После Страсбурга

Ночи с 1 по 3 сентября 2019 года сестры Элла Кесаева и Эмма Бетрозова провели дома, а раньше всегда оставались в школе. Теперь женщины опасаются заходить в школу после наступления темноты: «После 2016 года (тогда пятеро женщин из «Голоса Беслана» пришли в школу в футболках с надписью, обвиняющей Путина в трагедии Беслана. Женщин задержали, трех приговорили к 20 часам общественных работ, двух — к штрафам в 20 тысяч рублей.— Е. Р.) невозможно там находиться, — говорит Элла. — Раньше они — не полицейские, а сотрудники, мы их на лицо знаем — еще этику поведения соблюдали. А теперь мы боимся, что в темноте на нас могут натравить каких-то сумасшедших, так уже было. В 17–18-м интереса к бесланской теме не было, журналисты не приезжали, и сотрудники совсем обнаглели. Я год назад в школе хотела что-то достать из сумки — меня сразу схватили и обыскали, думали, достаю плакат».

На следующий день мы придем с Эллой в школу, она будет обнимать и приветствовать идущих навстречу женщин, называя мне вместо имен цифры погибших («Двое детей погибли. У этой — четверо…»), а высокий мужчина в розовой рубашке едва заметно переходит по спортзалу за ней. Еще несколько человек в штатском стоят в центре зала, внимательно глядя на людей.

Руслан Бетрозов, муж Эммы, был первым, кого террористы застрелили в спортзале. Их сыновья Алан и Аслан тоже погибли. Дочка Эллы Кесаевой Зарина спаслась, и теперь уже ее дочь, черноглазая красавица Амина, носится по дому вместе с пухлым смешным Сережкой, приемным сыном Эммы.

В этот раз устраивать акции женщины не стали. За последний год ситуация сдвинулась: «После победы в Страсбурге доверие потерпевших к нам усилилось».

Эмма извиняется и выходит: время вечерней дойки. Сестры разводят коров и коз, продают молоко, мороженое и сыр, все остальное время занимаются иском в Страсбург. На книжном стеллаже в кабинете «Голоса» — картонные папки от пола до потолка.

В апреле 2017 года решение Европейского суда по правам человека признать российское государство виновным в нарушении права заложников на жизнь встряхнуло Беслан. Страсбургский суд установил, что российские власти, зная о готовящемся теракте, не смогли предотвратить его, не организовали спасение людей и не использовали все возможности, чтобы освободить заложников. Это решение положило конец 13 годам споров бесланцев. На следующий день после решения ЕСПЧ к воротам сестер рядом с их магазином «Козье молоко» выстроилась очередь потерпевших, которые тоже хотели подать иск. Новый, от 297 заявителей, ушел в Страсбург 30 апреля. В прошлом решении ЕСПЧ потерпевшим было сказано, что власти России нарушили право граждан на жизнь, но не нарушили право на расследование. В этом иске заявители доказывают, что надлежащего расследования Россия не провела. Когда документы от новых 297 заявителей в Страсбург ушли, в «Голос Беслана» обратились еще 30 человек.

Элла сажает нас за стол, режет три пирога. Разливает лимонад, хочет произнести тост — но в итоге выпивает, не чокаясь.

В этом году «Голос Беслана» добился еще одной цели: строительства детской площадки и установки мемориального камня на пустыре прямо напротив школы. Элла посчитала, что раньше туда приходили играть в футбол 26 погибших в теракте мальчиков. «Это наша вторая победа после Страсбурга», — говорит Элла.

Мы приходим на площадку 2 сентября. Там еще устанавливают подсветку, метут вениками тротуарную плитку. Местные мальчишки убирают камни с будущего газона, сами залезают в тачку с камнями, с воплями несутся вниз с холма. Звонко ударяются камни о тачку, звонко разносятся голоса детей.

Римма Бетрозова, сестра Руслана, убитого мужа Эммы, подходит бесшумно, садится на новую скамью, смотрит на детей. 15 лет назад ее племянникам Алану и Аслану было 16 и 12.

