Ненависть, пророщенная любовью

«Кинотавр-28» открывался в непривычно серьезном настрое. И дело не в непривычной серости, тучах, вставших над Сочи. Церемония открытия фестиваля превратилась в диспут о том, имеет ли право современный кинематограф именовать себя искусством. Что нужно российскому кинематографу, чтобы быть необходимым?

Но вначале вспомнили Даниила Дондурея, отныне приз критики будет носить имя уникального философа и теоретика кино. На экране цитата из текста Даниила Борисовича, посвященная юбилею старейшего киножурнала «Искусство кино»: «Наша позиция — сущностный выбор. Это касается искусства, реальности, авторов. Суждений и оценок. Избегать самоцензуры — опасной «привилегии», убивающей любое сообщество».

«Слово киноискусство сегодня пытаются разбить на два отдельных слова», — говорили на Открытии. Я бы уточнила, под словом «кино» сегодня чаще всего подразумевают киноиндустрию. Речь в основном ведется о бюджетах, бокс-оффисах, долях в прокате. Под нарезку из будней и праздников российской киноиндустрии: премьер особо значимых блокбастеров, выступлений киночиновников, картинок совещаний, заседаний…», — звучала песенка питерской певицы и композитора Нины Карлссон, смешивающей блюз и джаз: «Эта дискотека была бы невозможной. А мы пляшем — значит можно».

С цитатой Дондурея отлично монтировались мысли из нобелевской речи Бродского о равнодушии и разноголосии, невнимании и брезгливости на месте согласия, решимости к действию: «Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает «точку-точку-запятую с минусом», превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу»

За честь, достоинство и преданность кинематографу приз получил Павел Чухрай. Александр Роднянский заметил, что в самые разные времена звучал голос Чухрая, продолжавшего изучать опыт человека, не подстраивавшегося под заказ, снимавшего кино гуманистического содержания.

На протяжении многих лет Чухрай отстаивает право кинематографа сохранять себя как «систему нравственного страхования».

Его фильмом «Холодное танго» фестиваль открылся.

Картина вдохновлена романом Эфраима Севелы «Продай свою мать», надо заметить, основательно Чухраем переосмысленным.

Это история одного романа. Любовный треугольник. Он, Она и Двадцатый век-волкодав. Любовь, надорванная ненавистью. Ненависть, пророщенная любовью.

Летом сорок первого литовский городок оккупируют немцы. Еврейскую семью: мама, старший сын Макс (Елисей Никандров) и младшая сестра Лия — отправляют в еврейское гетто, расположенное за воротами фабрики под страшной трубой. Макс в последний момент выпрыгивает из грузовика и возвращается в свой дом — там уже расположилась литовская семья. В этом уже чужом доме и начинается недетский роман между подростками Максом и литовской девочкой Лаймой (Ася Громова). История предательств, прощений, жертв. Сломанных судеб. Кровоточащих связей. История длиной в войну. Длиной в страну, отбивающуюся от врагов и поедающую собственных мечтающих о счастье детей.

Для Чухрая важно за зигзагообразными перипетиями сюжета пробиться к сложной правде. К человеку. Ему необходима интонация исповеди (подчас надрывной) как попытка разобраться в трагедии. Поэтому в поле его внимания не только сожженные заживо. Но и выжившие, преданные и обманутые, изуродованные ненавистью, разочарованием, подозрительностью.

В романе и в фильме отношения взрослых: Лаймы (Юлия Пересильд), дочери «угольщика», прирабатывающего в зондеркоманде и Макса (Риналь Мухаметов), прирученного советской властью, ставшего опером, вылавливающим «лесных братьев» — напоминают скверный квест: найди любовь там, где человеческие отношения превратились в пепел. Макс и Лайма вовсе не идеальные Ромео и Джульетта, они способны на обман, на предательство: слаб человек, но они из последних сил пытаются сохранить главное, что промелькнуло, поманило сверкающими надеждами — их любовь. И свет во тьме светит. Метафорой мучительного романа становится танго. Танго — не просто страсть, близость, но борьба противоположностей, освобождение от одиночества. Лайма Юлии Пересильд в алом платье, с алыми губами — вне сомнений, женщина-рок, женщина-беда, фам-фаталь.

«Холодное танго» — попытка сквозь призму одного романа рассказать историю поколения. Отношений своих/чужих.

В отличие от Севелы, Чухрай концентрирует повествование на периоде войны и ранних пятидесятых.

Нет в фильме севеловских рассуждений о бездомном народе, вынужденном блуждать по миру, о сущности еврейства, о страдании как цене за принадлежность.

