Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ
«В День Конституции был вынесен очень важный приговор человеку, который неверно понял указания своего руководства и спас человеческие жизни. За это сегодня дают 7 лет». Такие слова через несколько минут после приговора произнес 42-летний Александр Кравченко, бывший врач тюремной больницы московского СИЗО «Матросская тишина». Столь жестокий приговор ему вынесла судья Преображенского суда Москвы 12 декабря прошлого года. Доктора Кравченко обвиняли по двум достаточно «резиновым» статьям УК РФ — «превышение должностных полномочий» и «злоупотребление должностных полномочий».
Эти статьи обычно вменяют полицейским или тюремщикам, которых обвиняют в пытках задержанных или заключенных, если эти пытки доказаны и, как правило, если их жертвы погибли. Но бывший врач больницы «Матросской тишины» никого не пытал, наоборот: он содействовал освобождению четырех тяжелобольных осужденных, то есть действовал по закону, соблюдая Постановление правительства № 54 об освобождении из-под стражи осужденных, чьи заболевания входят в перечень заболеваний, при наличии которых по суду они могут быть освобождены из-под стражи.
Бывший главный врач больницы СИЗО «Матросская Тишина» Александр Кравченко на оглашении приговора, 12 декабря 2023 г. Фото: Антон Новодерёжкин / Коммерсантъ
И здесь очень важное слово «суд», потому что доктор Кравченко вместе с врачебной комиссией СИЗО «Матросская тишина» выдавал медицинские заключения, но решения по ним принимал суд. Преображенский суд Москвы. Судьи этого же суда освободили этих четырех тяжелобольных заключенных, и их решения не были отменены вышестоящим судом.
Так в чем же дело? Почему в том же самом суде врача посадили на семь лет колонии? Столько дают и за убийство.
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, что такое российская пенитенциарная система, как она связана со следствием, с оперативными сотрудниками и какую роль во всем этом играют тюремные врачи.
Не секрет, что на следствии обвиняемых часто шантажируют их болезнями, то есть предлагают им дать показания в обмен на получение медицинской помощи. Именно оперативники СИЗО могут запретить тюремным врачам госпитализировать того или иного обвиняемого, дать указания о том или ином медицинском диагнозе.
По свидетельствам заключенных и правозащитников, именно по таким правилам в московском СИЗО «Матросская тишина» функционирует больница, которая принимает заключенных из Москвы. Главные врачи в этом заведении надолго не задерживаются. Не все могут и хотят играть по таким правилам. Это в очередной раз доказывает и «казус доктора Кравченко». Сам он в письме правозащитнице и журналисту Еве Меркачевой из СИЗО подтверждает эту аксиому:
«Москва — регион специфический. Уж очень много здесь «политики», пересечения интересов. Регулярно возникают ситуации, когда ты получаешь одновременно массу ценных указаний от вышестоящего руководства из разных служб, зачастую противоречащих друг другу».
Это Кравченко цитирует слова одного из бывших начальников московского СИЗО.
Доктор Кравченко пришел в тюремную медицину, проработав несколько лет участковым терапевтом в поликлинике, но он был не согласен с реформами в здравоохранении, проводимыми в 2005 году господином Зурабовым (министр здравоохранения. — «Новая»), и ушел из гражданской медицины. С 2008 года с небольшим перерывом он работал врачом в разных СИЗО. Отвечая в письме на вопросы «Новой», Александр Кравченко объясняет:
«На самом деле, работа врачей и медсестер в пенитенциарной системе не сложнее, чем в гражданских лечебных учреждениях. Все проблемы проистекают из-за некомплекта отдела режима — когда некому привести больных на плановое обследование и лечение, а вся медпомощь скатывается к решению острых ситуаций».