— 31 и 27, — говорит Римма, словно про живых. — У них бы уже были жены, дети… Все их ровесники женятся, на свадьбы зовут. По нашим традициям на свадьбу как не идти? А что мне на свадьбах делать? Плакать? Я не могу.

Город детства

Днем 1 сентября в бесланском Дворце культуры проходит официальная пресс-конференция Комитета «Матери Беслана». Кроме пострадавших, на нее собираются государственные чиновники и главы других организаций жертв терактов: «Норд-Ост», «Волга–Дон», «Рейс 9268». Пресс-конференция продолжается несколько часов, обсуждается на ней две главные темы: как обратиться к властям с проектом закона «О статусе жертв террористических актов» и как создать всероссийскую Ассоциацию пострадавших в терактах. Второе предложение член комитета Анета Гадиева сформулировала так: «Именно такой формат дает возможность решать вопросы наиболее эффективно».

Жалобу в ЕСПЧ и расследование теракта упоминают мельком. Обсуждают, что у комитета еще остались путевки для потерпевших: «Это говорит о том, что Министерство труда и социального развития делает свою работу». Что в этом году в вузы поступили 58 бывших заложников. Благодаря льготам для жертв Беслана у них есть «возможность получить образование и потом достойно продолжать свою жизнь». Что комитет обратился с ходатайством придать разрушенной школе статус вновь выявленного памятника культуры республиканского значения. Что идею матерей создать в школе музей борьбы с терроризмом в администрации пока не поддержали, а зря. Затем мэр Беслана Станислав Дзебоев поприветствовал гостей из других организаций и призвал их приезжать не только в дни траура, но и на открытие, например, спорткомплекса.

Председатель комитета Сусанна Дудиева пообещала, что «наряду со своей основной деятельностью» «Матери Беслана» хотят, чтобы Беслан стал «городом счастья, городом детства, с красивой новой инфраструктурой» и чтобы «первый звонок в 1-й школе призывал к новому счастливому будущему». В конце редактор газеты «Жизнь правобережья» Лидия Комаева вручила медали бывшим заложникам, помогавшим в школе другим. «Они просто памятные, никаких льгот», — словно извинялась она.

Раньше Комитет «Матери Беслана» и «Голос Беслана» были одной организацией. Потом из-за разных взглядов на методы и цели работы они разошлись.

«Человек, который меня спас, не мог в меня стрелять»

В 2012 году нечетную сторону улицы Коминтерна за школой переименовали в «Улицу героев ЦСН» (Центра специального назначения ФСБ). Жертвы теракта узнали о переименовании, когда таблички уже висели, возмутились и потребовали слово «ЦСН» из названия убрать. Теперь на синих табличках видны очертания неряшливо оторванных белых букв. Отношение к десяти погибшим спецназовцам и к сохранению памяти о них раскололо город не меньше, чем иск в ЕСПЧ. Одни пострадавшие уверены, что в школе погибли герои. «Если они герои, то кто те, кто стрелял с крыш по школе?» — спрашивают другие.

Первые 11 лет новая школа, построенная сразу после теракта, официально называлась так: «ГОУ СОШ г. Беслана по ул. Коминтерна, 130». Но в 2016 году ее переименовали. Теперь она называется «Школа № 1 им. Героев спецназа ЦСН ФСБ РФ».

Изображения погибших спецназовцев я встречаю в школе шесть раз: огромные фотографии на фасаде, черно-белые карандашные рисунки в холле, стенды с биографиями и домашними фото в Зале славы на третьем этаже, цветные портреты в коридоре, стенд с фотографиями в Зале памяти школы, алые сердечки с фотографиями и надписью «Вы навсегда в самом сердце Беслана» — в Знаменном зале.

Кроме того, каждый класс школы назван в честь одного из Героев России, все ученики носят бейджи с их именами (к примеру, учеников класса имени майора Андрея Велько ласково называют «вельчата»), а после выпуска торжественно передают это имя следующему классу. В школе постоянно устраивают встречи с семьями погибших спецназовцев, их живыми коллегами и ветеранами локальных войн, проводят уроки патриотического воспитания и даже открыли класс юнармейцев — пока только один. В Знаменном зале школы посреди флагов различных родов войск я обнаруживаю огромный флаг Сирии. В 2015-м ученикам школы предложили написать письмо русскому солдату на сирийской земле. В благодарность за письма солдаты прислали флаг.

