Строить атомную электростанцию начали в 1981 году, тихо, без присущих комсомольским стройкам шума и помпы. Проект АЭС был типовым, аналогичным Балаковской и Калининской АЭС: проектная мощность 4000 МВт, четыре реактора, запуск первого был запланирован на 1992 год.

Строители приехали уже в феврале. Тогда по грунтовым дорогам Камских Полян ходили коровы и свиньи, вместо домов стояли вагончики. В двух из них был детский садик. «У каждого ребенка была раскладушка, — вспоминает то время жительница Камполян Юля Тюленева. — Мы сами раскладывали себе постель, брали спальный мешок… Вечером за мной в садик приезжал папа — на тракторе, по бездорожью, по уши в грязи».

Поселок и АЭС строились параллельно, первыми строителями стали солдаты стройбата, затем поехали рабочие с Заинска, Нижнекамска, с соседней Балаковской АЭС. Рабочих на стройку отбирали специально: несудимых, непьющих.

«Сколько молодежи было! — вспоминает школьная учительница Любовь Ивановна Тюленева, — Приедут с чем? С рюкзаком. В рюкзаке полотенце, зубная щетка, спецовка. И все. Когда люди живут в малосемейке, на общую кухню ходят — у них все общее, двери не закрываются, взаимовыручка — обалденная».

В конце 1982 года село стало рабочим поселком. Жителям объявили, что здесь построят закрытый город на 40 тысяч человек. Снабжение будет московским, рабочие места — постоянными, прописка — только для своих.

Село, которое стояло на этом месте со времен Ивана Грозного, перестало существовать. К началу строительства из шестисот частных домов с вишневыми и яблоневыми садами осталось 250, скоро уничтожили и их.

«Местные не обиделись, не озлобились, — вспоминает Тюленева. — Помню, в семь утра муж занимал очередь, чтобы получить пай хлеба: булка белого и две серого. Потом я с двумя детьми его сменяла, к 11–12-ти получала хлеб и домой шла. А мимо уже люди с работы идут. Бабки местные, деревенские, сидят, переговариваются: «Строители пошли!» С гордостью! Они могли ведь иначе встретить, с недовольством. Но они гордились».

И теперь, больше тридцати лет спустя, жители Камских Полян вспоминают это время с ностальгией и радостью: «Энтузиазм нами двигал. Не было никакой корысти: где, сколько заработать, — говорит Тюленева, — Мы хотели получить здесь жилье. Работать, строить, дерзать».

А потом случился Чернобыль.

Конец

В конце апреля 1986 года в Камских Полянах стояла небывалая жара. «У мужа день рождения был, мы поехали на Каму купаться, — вспоминает Любовь Ивановна Тюленева. — Я платье безрукавое надела, загорела. Вернулись домой, мама говорит: слышали? Чернобыль взорвался. Говорят, где-то на Украине. Мы обалдели».

Разговоры о том, что за взрывом на Украине последует прекращение строительства ТатАЭС, начались почти сразу.

Комиссии поехали одна за другой. Пошли слухи, что под фундаментом атомной обнаружилась трещина, что состав почв не соответствует заявленному, что реактор — точная копия чернобыльского, и авария может повториться…

«Из Казани пришел огромный икарус «зеленых», начали они пикетировать: «Долой, не дадим», — вспоминают жители. Большинство до сих пор уверены, что местных среди пикетчиков не было, возглавили протесты экологи из Казани. Параллельно в Татарстане начались националистические выступления, которые шли одновременно с экологическими. Дирекция АЭС пробовала успокоить людей, объясняя, что реактор ТатАЭС устроен иначе, чем чернобыльский, и взорваться вообще не может, что плиту под реактором проверяли до сантиметра… «У нас с Чернобылем реакторы на разных принципах работали, нам это не грозило, — возмущается один из бывших начальников строительства Юрий Данилович Смирнов. — Когда закрыли атомную, я еще год работал, думал, что хватит ума ее возродить, столько средств вбухано. Ждал. И все ждали».

В апреле 1990 года Верховный Совет Татарской АССР объявил, что строительство АЭС в Камских Полянах прекращается. Официально — из-за протестов экологов. Но жители верят: Борис Ельцин согласился остановить строительство АЭС, договорившись с будущим президентом республики Татарстан Минтимером Шаймиевым о том, что националистические протесты утихомирятся.

