В свой последний вечер Михаил Угаров был на 25-летии «Новой газеты». Сказал со сцены:

— У Театра.doc и «Новой» было четыре общих проекта. Я хочу еще шесть.

Часов в десять вечера режиссер, драматург, основатель и худрук Театра.doc — Миша Угаров, в общем — приехал с юбилея домой. К полуночи стало плохо с сердцем. «Скорая» приехала через пять минут. Но в эти пять минут все и случилось. На 63-м году жизни.

…Драматург, режиссер, кинорежиссер, прозаик, отец двух фестивалей — «Новая драма» и «Любимовка». Основатель Театра.doc — вместе с женой, драматургом и режиссером Еленой Греминой: писали они порознь, а все хлопотные, трудные, человеческие дела и оргвопросы четверть века тянули вдвоем. И — педагог еще. Создатель целой школы современного документального театра в России: школы живой истории, записанной с лету. Бесстрашной, жесткой, подлинной истории времени. Создатель школы не судей, но свидетелей.

А свидетельства на берег, на сцену Театра.doc выносило шумом времени именно такие, каким этот самый шум времени был. Тихий вдумчивый человек в потрепанном твидовом пиджаке, в очках, с бородкой, тонко понимавший Чехова (в 2014-м Угаров поставил о молодости А.П. фильм «Братья Ч.» по сценарию Елены Греминой), автор и постановщик умного и нежного спектакля по Гончарову «Облом-off», лауреат двух «Золотых масок», «ТЭФИ» — за давний сценарий «Петербургских тайн», премий «Новая драма» и «Гвоздь сезона», классический интеллектуал-профессор с виду – Миша из своей устной истории на театре, из своей документальной драмы, из шума времени – часто вытаскивал то, чего не слышит (потому, как не хочет) никто.

Совершенно чеховский был человек. И главным чеховским текстом для него явно был «Остров Сахалин».

…Первая его режиссерская работа в Театре.doc — «Война молдаван за картонную коробку» по пьесе Александра Родионова. Первое, кажется мне, обращение современного театра к опыту мигрантов в Москве XXI века. Потом – это Угаров (и Елена Гремина, конечно, вместе с ним) полезли голыми руками в ад, разгребать пылающие ненавистью угли чатов и форумов в дни Беслана. И сделали редкой силы, страшный спектакль «Ceнтябрь.doc»: о накале межэтнических отношений в стране. Угаров – режиссер знаменитого и трагического спектакля «Час 18» о судьбе Сергея Магницкого (и о судьбе, о цене человека в тюрьмах России). Режиссер (совместно с Талгатом Баталовым) спектакля «Двое в твоем доме» — о жизни белорусского правозащитника, писателя и кандидата в президенты Владимира Некляева под домашним арестом, режиссер фантасмагорического спектакля «Человек из Подольска» (номинирован на «Золотую Маску»-2018).

И главное, может быть: школа. Огромный круг режиссеров, драматургов, актеров, выросший в Театре.doc. Маленьком, независимом, уж лет десять (а то и больше) существующем только на собственные медные деньги. Театре, отмывшем и обустроившем руками команды подвал в Мамоновском переулке (откуда их выгнали). Помещения в старом особняке в Лефортово (откуда их выжили). Два подвальчика около Курского вокзала… В Мамоновском – впервые вышла на сцену пьеса Ивана Вырыпаева (знаменитый «Кислород»). Максим Курочкин, Наталья Ворожбит, Павел Пряжко, Всеволод Лисовский, Варвара Фаер… десятки театральных людей начинали здесь. В кругу и в школе Угарова и Греминой.

А темы Театра.doc, угаровской школы! Мигранты, телеменеджеры, врачи районных больниц, заключенные, Толстой и Столыпин, хронисты Византии времен падения Константинополя, скитальцы Курского вокзала, зэки 1930-х и наших дней. Хроники Луганска под обстрелом. Матери Беслана. Знаменитый спектакль «Болотное дело». Записки аниматоров – да-да, клоунов на днях рождения.

За 15 лет Угаров, Гремина, их ученики создали хронику новой России.

Получается: я разговаривала с Мишей Угаровым одной из последних. 1 апреля, на юбилее газеты, в клубе на Новом Арбате: то под речи, то под песни, то под оркестр. На проходе. На крыльце, где курили. В коловращении трех сотен нарядных общих знакомых.