Важно заметить: после теракта в новую школу перешли практически все учителя и ученики, учившиеся в старой. До сих пор там около 20 педагогов старой школы, включая директора. Многие сами были жертвами.

Учитель истории Надежда Ильинична — одна из тех заложниц, кто не верит, что по школе стреляли снаружи. «Если б из огнемета били отсюда сюда, — Гуриева показывает спортивный зал на картонной модели школы, — я бы здесь не стояла. Посмотрите на окна спортзала: фрамуги все выбиты наружу. Если бы стреляли по школе, они бы выпали внутрь. Террористы стреляли по потолку, чтобы нас успокоить. Там висели мины. Одна взорвалась».

Мы стоим посреди Зала памяти — школьного музея, посвященного теракту. Вокруг — простреленная доска из старого кабинета истории, разбитая ваза из кабинета директора, манекен в шлеме одного из погибших спецназовцев и в форме другого… Всего в школе Надежда Ильинична открыла шесть музеев: еще Зал славы с биографиями спецназовцев, Зал истории школы, Зал Великой Отечественной войны, зал с предметами осетинского быта, Знаменный зал… Кажется, вся официальная память о теракте сохраняется здесь.

«Мы все хотим знать правду, — говорит Надежда Ильинична. — Но я никогда не пойду громить здание суда».

Надежда Ильинична признает, что название школы вызывает у жителей Беслана вопросы. Но главный — не в упоминании ЦСН, а в номере один.

— Мне матери говорят: если это первая школа, то где мой ребенок? А я им: это первая школа. А твой ребенок — там же, где и мои два…

Первого сентября 2004 года Надежда Ильинична пришла в школу № 1 с 15-летним Борей, 12-летней Верой и 7-летней Ирой. Старшие дети должны были танцевать праздничный танец на школьной линейке и спешили переодеться. По остаткам бального платья Веру и опознали. Боря обгорел меньше. Надежда Ильинична говорит, что лицо у него было спокойное — не такое, как у тех, кто заживо сгорел.

Теперь 22-летняя Ира снимает с крючка Верину школьную форму, оставшуюся тогда в классе, показывает дырки от пуль — частые и мелкие, как кружева. Я спрашиваю, каково ей держать форму в руках. «Это часть нашего прошлого. Оно никуда не уйдет».

В классе Иры погибли четверо. Теперь у многих одноклассников уже дети, многие уехали.

— По возможности люди уезжают. Многие идут учиться в медицинский, в МЧС, в силовые какие-то вещи… Некоторых не берут: травмы и все такое. Сын Дмитрия Разумовского (полковника «Вымпела», погибшего в Беслане. — Е. Р.) хотел поступить в спецназ, но его не взяли, психолог сказал: ты будешь мстить.

Ира заканчивает магистратуру Московского городского педагогического университета.

— Я когда первый год уехала, поступила в институт, думаю: надо 1 сентября себя как-то отвлечь. Пришла на пару… Это самое ужасное, что я могла сделать. Никто не понимал, что со мной происходит, а я просто не могу… Потом, когда не было возможности прилетать домой, я приходила в Москве на Николо-Архангельское кладбище, где похоронены спецназовцы, и сидела. А сейчас решила, что поеду домой. Мне надо быть тут и как будто заново это пережить.

В последние годы Ира начала много читать про теракт: «Я видела стрельбу в зале, видела, что террористы задевали провода, на которых висели бомбы… Я понимаю, что человек, который меня спас, не мог в меня стрелять… Мы дружим с семьями погибших спецназовцев, они часто сюда приезжают. У нас была необходимость с ними общаться. Просто необходимость. С семьей Разумовского мы уже сроднились, на свадьбе у Миши Разумовского я встретила своего супруга».