Девяностые злые года

Мы едем на станцию солнечным днем, карабкаемся по разбитым бетонным плитам. Вокруг — бесконечные бетонные руины, засыпанные землей. Чуть дальше, на месте третьего реактора, и бетона уже не найти.

Как вспоминает один из строителей АЭС Юрий Данилович Смирнов, под дождем и снегом железобетон начал наполняться водой, трескался, искривлялся гармошкой: «Там высоко грунтовые воды были. Когда строили, штук 10–15 скважин пробурили, день и ночь откачивали эту воду, целую реку выкачали. Как насосы убрали, демонтировали — поднялась вода, затопила грунты. Даже металл пропал — только в гаражах применять».

Пилить станцию начали сразу. После закрытия она не была законсервирована, то есть никому не принадлежала. Часть объектов АЭС передали городским организациям, те думали, что с ними делать. И начали их распродавать под разборку.

«Я продавал изделиями, — вспоминает один из бывших строителей, а потом уничтожителей АЭС. — Спиливал какую-нибудь запчасть, увозил в Нижнекамск на предприятия, договаривался. Директора не всегда понимали, зачем им эти штуки, но меняли на то, от чего им надо было избавиться. Денег же не было, только бартер». Право отпилить что-нибудь на АЭС использовали как валюту, обменивали и перепродавали.

Станция еще долго кормила камполянцев, снабжая кирпичами для дач, железными листами для сараев, цветным металлом для продажи. Руины огромной стройки быстро оказались обжиты. Местные катались по объездной вокруг АЭС, ходили на площадку за атомной за грибами, ловили рыбу и купались в созданных для охлаждения реактора прудах.

Все следующие годы поселок ждал. Слухи ходили волнами. Говорили, что атомную вот-вот начнут строить на том же месте; что почву признали зыбкой, и стройку перенесут за соседнее поле; что в Москве уже подписали распоряжение и вот-вот начнут нанимать людей… Дети уезжали в города, но учиться шли на энергетиков или строителей — ну а вдруг? Взрослые жили на пенсии родителей — только их и платили вовремя. Зарплаты не давали вовсе или выдавали товаром. У каждого, пережившего в Камполянах 1990-е и 2000-е, есть история про «выполнил работу — получил резину».

«Станции нет, эта (жена. — Е. Р. ) беременная. Говорит: яблок хочу. А яблоки — 6 тысяч рублей. Пошел денег на яблоки занимать — никто не дает, — вспоминает строитель Альфат Зарипов. — Ну, выжили как-то. Хорошо, огород был. Зарплату то печеньем давали, то резиной, то семечками, то тушенкой. Все меняли на деньги. Так-то нормально, хорошо жили».

Еще во времена атомной жителям поселка стали давать наделы земли. «Тогда никто труда не боялся: дают — берем, — вспоминает Любовь Тюленева. — Всю землю подняли, перекопали. Потом, с наступлением 90-х злых годов мы за счет этого выжили. Родители солили капусту, грибы, огурцы. Научились хлеб домашний выпекать. Зарплаты не было, начались волнения среди рабочих коллективов…»

Люди начали разъезжаться. Юрия Даниловича Смирнова, ставшего к тому времени начальником атомной электроналадки, звали на строительство соседней Балаковской АЭС. Он отказался. «Родители, могилы всех родственников рядом… Решил: я молодой, 36 лет, что-нибудь придумаю тут, найду. Хотя людям было тяжело, особенно рабочим. «Шеф, усе пропало» — это выражение тут присутствовало. Но мы верили обещаниям руководства».

Еще год Смирнов не увольнял своих подчиненных, сам находил для них подряды на стороне: «В Заинске работали, в Нижнекамске. Оборудование после ремонта налаживали, на ТЭЦ котлы мыли. Мне говорили: держись, может, они еще одумаются. Это только от большой дури можно: закрывать, что сделано, и ничего нового не предлагать. Если бы я семье сказал: поехали на Балаковскую, они бы согласились. Но этих мне куда?»

Поняв, что атомной не будет, Смирнов уехал работать в Москву — как и большинство бывших сотрудников АЭС.

