— Как получилось, что вы, житель Иркутска, сейчас занимаетесь агитацией в Москве, причем за кандидата с демократическими взглядами?

— Десять лет назад я был убежденным сторонником «Единой России» и Путина. Работал на нескольких выборах с 2007 по 2012 годы. Потом я все больше начал симпатизировать людям с либеральными взглядами, эта смена убеждений была постепенной. Параллельно менялись, например, мои отношения с религией.

Вообще, в детстве я рос в маскулинной обстановке, занимался спортом — боксом. В моей среде была установка, что начальник, руководитель — тот, кто просто старше, — всегда прав. Это не оспаривается, то есть я рос в авторитарной обстановке. В какой-то момент я начал читать, интересоваться, почему надо поступать так, а не иначе, и мои взгляды менялись.

— Чем вы занимались в последнее время в Иркутске?

— В апреле я уволился из компании. У меня жена и маленький ребенок, занимался его воспитанием. Летом съездили отдохнуть, у меня есть определенные сбережения. Когда я начал работать над своей финансовой свободой, это позволило мне мыслить шире.

— Почему вы поддержали именно команду Максима Каца?

— В либеральную повестку не он меня привлек. Но он меня задел тем, что проводит агрессивную политическую кампанию, что люди на нее отзываются. Например, Брюханова — она ведь не слишком известный политик, и с нуля ее довести до Государственной думы — это дорогого стоит. Мне импонирует этот <технологичный> подход. И я верю, что все финансирование, которое Кац получает, — это частные пожертвования частных лиц, сторонников.

Человек свободен, и он может выбирать и голосовать не только у избирательной урны, но и рублем. Нормально и даже хорошо, когда есть выбор и сменяемость власти.

— Ну, историю про финансирование оставим без комментариев. Как вы относитесь к критике Каца?

— Если честно, то до вчерашнего дня был не совсем в курсе, почему его критикуют. Мне его профессиональная деятельность как политтехнолога не совсем знакома. Начал смотреть его 2–3 года назад на YouTube, ничего плохого, как мне кажется, он в них не говорил.

— Когда вы работаете на штаб определенного кандидата, вас не спрашивают почему именно в нем, а не, скажем, в штабе Литвинович или Хованской (основные конкуренты по 198 округу в Москве)?

— Мой основной тезис в том, что самовыдвиженцам приходится труднее. Когда идешь от партии, то сразу идет поддержка информационная и финансовая. Это первое. Второе: я сразу стараюсь объяснить людям, что у нас либеральная повестка, и я оговариваю основные пункты, что мы за права и свободы человека, в том числе за права ЛГБТ. Многих людей это даже отпугивает.

— Есть также версия, что Кац своими действиями подрезал политика Юлию Галямину, которая не может избираться из-за судимости, но выступает главой штаба Литвинович.

— Это на самом деле дилемма для меня. В этот вопрос я погрузился сравнительно недавно. Я знал Галямину по событиям 2019 года, она выступала на протестных акциях. Знал, что она является достаточно весомым муниципальным депутатом. Но мне все-таки кажется, что я сейчас сделал правильный выбор.

— Когда вы решили ехать в Москву?

— Это произошло спонтанно. Где-то 30 августа услышал в ролике Каца на YouTube, что волонтеры начали сниматься с агитации, потому что начинается учебный год. Посоветовался с семьей, она меня поддержала, и я купил билеты.

— На сайте Каца есть форма, где можно подавать заявку, чтобы стать волонтером?

— Да, потом эйчар с тобой связывается по видеосвязи.

— Вы с кем-то здесь познакомились еще? Были ребята из других городов?

— В основном это были москвичи. Был еще один волонтер из Испании, что необычно (на кампанию Брюхановой работают волонтеры из разных городов, в частности автор текста разговаривал с активистом, приехавшим из Владимира. — Ред.).

— Вы приехали и сразу начали работать?

— Да, прошел тренинг и на следующий день начал работать. График разный: обычно с 10 утра до 9 вечера, в течение дня удается подробно поговорить, наверное, с двадцатью людьми. Я стараюсь говорить с ними обстоятельно, объяснять свою позицию и взгляды нашего кандидата.

— Когда российский человек слышит слово «агитатор», то себе представляет человека с флагом, на бронепоезде. В чем отличие вашей деятельности от такого советского стереотипа?

— Моя жена так себе и представляет, чем я тут занимаюсь. Но вообще, дело совсем в другом. Агитатор — это человек с устоявшимися ценностями, который пытается донести свою позицию до тех людей, которые нейтрально относятся или не определились со своей позицией по какому-то вопросу, необязательно политическому. Агитатор может быть, например, за здоровый образ жизни.

— Какая задача стоит перед агитаторами? Увеличить узнаваемость кандидата?

— Над узнаваемостью кандидата мы уже поработали, в последнюю неделю перед началом голосования больше занимались привлечением к повестке. Речь о том, что надо идти на выборы. Для себя выработал структуру разговора: объясняешь, куда нужно приходить.

— О чем обычно приходится говорить?

