Михаил Бирюков: «Теперь большинство моих подзащитных — мои друзья и знакомые»

5 декабря 2023 года. Мещанский суд. Прения сторон по делу Ильи Яшина*. Статья о «фейках» (207.3).

«Статус Яшина как муниципального депутата исключает, что его можно привлечь к ответственности за политические высказывания, то есть речь не может идти о мотиве политической ненависти, — последним из защитников Яшина выступает адвокат Михаил Бирюков, высокий седовласый мужчина в строгом костюме и галстуке. Он снимает очки и говорит спокойно, уверенно, не заглядывая в текст своей речи. — Пять лет назад на посту главы совета депутатов Красносельского района Яшин был не оппозиционным политиком. Оппозицией была проигравшая выборы партия "Единая Россия". Военный комиссар поддерживал работу Яшина, которого теперь прокурор называет "врагом Отечества". Яшин должен быть оправдан».

Слушатели аплодируют речи Бирюкова так же, как аплодировали выступлениям адвокатов Марии Эйсмонт и Вадима Прохорова. 

После прений защитники выходят из зала заседаний и выступают перед журналистами. «Тройка адвокатов Яшина» — одни из самых известных российских защитников. Они очень разные и по темпераменту, и по бэкграунду. 

Мария Эйсмонт — журналистка еще в недавнем прошлом, адвокатом стала всего несколько лет назад, сейчас она защищает многих политических заключенных. 

Вадим Прохоров большую часть своей адвокатской карьеры посвятил защите по гражданским делам, был близким другом Бориса Немцова, после его убийства на судебном процессе выступал со стороны семьи политика. До недавнего времени защищал Владимира Кара-Мурзу*, после угроз о возможном возбуждении против него уголовного дела уехал из России.

«Мы защищаем закон и права, а не политическую точку зрения»

Михаил Бирюков в адвокатуре — 30 лет, специализировался на экономических делах, теперь защищает политических заключенных и представляет в судах различные правозащитные организации.

«Мы не услышали вообще ни одного аргумента, позволяющего запросить столь кошмарный срок. Мы услышали лекцию о международном положении и о врагах и недружественных странах, что нас окружают. Прокурор заявил, что адвокаты занимают «антисоветскую» позицию, потом поправил на «антироссийскую». Что ж, наша позиция — защита закона и прав Ильи Яшина», — говорит Бирюков, отвечая на вопросы журналистов.

Много лет занимаясь судебной журналистикой, я «обросла» большой записной книжкой с контактами адвокатов, некоторые за эти годы стали моими друзьями, но вот адвоката Михаила Бирюкова я первый раз увидела на судебном процессе по ликвидации «Международного Мемориала»* в Верховном суде в декабре 2021 года. Поспрашивала о нем у коллег и 

«От неполитических уголовных дел я сейчас отказываюсь в силу своей загруженности. Я бы с удовольствием «сел» в какое-то большое уголовное экономическое дело, «мошенничество» — это очень интересные и долгие дела, в которых при надлежащем подходе можно получить хороший результат. У меня два оправдательных приговора по делам о мошенничестве. Но сейчас чисто физически это невозможно». Бирюков говорит, что в России адвокатов, готовых браться за политические дела, всего несколько сотен. Почему?