Надежда для камполянцев приняла вид советского автобуса-пазика: с конца 1990-х штук сорок таких автобусов каждое утро уходили в Нижнекамск, Набережные Челны, Заинск, Казань. Те, кому повезло больше, уезжали на вахты в Сургут, Нижневартовск, Москву. «70 процентов мужчин — на выезде, — вспоминает Любовь Тюленева. — Мы мужьям шутили: что, если вы вернетесь, а всех женщин забрали в полон?»

А потом на окраине умирающего, полупустого поселка начали открываться казино.

«Тат-Вегас»

В 2006 году Татарстан принял закон «О размещении игорных заведений». Пока по всей России боролись со слот-машинами и подпольными залами игровых автоматов, на выезде из Камских Полян, между отделением милиции и руинами атомной, появились «Париж», «Манхэттен», «Черная жемчужина», «Тат-Вегас». Всего девять казино. Строили наскоро: обивали доками старые заброшенные сараи и магазины, вешали пестрые вывески.

Под зону игорного бизнеса администрация поселка выделила 206,5 гектара. Как в 2008 году заявлял руководитель игорной зоны Олег Кузнецов, ежедневно в местных казино играли 500−600 человек, они дали 400 рабочих мест. Если в 2007 году бюджет Камских Полян был 5 млн 400 тысяч рублей, на следующий год только налоги с игорных залов составили 32 млн рублей. На окраине города проложили аллею с фонарями и пластиковыми пальмами, в самом поселке впервые заработали такси. Чтобы получить налоговые льготы, владельцы казино построили дороги и детскую площадку: в одном из дворов до сих пор стоят несколько покосившихся горок. Была еще веревочная лестница — но ту растащили на рыболовные сети в первые же дни.

Владельцами казино были приезжие: «Манхэттен» открывали удмурты, «Париж» — питерцы. Но гостиниц в поселке не появилось, федеральной рекламы казино тоже, поэтому играть здесь стали в основном местные: жители Альметьевска, Нижнекамска и сами камполянцы.

— Клиентка пришла, старушка, — вспоминает парикмахер Галина Смирнова, — Говорит: сделай мне химию напоследок, все равно вечером пенсию проиграю.

— Играл тут один, Вовка, — рассказывает старожил поселка Роман Райнтвайн. — Его очень оберегала жена, даже пошла в церковь работать, чтобы его огородить. И то ли своей молитвой, то ли еще чем его из казино оттянула. А вообще, говорят, там преподносили кружку пива от заведения, и было это пиво чем-то загажено, что вызывало у людей тягу. Тягу играть.

Красивая жизнь

Впрочем, те, кто работал в казино, вспоминают то время, словно волшебную сказку.

— В казино идешь, как на праздник. Там движение, там эмоции, там интересно! — бывшая кассир «Манхеттена» Юля Тюленева сидит на диване в квартире камполянского дома, переделанного из старой больницы. За ее спиной — наклеенные на обои силуэты небоскребов и слова New York. — У меня касса стеклянная, я весь зал видела. Зал красивый, музыка постоянно-постоянно. Там такая атмосфера… Заходишь и теряешься во времени. Фаер-шоу на улице устраивали, сприптиз показывали. Мужчины стриптиз показывают лучше, чем женщины. Я сама первый раз вот так вот смотрела, аж вообще!

На работу Юле надо было наряжаться: «Накрашенная обязательно, в форме, в чулках, туфельках. Ну, я, конечно, в кассе сижу, а если я выйду? Даже элементарно в туалет? Нужно было лицо держать».

В казино Юля пришла из школы. Зарплата учителя музыки — 2–3 тысячи рублей, кассира казино — от 7 до 15-ти, поэтому увольнялась Юля без колебаний. «Когда мне первый раз миллион принесли на фишки менять, у меня прям: «О-о, это же квартира же! О-о, это же машина же!» Но нас учили: к деньгам относитесь, как к бумажке. И потом я уже действительно: ну, миллион, ну, три, ну ладно, иди с богом».

Менеджерами «Манхеттена» были в основном приезжие из Москвы, рядовыми сотрудниками — местные. Работать крупье получалось не у всех: «Есть такие ловкие пальчики, которые могут, как нужно, кинуть. Не конкретно на цифру, а хотя бы на цвет. А были такие, что всегда отдавали, казино с ними в проигрыш всегда уходило».