Чухрая интересуют иные проблемы. Автор выходит за пределы проверенного временем советского киноопыта. Хотя и в советскую эпоху фильмы про сложные национальные отношения не приветствовались (в стране великого интернационализма не могло быть национальных распрей). Вспомним мучительный путь на экраны «Комиссара» Аскольдова, обвинения в коллаборационизме Жалакявичуса за драму-вестерн «Никто не хотел умирать», снятой на излете Оттепели. Но и после развода прежних сестер-республик, если и рождались картины о непростом сожительстве в «нерушимом союзе свободном», то скорее в Грузии, странах Прибалтики.

Чухрай один из немногих соотечественников решается на зрелые, злые вопросы. В его фильме целый узел из вопросительных знаков. Неискоренимый антисемитизм не имеет сроков давности и не нуждается в специальных программах вроде борьбы с космополитизмом. Еще более драматичными в аннексированной стране становятся отношения литовцев (в подавляющем большинстве не принявших нового советского устава) и евреев (многие выходцы из местечек в большевиках видели спасение от национальных гонений). Противостояние литовцев — и русских, на штыках принесших новую власть. Немцев, огнем и мечом укоренявшихся на этих землях — и литовцев (прежде всего тех, кто участвовали вместе с фашистами в экзекуции мирного населения). Нацистов, кардинально «решавших» еврейский вопрос и советской власти, отправляющей в Сибирь целые народы в соответствии с Директивой НКВД СССР о выселении социально-чуждого элемента из республик Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии и Молдавии. В фильме есть и грузовики с еврейскими детьми, отправленными прямо в преисподнюю, и кадры с депортацией литовцев: один человек — один чемодан.

Автор размышляет о заложниках социального передела мира, жертвах репрессивной машины, пережевывающей людей: мертвых и живых. О неискоренимой вражде, проистекающей из недоверия всех ко всем. Чухрай не обличает, вглядывается во время, искореженное войной внешней и внутренней. И героев у него играют яркие, современные актеры. Для него нет срока давности у моральных вопросов. Как нет срока давности у способности человека к компромиссу. Все дело в масштабах компромисса, способного превратиться не только в предательство близкого, но в преступление против человечности. Автор ведет повествование о событиях более чем полувековой давности из сегодняшнего дня.

Один из лучших образов в фильме майор Таратута, выпивоха и бабник (Сергей Гармаш). Таратута — вроде бы человек системы, но и принадлежность системе не искореняет в нем человеческого. Он из ряда описанных Солженицыным и Шаламовым людей, которых сталинизм жевал, да и выплюнул. Полуживого, но не смятого. «Эх, родина — подруга ты моя суровая», — восклицает он… Дважды. Видимо, режиссер, адресующийся к самой широкой аудитории (кино- и телевизионной), опасается, что зритель его не поймет, не расслышит. Расслышит.

«Холодное танго» завершает кинотрилогию Павла Чухрая о сталинской эпохе («Вор» и «Водитель для Веры»). С точки зрения проблематики это сама современная картина режиссера.

В начале фильма красноречивая, показательная атрибутика времени, выхваченная камерой Игоря Клебанова: немецкие мотоциклисты на улочках литовского городка, в еврейском семействе безропотно пришивают шестиконечные звезды на одежду, в литовском — прячут и перепродают золото и вещи убитых евреев.

Чухрай из немногих режиссеров, наследников советского гуманистического кино. В его фильмах ностальгия по этому кино уживается с внутренней полемикой. Режиссер не изменяет себе, по-прежнему использует жанровый микст политического триллера, экшена, киноромана, жестокого романса и трагедии. «Холодное танго», нравится вам оно или нет, сразу узнается как чухраевское кино. Основательное, неспешное, традиционное. Порой перегруженное эмоцией, событиями, симфонической музыкой, архаичными флэшбэками. Здесь в едином эмоциональном потоке спаяны профессиональные прорывы и пораженья. Но так же как «Вор» или «Водитель для Веры», «…танго» — честное кино, живое, с крупными характерами. С храброй попыткой заглядывая в прошлое, без умиления нащупать в нем злободневные, болевые загнанные по кожу вопросы.

Чухрай показывает как госмашина стравливает людей, и какие богатырские силы необходимы обычному, маленькому человеку, чтобы сохранить себя. Выжив в кромешном аду, не задохнуться в ненависти личного ада. Это в книжках любовь всегда побеждает зло, ненависть. В жизни между белым черным, подлинным и имитационным проницаемая граница. Но «если искусство чему-то и учит, — убеждает нас Бродский, — то именно частности человеческого существования»

Эпилог фильма — цифры. Просто цифры, за которыми несостоявшаяся возможность обыкновенного «частного существования»:

- 200 тысяч уничтоженных в Литве евреев - 260 тысяч сосланных в сибирские лагеря и на поселения литовцев. - 120 тысяч советских солдат, погибших при освобождении Прибалтики от немецких войск.