«По административкам, на задержаниях, пикетах адвокаты работают с удовольствием. По уголовным делам все-таки опасаются, памятуя генетически 1937 год и позднесоветское время, потому что мы практически доказываем, что отсутствует состав преступления, что эти статьи антиконституционны. Нарушается конституционное право на свободу мнений, мы приводим аргументы, подтверждающие позицию нашего подзащитного. Скажем, в «деле Яшина», который обвинялся в распространении недостоверных сведений о событиях в городе Буче, мы приобщили и зачитали в процессе два тома заключения уполномоченного по правам человека комиссии ООН, посвященных, в том числе, этим событиям. Это документы, которые у нас никогда не публиковались, не оглашались, мы в открытом процессе зачитывали и доказали, что нельзя инкриминировать Яшину распространение недостоверных сведений, что как минимум недостоверность сведений должна быть подтверждена помимо заявления пресс-секретаря Министерства обороны какими-то иными данными, на основании которых эти выводы сделаны. То есть фактически в этом процессе мы солидаризируемся с позицией нашего подзащитного. И если брать строго, то мы так же распространяем фейки и дискредитируем российскую армию. И, если смотреть с позиции прокурора, нас тоже необходимо привлекать к уголовной ответственности по тем же статьям. Как в принципе это в Белоруссии и практиковалось». 

«Я год собирал доказательства»

Отец Михаила Бирюкова был военным юристом, мать — редактором, работала в Госкомиздате. Отец, Юрий Бирюков, преподавал в военно-политической академии, занимался и военно-социологическими исследованиями. Дед по отцу был арестован в 1936 году, осужден на десять лет, просидел два-три года, друзья смогли его вытащить, и он остался жить в Магадане, где и сидел. Мать была знакома со многими диссидентами, к поступлению в институт по истории Михаила готовил поэт и диссидент Илья Габай, в доме всегда была антисоветская литература: и «Хроника текущих событий», и «Архипелаг ГУЛАГ», и, хотя родители на подобные темы особенно не распространялись, Михаил всегда знал, в каком секретном месте эти книги лежат.

Бирюков-младший хотел поступить на журналистику, но родители его отговорили, и он пошел на юридический в МГУ. А по окончании решил работать следователем в прокуратуре, потому что, еще учась в университете, вплотную занялся криминологией, причинами преступности и решил поработать, что называется, на «земле». На следствии Бирюков продержался всего три года.

Спрашиваю, какое расследование запомнилось больше всего.

— Я получил его практически сразу, стажером, когда пришел. Дело нужно было закрывать, потому что обвиняемый ранее совершил двойное убийство, был признан невменяемым, полечился, вышел на свободу и убил еще двух человек. Вот и мне дали это дело, чтобы я подготовил его для направления в суд, для назначения ему мер принудительного характера, чтобы снова отправить на лечение. Поскольку тема моей дипломной работы была «Психические аномалии, не исключающие вменяемость и преступность», у меня был достаточно большой опыт по этой категории дел, я изучил более 100 дел в Мосгорсуде с психиатрическими экспертизами. И заключение психиатрической экспертизы Дворянчикова вызвало у меня сомнения. Особенно то, что он на спецу (психиатрическая лечебница специального типа. — Ред.) в Орле пробыл шесть месяцев и был переведен на общий режим в Подмосковье, в Белые Столбы (психиатрическая больница общего типа. — Ред.), где пробыл не больше года, причем беспрепятственно уходил в город. После этого вышел на свободу и вновь совершил убийства. Он был уверен, что и во второй раз его определят в спецбольницу, а потом быстро выпустят. Диагноз «шизофрения» ему снова поставили в Институте им. Сербского, и в экспертизе участвовал известный на весь мир психиатр — создатель советской карательной психиатрии профессор Даниил Лунц». 

Следователь Бирюков нашел пять психиатров, которые не побоялись выступить против Лунца. Была назначена повторная комиссионная судебно-психиатрическая экспертиза по первому и второму делу.

«Я год собирал доказательства, ездил в командировки в Орел, в больницу, опрашивал медперсонал. Я хотел доказать, что Дворянчиков вменяем, что его диагнозы не обоснованны, что не может человек с диагнозом "шизофрения" войти в состояние стойкой ремиссии за шесть месяцев пребывания в больнице специального типа и через год еще находясь в психбольнице общего типа. Я хотел доказать, что он как врач, используя свои знания психиатрии и знакомства в медицинской среде, или симулировал, или воспользовался недобросовестностью врачей», — объясняет Бирюков.

