль «Дзяды» по произведениям А. Мицкевича, заметно накалилась политическая ситуация в целом. Начались добровольные выходы из партии, студенческие и рабочие протесты против цензуры, а кульминацией стал захват студентами здания Политехнического университета в Варшаве. В ответ — жесткие репрессии против студенческой и рабочей молодежи. Узкоцелевая антисемитская кампания переросла в масштабный политический кризис, стоивший в конце концов власти самому Гомулке, а Польше — последних остатков ее еврейского населения, столкнувшегося с жестким антисемитским шантажем.

Одним из эмигрантов этой волны стал и Ян Томаш Гросс, в то время студент физфака Варшавского университета. За участие в студенческих волнениях марта 1968 года он был исключён из университета и пять месяцев просидел в тюрьме. А в 1969 году вместе с семьёй (смешанная польско-еврейская) он переехал в США.

15-16-тысячная еврейская эмиграция из Польши 1968-1969 гг. оказалась для польского еврейства демографически даже более нокаутной, чем 100-тысячная в 1946 году. В Польше, — стране с некогда трехмиллионным еврейством, — число еврейских сограждан опустилось к 1970-м годам до первых двух или трех десятков тысяч. Перепись 2003 года показала на круг 1100 евреев — столько было когда-то в одном лишь захолустном Едвабно! Евреев не хватает настолько, что разыгрывать для туристов еврейскую жизнь, прическу и кухню в том же Кракове, точнее, в Казимеже, за дефицитом натуральных евреев приходится… ряженым полякам!

4 июля 1996 года, в 50-ю годовщину погрома в Кельце, мэр города принёс евреям свои сожаления и извинения. Начиная с 60-й годовщины, в Кельце на каждую десятую церемонию памятования (sic!) приезжают, как и в Едвабно с 2001 года, высшие должностные лица Польши. 

Уж не знаю, набирается ли там и тогда вместе с приезжим раввином хотя бы с десяток евреев, но в Едвабно на 10 июля эдакий условный коммеморативный «миньян» точно не набирается.

Юденфрай так юденфрай!