Осенью 2018 года доктор Кравченко перешел на должность заместителя начальника ФКУЗ МСЧ-77 ФСИН России, то есть стал вторым лицом в системе пенитенциарной медицины Москвы. Он курировал психиатрическую больницу в «Бутырке» и больницу «Матросской тишины». Тогда в очередной раз уволился главный врач этой больницы, и Александр Кравченко вызвался ее возглавить сам, чтобы попробовать там обустроить все наилучшим образом. Он думал, что на это ему хватит двух-трех лет. Вникая глубже в проблемы больницы, обнаружил, что ремонт в палатах и медицинских кабинетах не проводился с 2000 года, постоянный некомплект, да и во многом — бардак. Начался ковид, и, как рассказывают правозащитники, Кравченко налаживал в больнице лабораторию — и в связи с этим практически жил в своем кабинете полтора месяца. За ударную работу мэрия наградит его грамотой Собянина.
А кроме того, за время своей работы доктор Кравченко нажил себе врагов и среди подчиненных, которых он заставлял работать, и среди оперов, хотя пытался ладить со всеми.
Больше всего его возмущала несправедливость в оплате труда. С 1 января 2018 года все гражданские врачи, которые работали в тюремной больнице, стали получать доплаты согласно указу президента о поддержке медицинских работников. Медики с погонами, такие же как и сам Кравченко (до осуждения он был подполковником ФСИН. — «Новая»), таких доплат не получали. И оказалось, что, например, гражданский хирург получает 140 тысяч рублей, а хирург в погонах — примерно в три раза меньше.
Доктор Кравченко инициировал письмо президенту России на эту тему, объяснял, насколько это дискриминационно. Под коллективным письмом его подпись стояла первой, и поэтому ответ на обращение к президенту России пришел ему.
Теперь — после столь жесткого приговора — понятно, что доктор Кравченко вел себя слишком независимо и, как сказано в приговоре: «Неверно понял указания своего руководства».
Имеется в виду, будто бы он освобождал тяжелобольных людей, чтобы разгрузить СИЗО и «получить от руководства похвалу и поощрение, продвижение по службе, а также иное покровительство, посредством исполнения любыми способами ложно понятого им указания руководства по снижению количества спецконтингента».
Впрочем, те четверо осужденных, которые при участии врача Кравченко получили от врачебной комиссии «добро» на освобождение, в случае отказа в суде все равно уехали бы в колонии, поэтому в любом случае СИЗО бы они покинули.
Судя по всему, обвинение против главного врача больницы «Матросская тишина» готовилось в спешке, потому что его сначала обвиняли и во взятках, а когда доказательств не нашли, стали развивать абсурдную тему «злоупотребления» и «превышения полномочий».
Об этом мы писали в статье «Злоупотребление освобождением».
И само дело, и сам приговор — явно «заказные». Теперь вряд ли тюремные врачи будут спешить с рекомендациями по освобождению тяжелобольных заключенных. Как, впрочем, было и до прихода Кравченко. Но раньше тюремная система «своих не сдавала».
Мы знаем о «стрелочниках». Например, несколько лет назад посадили медсестру, которая носила в московское СИЗО героин, а вот главного врача «Бутырки» Дмитрия Кратова, где намеренно не лечили Сергея Магнитского, аудитора компании Hermitage Capial, скончавшегося при не выясненных до сих пор обстоятельствах, в декабре 2012 года оправдали по обвинению в «халатности», хотя доказательств его некомпетентности на суде было предостаточно.
Дмитрий Кратов, обвиняемый по делу о смерти юриста Hermitage Capital Сергея Магнитского, в зале заседания Тверского суда, 2012 г. Фото: Зураб Джавахадзе / ИТАР-ТАСС
35 заключенных столичных СИЗО скончались за 2022 год. Эту цифру озвучила на заседании Общественного совета при Уполномоченном по правам человека по Москве начальник медуправления столичного ФСИН Галина Тимчук. Смертность в московских СИЗО выросла почти на 40% по сравнению с 2021 годом. Так, в 2021-м скончались 22 человека, в этом — уже 35. Абсолютное большинство из них умерли от заболеваний. На первом месте — сердечно-сосудистые недуги, на втором — инфекционные (ВИЧ и другие).