В результате комиссионная судебная психиатрическая экспертиза поставила зубному технику диагноз "вменяем", сняла диагноз по первому преступлению, а по второму тоже поставила диагноз "вменяемый". В экспертизе написали, что по первым двум убийствам у обвиняемого было проявление шизофреноподобного синдрома, который не лишал его возможности осознавать свои деяния и руководить ими, а по второму делу он тоже был абсолютно вменяемым. 

«В то время я, конечно, знал о политических процессах, но мы в нашей повседневной практике не сталкивались с такими делами, они все-таки не носили такой массовый характер, как сегодня, — вспоминает адвокат свою работу на следствии. — Кроме того, следователи прокуратуры в Советском Союзе были действительно процессуально независимы: например, если надзирающий районный прокурор давал нам указания, с которыми мы не были согласны, мы могли через его голову обжаловать эти указания вплоть до генерального прокурора и отстаивать свою точку зрения о том, как должно вестись следствие, в каком направлении, какими темпами и какие следственные действия в какой последовательности мы должны выполнять. Мы были самостоятельны в принятии решений и, конечно, головой отвечали за правильность избранных нами позиций, но зато у нас были развязаны руки».

«Корпорация, которой много позволялось»

Но, вероятно, не суждено было Бирюкову посвятить всю жизнь следствию, через три года он уволился и перешел во Всесоюзный институт по изучению причин и разработки мер предупреждения преступности прокуратуры Союза СССР. В командировках объездил всю страну. В этом институте познакомился со многими замечательными юристами — Генри Резником, Анатолием Кононовым (бывший судья КС)…

Проработав в институте прокуратуры до 1989 года, Бирюков вспоминает о нем, как о «корпорации, которой позволялось достаточно много»: «Мы не были ограничены в темах наших научных исследований, мы не были ограничены в наших предложениях, от нас требовалось оценивать критически те или иные материалы, которые нам спускали, и мы давали замечания, разрабатывали проекты нормативных актов, обсуждали темы, которые не выносились в публичное поле. Так, например, один из секторов в те годы усиленно разрабатывал, а это была середина 80-х, тему необходимости введения метадоновой терапии и недопустимости, скажем, той карательной практики в отношении наркоманов, которая тогда существовала в стране. Говорилось о необходимости использования зарубежного опыта для лечения наркозависимых, что было вообще не характерно для официальной позиции ни тогда, ни теперь. Мы готовили наши предложения генеральному прокурору, разрабатывали поправки в законопроекты, не были скованы в наших научных поисках и в тех предложениях, которые мы давали. 

К концу 80-х, «когда появилось довольно много интересной работы для юристов в других областях, из прокуратуры начали массово уходить в адвокатуру и бизнес». Спрашиваю, почему. 

«В первую очередь потому, что прокуратура перестала играть ту роль, которую играла еще в Советском Союзе, финансирование оставалось совершенно нищенским, работы стало не меньше, а больше, но мотивация в других секторах оказалась значительно более высокой, было значительно интереснее работать в этих новых условиях, на каких-то новых направлениях».

«Мы такие же адвокаты, просто берем те дела, которые не все берут»

Бирюков ушел из института прокуратуры в декабре 1989 года и в 1993 году поступил в адвокатуру. Начинал как адвокат по гражданским делам, занимался «сопровождением» бизнес-проектов, создал адвокатское бюро и тогда начал брать дела уголовные, сначала специализируясь на экономических преступлениях.

«Я стараюсь не брать те дела, которые мне не интересны, которые не очень меня захватывают или где я не могу проникнуться, скажем, симпатией или доверием к своему потенциальному клиенту, поскольку я никогда не работал по назначению, мне безумно повезло, что все-таки я мог выбирать людей, с которыми мне работать, и моя работа была сродни работе следователя, я точно так же, как в молодости, изучал материалы дела, искал обстоятельства, искал истину по делу и проверял доказанность выдвинутых обвинений. Да, у меня были дела, когда по просьбе моих друзей я защищал их взрослых детей».