Я спросила: что делаете? Он рассказывал о новой пьесе Натальи Ворожбит. О том, как устал Театр.doc переезжать , отчищать московские подвалы — и оставлять их. Коль скоро сидели на юбилее «Новой», я рассказала в красках о пяти переездах редакции по окраинам, подвалам, облезлым советским офисам в 1993-1996 годах. Миша слушал этот наш эпос. Посмеивался.

Он был довольно грустен, но спокоен и бодр. Говорил с Зоей Ерошок о книге ГУЛАГовских рисунков зэка Ольги Раницкой (Зоя восстановила имя и путь автора дневника и подготовила его издание).

О том, какую жизнь могли бы рисунки получить на сцене: видео? анимация? С Павлом Каныгиным – о его военных репортажах и интервью. Еще Угаров уютно ворчал о невозможном упрямом характере своей студентки Лены Костюченко.

…Господи: ничто не предвещало! Соседом Миши по столу на юбилее «Новой» оказался о. Алексей Уминский, настоятель Троицы в Хохлах. Говорили мы с Угаровым на крыльце, на ветру, под сигарету, о том, как устало наше поколение. О том, что были причины устать: пожалуй, что.

О том, какой жестко ограниченной, но спокойно предсказуемой была жизнь родителей – в сравнении с нашей. О том, что не променяли бы эпоху перемен и переездов, тридцать лет на черте вечной тревоги на бетонное русло судеб родителей-шестидесятников. Я сказала:

— Но поколения бодрых старичков в панамках, идущих цепочкой по Европам, из нас не выйдет.

— Ага! – взмахнул сигаретой Угаров, - у тебя тоже есть такое чувство?

— …Слушай, - добавил он. – А внуки? Вот внуки – это ресурс. Это радость. Очень люблю возиться.

И рассказывал о невозможной красавице Полечке, о художнице Сашеньке, о шестилетнем младшем:

— Да, маленький еще. Но у него и сейчас мужской способ думать. Движения мужчины. Решения мужчины.

Говорили об Украине. О том, как резко стали расходиться на крайние позиции друзья. О том, что самое трудное – стоять меж лагерями: «черту понимания» яростно обстреливают с двух сторон. В его интервью 2005 года не об Украине шла речь – о Беслане, о спектакле «Сентябрь.doc». Но о том же самом: «Возникает ощущение «третьего лишнего». Нельзя сказать «третьей силы», потому что здесь нет силы. Что остается? Свидетельствовать.

Я все время повторяю себе фразу Фассбиндера: «Не можешь изменить ситуацию — тогда опиши ее». Свидетельствуй. Пройдет время, и по твоему свидетельству кто-то что-то поймет».

И опять: крыльцо, Новый Арбат, холодный ветер Вербного воскресения, дым. Две-три минуты разговора об усталости поколения: ровно на сигарету. Я лепечу, как долго и мощно держалось поколение фронтовиков. Миша слушает. «Ну: у фронтовых особая закалка была. Железная».

А утром 2 апреля — открываю новостную ленту. И цепенею.

Автор пьесы про нелепых нас

Мне повезло у него учиться. Я была очень плохой студенткой, но как же мне повезло.

На первом, кажется, занятии он рассказал про драматурга, который пошел за женщиной – незнакомой, на улице – и попросил ее открыть сумку. Умолял: «Мне очень нужно. Я на колени встану». Она открыла, он посмотрел и сказал: спасибо.

Он и ворчал-то, наверное, больше от того, чтобы замаскировать эту завороженность.

Ворчать он любил. Ругаться. Бывал суров.

Ходил медленно, курил медленно, все — медленно, говорил нараспев. За этим крылась та деятельная сила, которая позволила создать и держать живым документальный театр. За 16 лет Театр.doc пытались убить много раз – выселениями, проверками, штрафами, визитами силовиков, не слишком хитрыми уголовными провокациями. Он относился к этим попыткам презрительно, ничуть их не пугаясь – хотя уставал страшно. Рядом была Елена Гремина – со-основательница и директор театра, режиссер и жена. И ученики. И актеры. И сотрудники театра. Вместе они были совершенно непобедимы. Это, разумеется, бесило ответственных людей.