Еще факт: 8 ноября 2022 года в Мещанском суде Москвы прямо во время заседания умер обвиняемый в мошенничестве бизнесмен Евгений Пчелкин. Он больше года находился в СИЗО «Матросская тишина», неоднократно жаловался на ухудшающееся состояние здоровья. По словам его адвокатов, ходатайствовать о переводе под домашний арест Пчелкина следователь была готова, только если бы обвиняемый признал вину. Заболевания Пчелкина, уверены адвокаты, подходили под перечень заболеваний об освобождении из-под стражи, но тюремные медики не направляли его на освидетельствование.
Напомним, доктор Александр Кравченко был арестован в январе 2022 года.
Журналист и правозащитница Ева Меркачева рассказывает на страницах «Московского комсомольца» разные истории из жизни пациентов «Матросской тишины», которым она была свидетелем как член ОНК Москвы. В августе 2022 года в больнице «Матросская тишина» в терминальной стадии рака скончался заключенный Дмитрий Петров, обвиняемый в «нанесении телесных повреждений, повлекших смерть». Врачи московской гражданской больницы поставили ему смертельный диагноз, но к освобождению не рекомендовали. А после ареста врача Кравченко тюремные медики в «Матросской тишине» боялись как-либо спорить с этим вердиктом гражданской больницы, да и вообще боялись кого-либо направлять на комиссии об освобождении.
Экс-сенатор Борис Шпигель (он содержался в соседней палате с обвиняемым Петровым) показал Еве Меркачевой документ из МВД: «Ему (Шпигелю в освобождении. — «Новая») отказали три раза, несмотря на перенесенный острый инфаркт и документально подтвержденное заключение, что ему требуется круглосуточный уход (сам не может даже помыться). Шпигель показывает интересную справку за подписью старшего следователя по особо важным делам ГСУ СК».
Если в двух словах: это поручение МВД выполнить комплекс оперативно-разыскных мероприятий по сбору сведений о противоправных действиях Шпигеля по изменению меры пресечения, в том числе при проведении медицинского освидетельствования. Есть ответ из полиции, где сказано, что поручение принято, ведется работа. «Как вы думаете, какой врач, увидев этот документ, напишет, что человек подлежит освобождению по болезни?» — спрашивает ее экс-сенатор. Ева Меркачева отмечает: «Возможно, именно появлением таких справок можно объяснить тот факт, что
в 2022 году из сотни тяжелобольных арестантов были освобождены всего… трое. Этим, думается, и объясняются аресты тех, кто изначально во время задержания находился в очень плохом состоянии».
Борис Шпигель (в центре) во время госпитализации из зала суда, 2021 г. Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ
Основатель фонда «Вера» Нюта Федермессер в своем телеграм-канале пишет о знакомстве с врачом Кравченко:
«Я несколько раз была в «Матросской тишине» и Александра Кравченко знала. Была я там не одна, а с врачами Центра паллиативной помощи. Мы приходили к заключенным, которые нуждались в паллиативной помощи, в трудоемком уходе. Я помню, как там выстроена работа. Организовать какой-то отдельный пост там невозможно, и за тяжелыми пациентами ухаживают сами заключенные. Кравченко — действительно профессиональный и неравнодушный врач. Мы с коллегами не ожидали увидеть такого человеческого отношения ни от него, ни от его коллег.
Именно благодаря Кравченко нам удалось помочь девушке с очень странным проявлением болевого синдрома, которой даже на воле врачи помочь не могли. Как сейчас помню — Аня Коровина. Совсем молоденькая. Она чуть позже умерла во Владимирской колонии. Благодаря ему мы смогли поместить в гражданский хоспис девушку Катю, которая была осуждена по 228-й статье. Умирала она от быстрого рака яичника. Никакие официальные процедуры по ее освобождению на основании Постановления Правительства РФ от 6 февраля 2004 г. № 54 «О медицинском освидетельствовании осужденных, представляемых к освобождению от отбывания наказания в связи с болезнью» провести просто не успевали, и с помощью Кравченко мы получили разрешение о ее выводе в гражданскую клинику вместе с постом охраны. Она находилась в хосписе с сотрудниками ФСИН и ушла из жизни в достойных условиях.