С гордостью Бирюков рассказывает о деле успешного предпринимателя из подмосковного района Лотошино, у которого хотели отжать бизнес и посадить, а ему удалось доказать его полную невиновность и даже добиться увольнения одного из ангажированных следователей.

В последние годы Бирюков занимается делами политических заключенных. Он говорит, что не любит термин «правозащитный адвокат» и объясняет, почему: «Мы такие же адвокаты, как и все другие, просто мы берем иногда те категории дел, которые другие адвокаты не берут, и мы выполняем здесь совсем не правозащитную функцию, ведь правозащитники — это особые люди с другим складом характера. Некоторые адвокаты считают, что участие в политических процессах может отпугнуть от них потенциальных солидных и серьезных клиентов, потому что в таких делах мы защищаем от государства, как правило, людей, которые преследуются по административным или уголовным статьям по политическим мотивам. Как я стал «правозащитным адвокатом»? В 2011 году, после событий на Чистых прудах, мне позвонил Сережа Кудрявцев, сын академика Кудрявцева, и сказал, что папа очень просил меня подключиться, просил подъехать в отделение полиции и помочь, потому что сын его друга — академика, директора института социологии, был задержан. Я, естественно, поехал.

потом была Болотная (митинг на Болотной площади в Москве 6 мая 2012 года. — Ред.), потом Анна Ривина* (глава организации «Насилию нет»*. — Ред.), моя добрая старая знакомая, оказалась втянута во все эти истории, я ходил с ней в Следственный комитет, вытаскивал после обысков ее аппаратуру, ее компьютеры. Потом снова начались акции, была снова куча друзей и знакомых, детей, родителей, которые обращались ко мне, и в какой-то момент я понял, что мне нужно, в общем, работать не в одиночку.

Я посмотрел, что у меня ближе, а у меня адвокатский кабинет был на Петровке, через дорогу — «ОВД-Инфо»*, «Мемориал»***, я пришел туда и сказал: «Ребята, хочу с вами сотрудничать, потому что количество обращений ко мне зашкаливает, мне нужна и поддержка единомышленников, коллег, и методическая помощь по некоторым делам». И с тех пор я начал сотрудничать с «Мемориалом».

«Бывали случаи, когда мы вытаскивали людей»

В сентябре 2017 года адвокат Михаил Бирюков был избран депутатом Красносельского совета депутатов. Он пошел на выборы как самовыдвиженец, был поддержан движением «Солидарность». На самом деле адвокат Бирюков в депутаты не собирался. Его 19-летний сын посещал занятия в школе парламентаризма, организованной партией «ПАРНАС», и ему предложили выдвинуться в депутаты по своему району.

«Я сказал: "Браво, сынок", — рассказывает Михаил. — После смерти Бориса Немцова я вступил в "Солидарность", и через какое-то время Илья Яшин начал меня убеждать пойти в муниципальные депутаты. Я сначала отнекивался, а потом, когда узнал, что сын собирается в муниципальные депутаты, решил, что у меня шансов никаких нет, куда я, старый хрен полезу в эту движуху? Но зато если я выдвинусь в муниципальные депутаты, я все-таки получу какой-то опыт, помогу сыну в его предвыборной кампании, потому что это будет идти параллельно. 

Часто приходится слышать от адвокатов, что их коллеги, пришедшие в адвокатуру из следствия, вряд ли смогут перековаться, а будут по-прежнему больше близки к обвинению, чем к защите. Адвокат Бирюков — безусловно, исключение из этого так называемого «правила». Это объясняется, скорее всего, воспитанием, да и тем, что на следствии он все-таки проработал совсем мало.