«Открыли его местные мальчишки, молодежь и ходила. Сидят, пиво пьют целый день, по мелочевке в автоматы закидывают. Даже бабушки приходили. Метр с кепкой, не могли до стола дотянуться. Одна другой, помню, говорит у слот-машины: «Вот так хлопай, тебе денюшка будет сыпаться». По чуть-чуть играли. Только одна женщина пенсионного возраста прям хорошо проигрывалась». Игровые автоматы в то время стояли даже в магазине «Ветеран».

Бывшие коллеги Юлю не понимали, при встрече говорили: «Че, изменила школе, да? Столько лет в педагогике…» А что я со своей зарплаты учительской могла позволить?»

Скоро Юля перетянула в «Манхеттен» сестру, из уборщиц та стала барменом: «Мы обе детям ни в чем не отказывали: и вкусняшек купить, и в «Макдональдс» сходить… И сами одеваться стали. У всех пирсинги, у одной девушки в носу даже бриллиантик был. Отдыхали тоже очень хорошо.

Красивая жизнь кончилась скоро. В 2009 году в действие вступил закон, по которому открывать игровые клубы разрешалось только в четырех специальных зонах, раскиданных по всей России. Камские Поляны в их число не вошли.

«Будто потеряли полжизни»

В то, что казино закроются навсегда, никто из сотрудников «Манхеттена» не верил: «Мы думали, может, еще какой закон сделают, может, еще что случится. Как подошло дело к закрытию, поменьше маленько игроков стало ходить. В последний день в 12 часов подходит старший кассир, и на весь зал: «Казино закрывается». У меня все упало. В первом часу приехала домой, так и не поняла, че это было. И че теперь дальше…»

В центре занятости Юля поставили на учет и пообещали пособие в 850 рублей. Чтобы вернуться в школу после зарплаты в 15 тысяч, Юля не думала. Сбережений не делала: казалось, казино — это навсегда.

В Нижнекамске еще какое-то время функционировали несколько подпольных игровых залов, работали в них крупье из Камских Полян. Полиция периодически устраивала рейды, отбирала автоматы, штрафовала владельцев. Те открывали казино в новом месте и окупали новые автоматы за одну ночь.

Потерю казино в Камполянах переживали, как закрытие атомной. Первые несколько месяцев Юля сидела дома: «Безысходность была — как будто потеряли полжизни. Смотришь на свой зал — там пустые стены. Прям до слез обидно. Люди долго в себя приходили, депрессия была, все такое».

Скоро подпольные казино зарылись совсем. Юля пошла работать товароведом за 8 тысяч рублей. Бывшие крупье и бармены разъехались. Доски и гирлянды с фасадов казино жители растащили. По старой привычке: на дачи и гаражи.

После проектов

«Вахты» — бело-зеленые автобусы-ПАЗы — появляются в Камских Полянах около пяти утра, разъезжаются по всему городу, быстро наполняются людьми. Садятся в основном мужчины: темные куртки, надвинутые на глаза шапки, сонные лица. Меня пускают в автобус неохотно, спрашивают зло: «А вдруг ты на Америку работаешь? Или на нашу администрацию?»

Большинство автобусов разъезжаются по соседним Нижнекамску и Альметьевску. 20 вахт — те, кому повезло больше всех, — едут на Татарстанский нефтеперерабатывающий комплекс «ТАНЕКО». Уезжать нужно в 5, возвращаться — после 7 часов вечера, зато зарплаты, например, слесарей — по 60–70 тысяч рублей, и попасть туда стремятся все мужчины поселка. Те, кому повезло меньше, нанимаются в строительные компании, работающие на «ТАНЕКО». Остальные — просто на стройки. Часть автобусов каждый понедельник увозит людей далеко: в Москву, Казань, на севера: «Кто хочет работать — найдет. А вообще проклятое у нас тут место».

По статистике администрации поселка, по командировкам работают всего 3–3,5 тыс. человек. На деле днем в 15-тысячных Камполянах вообще не видно мужчин.

…Вечером в субботу вернувшиеся с вахты пьют в трактире «Воля», одна из компаний гуляет четвертый день: «Друга с Москвы встретили, вместе там работали. Где только мы не работали…»

За стойку садится очень пьяный мужчина, заказывает пива, обвиняет девушку-бармена в недоливе, требует вернуть деньги, отказывается верить, что еще не платил, обещает вызвать полицию, долго матерно орет.

— Я сама тебе вызову, — лениво говорит девушка-бармен, набирает участкового, — Толь, едь. Опять, ага.