Это только два примера, которые я помню. Я не знаю, превышал он служебные полномочия для того, чтобы помочь этим людям, или не превышал. Мне все равно. Если надо было бы для помощи человеку превысить свои полномочия, я бы тоже превысила. Но совершенно точно, он вел себя как врач и как человек. Мне очень жаль, что я вовремя не узнала и не была на суде, не поддержала его, когда он говорил последнее слово».
Знакомые с Кравченко говорят: он — человек верующий, воцерковленный — воспринимал свою работу в тюрьме как своего рода служение, часто советовался со своим духовником; не стоит ли ему вернуться в гражданскую медицину, видимо, это служение было чересчур уж тяжелым, слишком ответственным, «если не закрывать глаза на то, что люди умирают», если работать по-настоящему.
Трудно предположить, как в дальнейшем сложится судьба этого совершенно нетипичного тюремного врача, но
в этой истории как в капле воды отразилась порочность и лицемерие триединой системы, существующей в качестве «гребаной цепочки»: следствие — тюрьма — суд.
У каждого журналиста всегда есть несколько историй, за которые бывает стыдно перед самим собой. Стыдно за то, что ты плохо написал статью и не смог помочь человеку, который к тебе обратился за помощью. Хуже всего, когда уже ничего нельзя исправить, потому что твой герой умер. Одна из моих историй — история жительницы Мценска Марины Кольяковой.
Марина Кольякова. Фото: соцсети
Редкий случай: в одном и том же суде молодую женщину дважды оправдали, а в третий раз осудили на 12 лет колонии. Суд самый что ни на есть сермяжный — Мценский городской суд Орловской области. 8 мая 2001 года на берегу реки Зуши 20-летняя Марина Кольякова и 14-летний Стас Чекаленков нашли труп старика Бориса Смелкова, известного в Мценске вора-карманника. Накануне старик получил пенсию и угощал Марину со Стасом вином. Марина потом ушла с приятелем гулять в городской парк, а Стас остался. Как часто бывает, подозрение пало на тех, кто нашел труп.
Сначала следователи требовали от Марины оговорить Стаса, а потом он сам оговорил ее. Его показания то и дело менялись: то он говорил, что Марина избивала старика глушителем от автомобиля, то — выхлопной трубой от мотоцикла. А на суде и вовсе отказался от своих слов. Судебно-медицинская экспертиза показала, что при таком способе убийства вся одежда Кольяковой должна была бы быть в крови. А судебно-биологическая экспертиза свидетельствовала: никаких капель крови на одежде молодой женщины не обнаружено. Марина свою вину не признавала. Показания других свидетелей подтверждали ее алиби.
Двое судей Мценского городского суда (случай невиданный!), повторюсь, дважды оправдали подсудимую. Но третий судья признал ее виновной. Хотя никаких новых доказательств в деле не появилось.
Мне об этом деле рассказала правозащитница Людмила Альперн, которая долгие годы посещала женские колонии, познакомилась с Мариной Кольяковой в Шаховской колонии Орловской области, узнала ее историю и попросила меня написать. Я ездила в Мценск, встретилась с Марининой мамой Ниной, которая воспитывала Маринину дочку. Простая женщина, добрая и переживающая за свою непутевую дочь и внучку. Встречалась я со следователем, но он стоял на своем: Кольякова виновата, она и убила старика-карманника. Почему убила? Ни доказательств, ни мотива в деле нет. Но труп-то есть…
Встречалась я тогда и с экс-судьей Мценского городского суда Евгенией Масленниковой, ее вынудили уйти в отставку после дела Кольяковой, и она работала адвокатом. Объясняя, почему на третий раз был вынесен обвинительный приговор, Масленникова сказала:
«В этом деле как в капле воды отразилась вся наша система. Если оказался в поле зрения суда — будешь сидеть, как картофель на грядке. Два оправдательных приговора — брак в работе. Марину осудили, потому что боялись, что она потребует компенсацию за месяцы, проведенные в тюрьме».