Вот как он сам говорит об адвокатах — бывших следователях:

«К сожалению, в адвокатуру пришло много людей, для которых дух адвокатуры, принципы прав человека достаточно чужды. Это государственники, которые были государственниками на следствии или которым было абсолютно все равно на следствии, что происходит. В Советском Союзе стать адвокатом было достаточно сложно, ими становились, как правило, люди из адвокатских семей или те, кто со студенческой скамьи уходил в адвокатуру и формировался под влиянием старших товарищей, представителей совершенно блестящей плеяды советских адвокатов, и изначально имели другие нравственные, моральные установки. Есть много адвокатов — бывших следователей, которые ушли из-за несогласия с атмосферой, которая там царит, или из-за несогласия с позицией своих руководителей. Вот из них получаются очень хорошие, цепкие, сильные адвокаты. Многие ушли потому, что на следствии работать реально тяжело: огромные нагрузки, отсутствие выходных дней, поэтому работа адвокатом с этой точки зрения все-таки полегче», — рассуждает Бирюков. 

В сегодняшних условиях, когда оправдательных приговоров практически не бывает, для обвиняемого уже не столь важно, откуда «родом» его адвокат. Разница в результате их работы на следствии и в суде будет не столь ощутимой, но адвокат — бывший прокурор или следователь, скорее всего, сразу предложит пойти на сделку со следствием, чтобы клиент мог получить меньший срок. Бирюков же, хоть и бывший следователь, говорит, что он всегда прежде всего выясняет позицию своего подзащитного и готов защищать его в не зависимости, станет ли он признавать свою вину, или будет готов бороться. 

От некоторых адвокатов приходится слышать, что их профессия превратилась в «паллиативную помощь». Бирюков не согласен со столь пессимистичной оценкой работы защитников: «Если бы мы так пессимистично смотрели на сегодняшнюю ситуацию, то не было бы никакого смысла работать. Но есть случаи, когда мы вытаскивали людей, и у нас достаточно большой массив дел, когда прекращались административки, когда вместо арестов судьи вдруг слышали наши аргументы и давали штраф, а там, где штраф, вдруг прекращали административные дела. Вот, например, 

И Маша тут же, в коридоре суда печатает развернутый текст постановления о прекращении дела, и в этом суде начинают прекращать дела по ее шаблону — это что? Не победа? Именно потому, что нам удается пробивать вот такие бреши в судебной системе, в той стене, в которую многие бьются лбом, именно это дает нам силы работать. Именно такие вещи и побуждают нас продолжать ходить в суды и поддерживать позиции наших доверителей».

«Если я уеду, возрастет нагрузка на тех, кто останется»

После 24 февраля 2022 года, после вала новых политических дел и больших сроков за мнения и слова стали говорить и о том, что профессия адвоката, занимающегося политическими делами, становится все более опасной. Спрашиваю у Бирюкова, что он об этом думает.

Михаил Беньяш*, блестящий адвокат, был лишен статуса и получил звание «иноагента», что называется, по совокупности; мы понимаем, что это связано с его адвокатской деятельностью, но формально он был привлечен к уголовной ответственности не за это. Были угрозы адвокатам. Гособвинитель Борис Локтионов во время заседания по «делу Владимира Кара-Мурзы» сказал его адвокату Вадиму Прохорову, что он «наговорил себе на статью», а судья заявил, что обратится с представлением о лишении его статуса. И Вадим счел, что лучше уехать, а не дожидаться возбуждения уголовного дела, как это было в случае с Иваном Павловым. Но пока это единичные случаи, а не системное давление».

Адвокат Бирюков говорит, что, когда участвует в политических делах в суде, а в последнее время он только в таких дела и участвует, он чувствует к себе негативное отношение со стороны прокуратуры. Так было в «деле Ильи Яшина».

«Прокуроры часто «теряют берега». И угрожают нам чуть ли не в каждом процессе, занимая очень активную агрессивную позицию по отношению к адвокатам. Не случайно в процессе по «делу Яшина» прокурор называл нашу позицию «антисоветской», потом поправился и сказал: «антироссийская». Мы все видели и слышали, что говорят и что думают прокуроры, а они говорят то, что думают в «деле по ликвидации «Мемориала»». Они обвиняли «Мемориал» во всем, в чем только могли, а по сути — в антироссийской позиции».