Ира ведет нас в Знаменный зал школы, заполненный символикой разных спецподразделений ФСБ. Один стенд посвящен Александру Богомолову, начальнику отдела специального назначения «Ворон». Ира искала его много лет.

— Голубые глаза, щетина и рукава вот так вот закатаны. Все, что я запомнила, когда он меня из школы выносил. Я потом всегда про него спрашивала, ходила, смотрела, когда к нам спецназовцы приезжали. А потом нашла в интернете фотографию Богомолова. У меня внутри что-то оборвалось, ушла с работы зареванная. Потом прочитала, что в 2017 году он погиб. Мама познакомилась с его супругой. Она живет в Москве. Я… короче, я не знаю, что ей сказать. Я знаю адрес, я все знаю, мне нужно прийти… — всхлипывает. — Надо с ней увидеться, но… не знаю. У меня чувство какой-то вины. Что я не застала его живым, что его нет.

Я спрашиваю, становится ли со временем легче.

— Мне — нет, — мгновенно откликается Ира. — Тогда я была маленькая и ничего не понимала, а теперь пришло осознание всего — и мне херово. Честно — мне херово. Если б не психологи, я не знаю, что б с нами было. А папа к психологам не пошел — и умер.

Год назад 1 сентября Ира начала записывать в фейсбуке, что с ней происходило, подробно, каждый день. Говорит, что в эти дни не может читать соцсети и СМИ:

— Там только разбор: кто виноват, кто заплатил и так далее, — голос Иры срывается, она переходит на шепот. — Мне кажется, это неправильно. Очень больно, когда вся эта полемика…— всхлипывает, долго молчит. — А тех, кто пострадал, мы не замечаем. Мы о них просто не думаем.

«Чуть-чуть не красавица»

Среди этой тишины раздался тонкий звон, словно столкнулись два хрустальных бокала. «Я подумала: как легко умирать», — вспоминает она.

1 сентября 40-летняя красавица Лара пришла в школу вся в черном. Четыре месяца назад от рака желудка скоропостижно умер ее муж, и она не снимала траур. После начала штурма Ларису с двумя детьми, первоклассником Заурбеком и 9-летней Мадиной, террористы загнали в столовую. Они лежали на полу в углу, когда решетку в окне вдруг выбило внутрь, и в помещение запрыгнули три спецназовца.

«Бесшумно, по-кошачьи, будто на батуте, — вспоминает Лариса. — Встали на подоконнике — а спрыгнуть некуда, мы ковром лежим. Стол в центре стоял — они на него. Тут террорист вбегает, видит их, короткий бой, террорист бросает гранату. И все».

Граната летела так долго, что Лариса успела прижать к себе сына, схватила второй рукой дочь. Почувствовала, что на лицо что-то упало — словно штукатурка посыпалась с потолка. Услышала крик сына. «Смотрю — на нем капли крови, текут с меня. Я вытащила из-под него руку, трогаю лицо — накалываюсь пальцами на свои кости. И вырубаюсь».

Дети Лары спаслись: дочь Мадина — раненая «нашей, родной пулей» при стрельбе в окна, сын — почти целый, с поврежденными барабанными перепонками.

Из-за кровопотери Лариса практически умирала: «Медсестра потом рассказала, что я по дороге в больницу три раза у нее «уходила», давление 50 на ноль. Держали на аппарате искусственного дыхания, за ночь сделали две операции». Правая часть тела Ларисы была иссечена осколками: «Рука раздроблена, кисть раздроблена, пальчик оторван, глаз сошел с орбиты, кости все разлетелись, верхняя челюсть сломана в двух местах, скуловой кости нету. Лица вообще не было, мама опознала по одной родинке». Искали Ларису долго. Когда она позвонила сыну из больницы, он спросил: «Ты кто?»

Первые дни Лариса не понимала, насколько тяжело пострадала. «Сейчас у меня мимика более-менее восстановлена, а тогда я не чувствовала лица. Говорю медсестрам: дайте зеркало. Они: «У нас нету». «А как вы чепчики свои надеваете?» «Мы по памяти». Потом дали, большое такое зеркало. Смотрю — лицо в него не помещается, опухло, подбородок на груди лежит».