— Больше всего меня удивило, что люди воспринимают выборы как социальную нагрузку, а не как привилегию. Я стараюсь им объяснить, что наши предки вырабатывали эти методы, выборный процесс на протяжении 300 лет, что они боролись за это право. Стараюсь убедить людей, что любое действие лучше бездействия. И для меня важнее агитировать, быть наблюдателем. Я лучше приведу на участок 100 человек, чем проголосую сам. Вообще, мне было интересно, почему москвичи не идут голосовать. Ведь выбор кандидатов здесь сильно лучше, чем в Иркутске. Иркутск — не очень подходящий город для того, чтобы что-то говорить и делать в политике.

— Вы сами не собираетесь голосовать?

— Я не успел взять открепительные, когда уезжал из Иркутска, упустил это из вида.

— Получается интересная штука: раньше кто-то «ходил в народ», ехал из Москвы в регионы, а теперь вы приезжаете в Москву, чтобы объяснить жителям столицы, что они политически пассивны.

— Для меня это еще некоторое испытание, выход из зоны комфорта. У меня хорошая жизнь в Иркутске: свое жилье, семья. А тут, в Москве, все иначе. Специально устроил себе спартанский образ жизни: снял койку в хостеле, там немного обустроился уже, но почти все время работаю.

— То, что молодые ребята называют челленджем? Почему бы тогда не заняться дайвингом вместо волонтерства на выборах?

— Дайвингом я тоже обязательно займусь, я путешествовал много, но вот с дайвингом пока не получилось.

— Вы называете себя сторонником либеральных ценностей. Что вы под ними понимаете?

— Права человека, в первую очередь. Я рассматриваю человека, как индивида, которой вправе распоряжаться своей судьбой сам, как он хочет. Конечно, есть оговорки, но это первично. Я начал думать об этом, когда работал в госкомпании.

— Много людей у вас было в подчинении?

— В Тынде — 115. В Нижнеудинске — 360. Достаточно серьезные предприятия, большие мощности. Мы ремонтировали вагоны. Мне было важно, чтобы люди работали хорошо. Ведь как это делается в РЖД? Это строгая вертикаль, командный принцип управления. Нужно было подчинить себе людей, жестко руководить. Должно было быть явное разделение на начальников и подчиненных. В РЖД очень много таких уровней — начиная от генерального директора компании и заканчивая рядовыми сотрудниками. И вот надевается униформа, погоны. Административная вертикаль выражается не только в одежде, но и в действиях людей, в вербальных и невербальных действиях. И это жутко неэффективно. Очень много времени тратится на то, чтобы расставить все точки над i, кто есть кто, чтобы обозначить статус. Предполагаю, что в нашем государстве такая же ситуация.

— Почему вас это не устраивает, если устраивает многих других?

— Это все очень неэффективно.

— Проблема все-таки в неэффективности или в правах и достоинстве человека?

— Мое рассуждение об этом началось с неэффективности управления. Так я пришел к правам человека. Мне повезло, что я начал руководить предприятием, которое находится далеко от каких-либо центров. Тында находится в Амурской области, а ближайшее управление РЖД в Хабаровске — за тысячу километров. Я старался относиться к людям с уважением. Человека лучше мотивировать, а не заставлять его насильно что-то делать «как начальник»: например, накричать или через мастера надавить, применять дисциплинарные наказания.

Я согласен с тем, что тут можно говорить о понятии достоинства. Достоинства и в том, как людям платят за их труд, и в том, что к ним не относятся как к скоту. Очень плохое слово — «скот». Так вот, от того, как хорошо человек работает, зависит работа предприятия, финансово-экономическое положение. Поэтому я стал приходить к идее, что человек должен быть свободен.

— Есть ощущение, что в Москве никто уже в изменения политические не верит, все разочарованы. И тут на моем пути появляетесь вы с листовкой. Почему я подавлен, а у вас — активная жизненная позиция?

— Апатия действительно сейчас есть. И не только в связи с тюремным сроком для Навального или навешивания ярлыков «иноагент» на СМИ. В рядах оппозиции, наверное, нет веры в то, что можно что-то изменить. Но «черные лебеди» появляются с обеих сторон — и для нас, и для властей: если вы что-то делаете в политике, вы можете встретить одного из них.

— О чем еще вы говорите с людьми на улицах сейчас?

— Меня задели люди, которые поддерживают «Единую Россию», как им кажется, аргументированно. Настолько работает сила пропаганды и телевизора. Человек говорит мне, что в России все хорошо. Получается, что мы живем в разных странах.

Меня это заставило задуматься о том, что мы агитируем людей только перед выборами. Процесс этого спора со сторонниками «Единой России» происходит только в короткий промежуток времени: это три месяца, только перед выборами. А все остальное время — сплошной Соловьев и Киселев, пусть они и непоследовательную картину мира выдают. Когда люди, находящиеся под влиянием пропаганды, сталкиваются с действительностью, у них возникает злость. К тому же Соловьев явно говорит очень провокационные, ксенофобские вещи, которые разделяют людей, стравливают их. А я как либерал не могу этого приветствовать.