Спрашиваю адвоката Бирюкова, не жалеет ли он, что ушел из прокуратуры. «Нет, конечно, — отвечает он. — Потому что

Там практически нет отсылок к праву, даются только эмоциональные оценки, политические оценки. Юридические оценки они дать не могут, потому что их нет». 

Как правило, рабочая неделя у адвоката Бирюкова расписана по часам. Это походы в СИЗО к его подзащитным с самого утра, иногда приходится записываться с ночи, чтобы успеть пройти первым. После обеда — пишет жалобы, заявления. Каждую неделю какие-то судебные заседания, апелляции, кассации. А то — обыски и следственные действия. Вот на прошлой неделе прошли массовые обыски по делу движения в защиту прав избирателей «Голоса»*, теперь Михаил Бирюков защищает сопредседателя этого движения Григория Мельконьянца, которого на днях взяли под стражу. В его производстве также защита Сахаровского центра**, Московской Хельсинкской группы****…

На судах адвокат Бирюков отличается от коллег. «Правозащитные» адвокаты, как правило, одеты неформально. Бирюков же — всегда в строгом костюме, в свежевыглаженной рубашке с галстуком.

«Не просто с галстуком, но галстук еще и с зажимом, — подчеркивает он. — Чтобы потом за обедом галстук не свисал в тарелку с супом. У меня есть специальные костюмы для суда, набор белых рубашек и обязательно запонки. В тюрьму одеваюсь более просто: джинсы, рубашка. С моей точки зрения, какой бы ни был суд, внешность человека должна соответствовать его статусу. Мы равные участники процесса. Судья — в мантии, прокурор — в мундире, я в костюме, у меня нет формы. Мы относимся к этому не как к цирку, хотя иногда наши оппоненты превращают суд в цирк. Я же всем своим внешним видом стараюсь подчеркнуть свое уважение к закону и правосудию».

Таков адвокат Михаил Бирюков, который на мой типичный журналистский вопрос: задумается ли он об отъезде, если ситуация с адвокатами в России станет все больше напоминать ситуацию в Белоруссии, когда адвокатов лишают статуса и сажают в тюрьму, — отвечает: «Все мы, кто живет и работает в России, задумываются об этом. Мои дети все время зовут к себе, а они — не в России. На адвокатских тусовках мы обсуждаем те риски, с которыми сталкиваемся.

Мы заменяем друг друга. Но если я уеду, возрастет нагрузка на тех, кто останется. Риски, которые я несу, я переложу на плечи тех, кто останется. Пока мы еще далеки от Беларуси, в которой все адвокаты сдают свои загранпаспорта.

Что остается? Или быть оптимистом, или прекращать статус и заниматься юрисконсульством. Иногда руки опускаются и у меня при всем моем оптимизме, но я думаю: а кто пойдет в СИЗО, на суд? Кто, если не я?»

* Внесены властями РФ в реестр «иностранных агентов».

** Сахаровский центр был объявлен иноагентом, а затем и закрыт — после объявления «Фонда Андрея Сахарова» нежелательной организацией в РФ.

*** Правозащитное общество «Мемориал» в России было признано иноагентом, а впоследствии ликвидировано по решению Верховного суда. Члены «Мемориала» стали со-лауреатами Нобелевской премии Мира в 2022-м году. В настоящее время руководитель российского «Мемориала» Олег Орлов находится под судом, дело — о повторной дискредитации армии. Его общественным защитником выступает главред «Новой газеты» Дмитрий Муратов, тоже — лауреат Нобелевской премии мира 2021 года.

**** МХГ была признана иноагентом, а затем ликвидирована по решению суда в РФ.