Да, и добавим: просто потому, что кого-то надо было наказать, городок маленький, все друг друга знают, и
некоторые местные, с кем удалось поговорить, уверенно указывали на настоящего виновного в смерти старика-карманника. Но поскольку этот виновник был ветераном чеченской войны и, вероятно, сотрудничал с правоохранительными органами, его следствие благополучно отмазало.
Меня тогда это дело сильно зацепило. Вместе с моей подругой, известным московским адвокатом, мы пытались обжаловать несправедливый приговор в Верховном суде, но ничего не вышло. Я переписывалась с Мариной Кольяковой и уговорила ее подать на помилование. Марина написала ходатайство, хотя в колонии ее отговаривали: президент-де милует только тех, кто признает свою вину, и только тех, кто сидит за незначительные преступления.
В ходатайстве о помиловании Марина вину не признала. Она лишь просила пожалеть ее 11-летнюю дочь, которая не знает, что мать в тюрьме. Ее ходатайство поддержал Владимир Петрович Лукин, который тогда был уполномоченным по правам человека. Ходатайство поддержала Орловская комиссия по вопросам помилования и губернатор Орловской области.
Прекрасно помню тот день, когда мне позвонила Нина, мама Марины. Она буквально кричала в трубку: «Ее вызвали из цеха в оперчасть колонии. Все с ней прощались, думая, что ее помиловали. Но ей зачитали отказ президента России». Президентом тогда был юрист Дмитрий Медведев. И он, очевидно, совсем не знал, что такое милосердие.
И все-таки Марину отпустили на свободу раньше срока. Она трижды подавала на УДО — и в конце концов удалось пробить эту стену. Не отпускали ее и потому, что не признавала себя виновной, и потому, что работала она на «швейке» лучше других, была чуть ли не ударницей труда. Получив два отказа в УДО, она развила бурную деятельность: написала письмо председателю Верховного суда Вячеславу Лебедеву, уполномоченному по правам человека Владимиру Лукину, депутатам Госдумы. Во всех этих письмах Кольякова говорила о том, что у осужденных женщин нет никакой мотивации работать и «исправляться». Условно-досрочно в Орловской области почти никого не отпускают. Она писала, что под ее письмами готовы подписаться десятки женщин. Когда я незадолго до ее освобождения приехала в Орловскую колонию и спросила, почему она не хочет признать себя виновной, ведь тогда точно отпустят досрочно,
Кольякова ответила: «Да как же я вину признаю, ведь я его не убивала…»
И вот вроде «справедливость» восторжествовала, казалось бы, живи в свое удовольствие. Марина пошла работать в швейную мастерскую, пробовала заниматься дочкой, мечтала стать юристом, читала журнал Esquire, где, как сейчас помню, на обложке был Алексей Навальный.
Но новой жизни не получилось. Видимо, те девять лет, которые она отсидела, те унижения, которые пережила, ее доконали-таки: она не смогла с этим свыкнуться, внутри Марины что-то сломалось, разрушилось, то, о чем ни она, ни ее близкие не догадывались.
В ее жизни тогда появился хороший мужчина, он предлагал выйти за него замуж, но Марина выбрала другой путь. Она влюбилась в молодого наркомана, сама пристрастилась к наркотикам и, несмотря на то, что удалось ее положить в специальный реабилитационный центр, от зависимости не излечилась до самой смерти.
Некоторое время мы не общались. Мне кажется, Марине было неудобно передо мной за то, что она не оправдала моих ожиданий. Ее телефон не отвечал, я позвонила ее матери и узнала, что Марина снова в колонии. Ее осудили на три года по «наркотической» статье. До конца срока ей оставался один день, и она очень хотела успеть на свадьбу дочери, но ее не отпустили. Отсидев, она вышла, но завязать с наркотиками не смогла. И довольно быстро ее втянули уже в серьезнейшую аферу, связанную с покупкой и продажей наркотиков по интернету.