Пока участковый едет, посетитель сидит за стойкой, глядя в пространство, нетвердой рукой набирает на сотовом номер, записанный как «Вадик братишка», тянет в трубку: «Ну, приедут ща, заберут в ментяру, ищи меня, где — не знаю». Отключается. Встать, уйти или извиниться перед барменом он не пытается.

Бармен невозмутимо переставляет стаканы. Она бы тоже уехала на вахты, но дома дети, поэтому приходится работать одновременно и барменом, и педагогом, нянечкой — в ПНИ, за 5 тыс. рублей: «Жить захочешь — еще не так будешь впахивать».

«Гореть и за собой вести»

Игорная зона оказалась не последним неосуществленным проектом Камских Полян. В поселке сохранялся самый высокий в Татарстане уровень безработицы, и республиканские власти постоянно пытались найти способы справиться с ним.

В 2008 году президент Татарстана Минтимер Шаймиев подписал указ о создании туристско-оздоровительного парка площадью больше ста тысяч гектаров и центром в Камских Полянах. В парке должны были отремонтировать дороги, построить причалы и вертолетные площадки. Проект собирались закончить до 2015 года — но даже не начали.

В 2009 году постановлением кабмина Татарстана Камполяны получили 1,7 млрд рублей на строительство «индустриального парка» — завода по производству стретч-пленки. Людям пообещали, что парк даст рабочие места четверти жителей. Всего в поселке прописано 15,5 тыс. человек, рабочих мест на заводе официально 400, по разговорам местных — 50.

В 2011 году Камполяны получили 250 миллионов на создание завода по разведению форели и строительство «Рыбацкой деревни» для туристов. Но инвестор проекта ушел на полдороги, прокуратура завела дело о хищении 45 из 250 млн, до суда оно дошло с ущербом в 19,6 млн, одним из обвиняемых стал бывший директор ООО «Камстройпроект-НК» и брат главы Камполян Василий Павлов.

Сейчас жители Камских Полян говорят не столько о безработице, сколько о нереализованности, невозможности воплотить себя, завершить начатое, будь то атомная или игорный бизнес.

— Как атомная закрылась, я молодой был, думал: еще успею подняться. Карьеру, интересную работу хотел. Дело не в славе, дело в удовлетворенности жизнью. Но — будем прямо говорить — получился провал. Сейчас мне уже особо не надо ничего, все прошло.

— Раньше у каждого подъезда была колода с тряпками для сапог — глина на улице, не отмоешь. А сейчас тротуарчики… Раньше детей много было, а сейчас детские площадки. Что ж их не было, когда у нас были дети?

— Я занималась комсомольской работой, была в такой гуще… И потом всё. А мне-то еще гореть, гореть и за собой вести.

Пожилые люди из соседних промышленных городов покупают дешевые квартиры в экологически чистых Камских Полянах и переезжают доживать.

«Республиканский минстрой давно хотел, чтобы Камские Поляны стали спальным районом для Нижнекамска. Это все равно случится, — говорит глава поселка Александр Павлов. — Промышленность в Нижнекамске развивается: есть «ТАНЕКО», начинают строить нефтехим. Люди сами сюда приедут, потому что экология замечательная».

За последние годы поселок изменился: там построили ледовый дворец, бассейн, пляж на Каме, парк с детскими площадками и тренажерами, спортивный комплекс «Батыр», молодежный центр «Алан», реконструировали больницу и ПНИ. Все он были сделаны за счет республиканского бюджета или проекта по реконструкции моногородов.

Александр Павлов показывает чертежи будущего экопарка (один в один похожего на любой новый московский парк с деревянными беседками, площадками для воркаута и бревенчатыми настилами), рассказывает о планах развивать в Камполянах туризм, создать новое производство, теплицы, элитный поселок, привлечь еще одно промышленное предприятие…

Когда говоришь про будущее с жителями поселка, разговоров про экопарк не слышишь. Речь идет только про рабочие места — и только про атомную. Спустя почти 30 лет после закрытия ТатАЭС, самыми популярными среди уезжающих в города детей остаются профессии строителя или атомщика.

В ноябре 2013 года Дмитрий Медведев подписал список атомных станций, которые должны быть построены к 2030-му году. Татарская АЭС оказалась в этом списке — и местные опять стали ждать.

Камские Поляны, материал приготовлен при участии Медиасети