Всего Лариса перенесла 30 операций. Нервных окончаний, мышц и большей части костей на правой стороне ее лица не осталось, и врачи лепили лицо кавказской красавицы, словно статую: отстраивали костный каркас, нитями подтягивали мышцы, пересаживали кожу со спины, дважды зашивали барабанную перепонку:

Сейчас правый глаз Лары на 89% не видит. Раньше было еще хуже, но теперь «словно занавесочка черная опускается». Жаль только, что изображение перед глазом двоится, и на лестницах Лариса всегда боится упасть. Слез она не чувствует, они текут из поврежденной слезной железы сами. Гайморовые пазухи смещены, воздух попадает в горло, не нагреваясь, в холода Лариса все время болеет бронхитом, а зимой старается не выходить из дома вообще.

Последнюю операцию Лариса перенесла в 2014 году в Тбилиси: там ей подтягивали ткани правой части лица. Но раз в несколько лет лицо Ларисы опускается вновь. «Я правую сторону не чувствую, только одну губу. Когда в правом уголке рта тяжесть — значит, все лицо опустилось».

Деньги на лечение каждый раз приходится просить у администрации Северной Осетии. Операции, которые ей нужны, относятся к пластической хирургии, и государством не дотируются. В прошлый раз Лара сама заплатила врачам 175 тысяч рублей. В администрации республики ей пообещали, что деньги вернут, но прислали сначала сто тысяч, потом, после писем и напоминаний, еще 30. «Я думала даже со счета их не снимать, они же не милостыню мне посылают. Потом думаю: а что мне, самой платить? И сняла».

Недавно московские врачи предложили Ларисе пройти операцию в немецком Аахене, пообещали, что там есть врачи и оборудование, которого нет в России. Правда, операции за границей не дотируются. «Я же не могла сказать, что у меня нет денег, сказала, другие дела сейчас. А какие у меня дела?» — говорит Лариса. До теракта она работала главным бухгалтером, потом получила II группу инвалидности и пенсию в 13 990 рублей. На всякий случай Лара встала на учет в центре занятости, но единственное, что ей предложили, — курсы мастеров маникюра.

— Они думают, я маникюр вот этой рукой буду делать?..

Мы сидим на кухне в доме Лары во Владикавказе, куда она переехала сразу после теракта. На ней майка в стразах, узкие джинсы, алые тапочки с бантиками. Из-под коротких рукавов видны тянущиеся по всей правой руке шрамы: рваные линии швов, выхваченные куски плоти. Лара вытягивает вперед руку, так что виден пришитый врачами палец и аккуратная квадратная заплатка из пересаженной кожи.

— Я сказала: детям своим это предлагайте. И ушла.

Лара кормит нас пирогами, расспрашивает, как идет расследование теракта (она была одним из заявителей по делу «Тагаев и другие против России»), показывает большие, очень аккуратные, вставленные в золоченые рамы вышивки. На одной — улыбающийся Заурбек. 13-летним, спустя семь лет после теракта, он залез в ванну в доме своей бабушки — и внезапно умер. Врачи подозревали сердце, от вскрытия Лариса отказалась. Похоронили Заурбека на кладбище во Владикавказе. Когда весь Беслан идет на кладбище «Город ангелов», Лариса едет туда.

Весной глава Северной Осетии Вячеслав Битаров пообещал выделить деньги на операцию Ларисы из резервного фонда республики. Лариса ждет, гравитационный птоз опускает ткани лица, темные пряди волос отрастают, закрывая правую сторону лица. «После теракта я совсем длинные отрастила, полностью лицо закрывала. Потом лучше стало… Я первый раз, знаешь, когда пришла в себя? В 2005 году в январе. Со мной в больнице собрали спинальных больных, они вот по сюда, — Лариса показывает на свою шею, — ничего не чувствовали. Посмотрела я на них, думаю: ну, поллица… Хрен с ним. 40 лет жила красавица — а тут чуть-чуть не красавица. Ладно».

Беслан