Мы стали переписываться по электронной почте ФСИН-письмо. И однажды Марина написала мне, что очень тяжело больна: у нее туберкулез, цирроз печени, панкреатит, проблемы с легкими и много чего еще. Все эти заболевания вместе подходили под «актировку» — освобождение. Ее мама просила о помощи уполномоченного по правам человека, члены ОНК приезжали к Марине в колонию, куда ее отправили, осудив на 12 лет. После жалоб ее все-таки повезли в больницу, но там занизили стадию заболевания, чтобы не освобождать. Проверить такие вещи в тюремных условиях практически невозможно. Я много раз слышала подобные истории, когда у больных с разными диагнозами — что туберкулез, что ВИЧ — занижают диагнозы. Тем более когда у осужденного больший срок или тяжкое обвинение.
В случае с Кольяковой руководство женской колонии, уставшее от разных жалоб и писем, решило перевести осужденную в Мордовию, в туберкулезную больницу. Стало понятно, что от нее хотят избавиться. Освобождать ее по болезни не собирались, но и не хотели, чтобы она у них умерла. Испортила бы статистику. Бывший член ОНК Михаил Денисов старался помочь с актировкой, связывался с действующими членами ОНК, с местной уполномоченной. Но Марина Кольякова лежала в колонии в отдельном туберкулезном боксе. И, я так понимаю, что никто особо не горел желанием ее навещать. Она писала мне:
«Как видите, в моей жизни все сложилось не так, как хотелось бы. Я так и не смогла побороть свою зависимость к наркотикам. …и этот подпольный рай… оказался так недалек от ада. Печально, жизнь подходит к финалу. Мне очень страшно… страшно умирать вдали от близких».
В начале октября ее — практически смертельно больную (она писала, что часто из горла идет кровь, она не может ходить, все время лежит) — отправили в СИЗО Орла, потому что 12-летний приговор отменили, прокуратура требовала еще добавить срок.
«В Столыпине (столыпинский вагон, в котором перевозят заключенных по этапу. — Ред.) в Туле я потеряла сознание, и меня на скорой отвезли в реанимацию. В поезде, пока я была без чувств, меня обворовали (сами заключенные!), украли всю передачку, которую мама сделала перед отъездом, даже форму одежды, — писала мне Марина в одном из последних писем. — В СИЗО меня занесли голую совсем. Сейчас я не встаю, лежу одна, без телевизора, хотя у женщин должен быть. Я мерзну. Вещей теплых у меня нет. Позвоните маме, чтобы передала мне теплую кофту, куртку, штаны, шапку, сканворды».
23 октября повторный суд в Орле не состоялся. Врач СИЗО сообщил, что Марина Кольякова в тяжелом состоянии и что на суд ее привезти нет никакой возможности. Вероятно, слушания придется приостановить. Между тем Нина, мама Кольяковой, только со второго раза смогла ей сделать передачку. Первый раз она простояла в очереди у СИЗО пять часов и уехала ни с чем — оказалось, что родственники обычно занимают очередь с ночи. Второй раз матери повезло, правда, взяли не все — только трусы, носки, колготки и шапку. А уже через неделю, 2 ноября, Марину перевезли-таки в туберкулезный диспансер. Матери сообщили, что у дочери отказала почка и из горла хлещет кровь. Решили ее наконец актировать. Но не успели.
Марина умерла 16 ноября. Ей было всего 43 года. Умерла, так и не повидавшись ни с дочерью, ни с матерью. У меня перед глазами строчки из ее последнего письма:
«Как видите, в моей жизни все сложилось не так, как хотелось бы. Я так и не смогла побороть свою зависимость к наркотикам. …и этот подпольный рай… оказался так недалек от ада».
Но кто виноват, что в жизни Марины Кольяковой «все сложилось не так, как хотелось бы»? Кто-то скажет: «Сама виновата, ей дали шанс, освободив по УДО, она могла начать новую жизнь…» А ведь дело как раз в том, что ей не дали никакого шанса — тогда, в 2001 году, когда ее арестовали за то преступление, которого она не совершала. Не дали все те же «звенья гребаной цепочки»: следствие — суд — тюрьма.
И в каждом случае у этих «звеньев» есть конкретные имена, отчества, фамилии.
И это только одна история. А у каждого журналиста и правозащитника таких историй — тысячи.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}