«Нас невозможно закрыть. Выгонят – будем играть на улице».

Недавно я стала свидетелем, как в модном московском баре к нему подошли сотрудники администрации президента. Узнали. Один пьяно кривлялся и каялся: был ведь журналист, даже писал про вас, а теперь продался, зато сто тысяч получаю, вот такой вот человек-говно! «Ненужный, как табуретка». Второй весело пожелал легкой отсидки. Михаил Юрьевич немедленно отреагировал: и вам. Тот ответил: я никогда не сяду. А вы – да!

Ошибся.

Почему опасен документальный театр?

Потому что он делает всех нас – свидетелями.

Он хотел делать пьесы про мужчин и женщин. Про нелепых нас. Спрашивал: «Легко ли быть мудаком? А ты подумай, подумай».

Последние его рабочие заметки: «Когда ты пытаешь человека током, главное - следить за мощностью. А то судорожные сокращения мышц могут привести к их разрыву и перелому костей. А это явные следы. Для оператора (палача) это брак в работе, могут быть служебные неприятности». Это про антифашистов в Петербурге.

Потому что театр – документальный. Задержание и избиение бесланских мам, украинская война, сирийская война, антифашисты, правозащитники, Болотное дело, дело Магнитского, подольские менты, геи в подполье, кавказские девушки в бегах. Как пройти мимо? Нельзя не фиксировать, нельзя не рассказывать, нельзя перестать свидетельствовать.

Он смеялся над «вертикальным» искусством – дидактичным, оскопленным, оторванным от реальности. «Давайте все играть красивого «Евгения Онегина». Называл коллег по цеху «театральными скотинами» — спрятались в уютный хлев из слоновой кости. А жизнь – вот же, вот тут. Презирал за отсутствие позиции. «Нужно прямое участие в общественной жизни. Взрослое участие. Таланта – не достаточно».

Надо смотреть в настоящее. Сейчас. В прошлое. В будущее – даже в самое невероятное. Когда мы придем к власти, будет что? Надо бесконечно менять оптику — молдаванин, спящий в коробке, следователь, жена-изменница, рекламщик, вакханка, судья, бывший актер, будущий палач. Надо протирать объективы. Последняя книга, про которую мы говорили, — сборник антропологических статей. Носил с собой. «Вообще оторваться не могу».

Он был умный и щедрый. Щедрый, потому что умный. Реальность огромна, как справиться одному? Он учил – нас. Учеников было много – вместе с Мариной Разбежкиной они создали и девятый год вели школу документального кино и театра. А кто-то шел мимо школы, просто так, самотеком. Откуда только не приходили. Театр.doc — дом для очень разных людей.

С августа до зимы он был занят тем же, что и мы – спасением журналиста «Новой» Али Феруза. Театр.doc организовал читку его тюремных дневников. Читать дневники должны были другие журналисты. Михаил Юрьевич написал предисловие к книге Али – когда книги еще не было. Али вышел, книга вышла. Михаил Юрьевич пообещал ему: уладишь все с документами, возвращайся – масштабно сделаем.

Последние месяцы он ставил пьесу украинского драматурга Натальи Ворожбит «Плохие дороги». Там про войну – какая она есть. Что она есть. Ворожбит к тому времени уже заклеймили в Украине – непатриотка, очернительница, сумасшедшая. У нас ее наверняка ждало бы то же самое (разве что непатриотизм приплетать бы не стали). В России Наталья доверила ставить свою пьесу только Угарову. Он говорил: «Я вижу – как. Где взять актеров, которые потянут? Это же нечеловеческое уже».

Еще он бесконечно думал над банальностью зла. Как из нас складывается – зло? Как услышать мента, который бьет задержанного? Зачем ты бьешь? Какого будущего ты хочешь, чего боишься, что любишь? Кто ты?

Те ребята из АП. Мы записали их телефоны. Тоже хотели встретиться, поговорить. Понять. Стать свидетелями.

Он писал: «Самое страшное предательство — это предательство дара. Тебе дали, а тебе лень (или некогда) взять».

Ни на секунду. Спасибо вам.

Десять лет назад мы узнали, что в Трехпрудном сдается в аренду подвал, скинулись и сняли его. Когда я впервые увидел его, я подумал: ну и зачем нам все это?! Так можно и у себя дома театр организовать. Я ошибался: эта сцена — сама режиссер, она очень жестко тебя режиссирует. И очень меняет правила игры: здесь ты буквально лицом к лицу с залом, можно потрогать зрителя. Такое направление, как документальный театр, всем тогда казалось бредом, эксцессом. Но оказалось, именно документ может изменить и способ актерского существования, и режиссерские методы.

Мы начали с азов: театр работает со страхами. А значит, соединяет задачи психолога, социолога, художника, в общем, целителя. Было две главных линии: социальная и личная. В моду вошел вербатим, все кинулись на бомжей, проституток, гомосексуалистов, они театральны по самой своей природе. Потом стали уходить от этого, мой первый спектакль здесь — «Война молдаван за картонную коробку», и там уже серьезная, важная тема. Потом была пьеса «Жизнь удалась»: действие происходит в спальном районе города Минска, два брата любят одну девушку, люди остро чувствуют свою драму, но они безъязыкие. Пьеса про немоту: человеку очень больно, он корчится от боли, а вместо звука — распяленный рот. Потом социальная линия перешла в политическую. В пьесе про Беслан «Сентябрь.doc» нет ни одного авторского слова, она вся — по материалам форумов.

Сейчас мы разрабатываем свидетельский театр. Позвали Яшина и еще четырех человек, которых схватили на площади, били в автозаке, которые потом отсидели 15 суток на Симферопольском бульваре. Со стороны можно было подумать, что идет какая-то ломовая комедия, хохот стоял, хотя люди рассказывали довольно страшные вещи. Хохот над режимом, над ситуацией. «Если в конце басни нет нравоучения, публика не понимает, о чем речь», — сказано в «Герое нашего времени». Но мы считаем, кусок реальности в рамке особенно важен, если не давать резюме. Истинный спектакль возникает между сценой и залом.

В русском пространстве к театру отношение по-прежнему надуто-сакральное. Высказывание должно быть вертикально, вечно. Автору говорят: хочется выйти на обобщение!

Новая драма и Театр.doc легализировали мат на сцене, и в этом теперь некоторая подлянка, потому что на этом языке говорит та самая власть, которую мы не уважаем. Я читаю пьесы молодых драматургов, везде идет мат как обозначение социальной принадлежности, а это неправда, матом говорят в Кремле, на репетициях, в гарнизонах. Мат становится конъюнктурой, с одной стороны, а с другой — нормой лексики. И теперь надо как-то отделяться.

Зрители, бывает, реагируют очень ярко. На «Часе 18», спектакле о смерти Сергея Магнитского, опытный правозащитник Людмила Алексеева стала кричать на актрису, исполнительницу роли тюремного врача: «Как вам не стыдно?! Почему вы не уйдете в обычную поликлинику?!»

У нас, слава богу, нет бухгалтерии, потому что бухгалтерия губит любой театр. Но к нам время от времени приходили и приходят разные люди, предлагают взять на содержание, дать дотацию. Этот процесс обычно обостряется перед выборами. Но мы аккуратно и тихо отказываемся: Театр.doc должен быть независимым, пусть и бедным.

Сейчас все прибирает к рукам коммерция. И протест вот-вот будет прибран, потому что бокс-офис хорошо на это реагирует. У нас гигантская индустрия присвоения. Уходя из дома, говорю Греминой: «Иду в театр». Она спрашивает: «В какой (я ведь еще и в Центре Казанцева и Рощина)?» Отвечаю: «Сначала в тот, где зарплату дают. А потом в тот, где ее рассматривают как постановочное средство».

Мы надеемся, что Театр.doc стал частью протестного сознания. Сейчас главный проект театра — спектакль «Площадь», про Болотную. Хотели сделать стремительно, но закопались: жесткий сюжет обрезает реальность, ее форматирует. И надо выбирать: либо ослабленный сюжет и мощная фактура, или сюжет сильный, а фактура условная. Все приносят материалы, потрясающие интервью, но только сейчас возникла острая концепция — дать слово противникам, нашистам и прочим, чтобы они весь спектакль ругали оппозицию, чтобы получилась вот эта дуга. Мы думаем, что на сцене должны быть скинхеды, антисемиты, фашисты, чтобы зал видел спектр этих явлений и освобождался от своих комплексов.

Записала Марина Токарева, обозреватель «Новой»