— Как вы стали адвокатом?

— В 1998 году я окончил Московскую государственную юридическую академию. И адвокатом стал почти сразу. Даже был адвокатом-стажером до того, как получил диплом о высшем образовании. В те годы это было возможно. Когда получил диплом, начал официально защищать клиентов на следствии и в суде. Я еще со школьной скамьи хотел заниматься юриспруденцией. Не знаю почему, ведь в роду у меня не было юристов, но вот как-то так. После армии поступил в академию.

— А почему все-таки адвокатура?

— Я сказать не могу. Наверное, это решение ко мне пришло как-то инстинктивно. И если до службы в армии у меня еще были какие-то мысли выбрать иную профессию, то после того как я отслужил в армии, мне четко стало понятно, что я хочу быть только адвокатом. Кроме того, в моей судьбе один очень известный человек сыграл небольшую роль. Когда я служил в армии, я почти год был водителем Германа Титова, нашего прославленного космонавта. Как-то мы с ним разговаривали — он был очень простой человек по жизни, и мы вот так запросто с ним общались, он по-отечески относился к солдатам и ко мне, в частности, — и он сказал мне: «Тебе, Серега, адвокатом быть, ты все время заступаешься за кого-то». Бывало так, что у нас в армии кто-то из бойцов что-нибудь накосячит, и я им пытаюсь помочь, стараюсь их выручить из сложной ситуации. Может быть, Герман Титов об этом был наслышан.

— Каким было ваше первое дело?

— Самое первое дело было не очень интересным, таким проходным. Я осуществлял защиту как адвокат по назначению. Самое же

Ведь приходится защищать не только невиновных. Огурцов был ранее судим, и он убил человека. Ему был назначен минимальный срок, потому что и убиенный был далеко не ангел, так скажем.

— Как можно защищать человека, обвиненного в убийстве? Какую линию защиты вы тогда выбрали?

— В том деле все было очевидно и ясно, и доказательства — железные. Большинство людей совершают такие преступления спонтанно и часто не отдают себе отчет, почему они это сделали и как это произошло. По какой причине они лишили другого человека жизни, не анализируют. Как правило, у таких людей интеллект не всегда на высшем уровне. В этих случаях и закон, и адвокатская этика, и здравый смысл говорят о том, что надо как-то попробовать облегчить участь подзащитного в плане уменьшения срока наказания. У меня был другой случай, когда человек признался в убийстве, я вступил в дело уже на стадии окончания следствия и к тому времени уже пять-шесть лет практиковал. Явка с повинной… Казалось бы, по этому делу особенно не над чем работать — только над снижением срока.

Тогда следствие по убийствам вели следователи прокуратуры, и вот следователь как-то так поверхностно отнесся к делу. Он решил, что нечего больше выяснять: есть труп, есть тот, кто убил, есть свидетели — молодые люди. И погибший — тоже парень молодой. Вроде бы все очевидно, но, как оказалось, следователь моего подзащитного толком не допросил, не выяснил все обстоятельства. Поскольку я вступил в дело уже на завершающей стадии следствия, то не было времени и возможности повлиять на квалификацию преступления. А в суде я настоял, чтобы была проведена судебная экспертиза, состав преступления переквалифицировали, и мой подзащитный был признан виновным в убийстве, но в состоянии аффекта. Дело в том, что эти молодые люди всячески третировали моего подзащитного, издевались над ним. А он такой человек — аутичный, слабый, сдачи им не мог дать. И так совпало, что он в тот злополучный вечер пошел к себе в погреб, у нас в Вологодской области жители на склоне холмов делают погреба и там хранят овощи.

Это было в конце февраля — начале марта, и он ходил обрезать капусту, у него с собой был нож. И когда возвращался домой, уже подошел к подъезду, там стояла эта компания, эти парни опять к нему пристали. Потом он мне говорил, что сам не понимает, как это все произошло и как он смог нанести несколько ударов ножом одному из них. Я добился, чтобы была проведена судебная экспертиза, и она признала, что он совершал эти действия в состоянии аффекта. Если бы изначально следователь, как положено, изучил все обстоятельства, то он бы и сам пришел к такому же выводу. В результате суд освободил моего подзащитного из-под стражи — санкция этой статьи очень небольшая, — и он вернулся к семье.

— Сколько лет вы в адвокатуре?

— В реестре адвокатов есть запись, что я адвокат с 7 октября 1996 года. Вначале я ходил в тюрьму, защищал людей в суде, еще не будучи адвокатом, а будучи стажером, тогда это было разрешено, по старому закону.

— Вы практикуете в Вологде?

— Я живу в Вологде, сам я из Архангельской области.

— Вы известный адвокат в своем регионе?

— Я работаю самостоятельно. У меня есть адвокатский кабинет. Я не скажу, что я какой-то там очень известный адвокат. Но никакой рекламы я не даю уже лет пятнадцать. Мне хватает на жизнь, на семью и на увлечения. Единственное мое увлечение — охота. У меня двое детей, старшему — 24, а младшему будет 18.

— Последние годы вы занимаетесь и политическими делами. Вы защищали Владимира Румянцева, вологодского кочегара, осужденного за «фейки» из-за того, что он создал подпольное радио, по которому транслировал театральные постановки, а потом уже и эфиры «Эха Москвы» и других радиостанций.

— Я не то чтобы веду политические дела. Существует масса правозащитных организаций, которые обращаются ко мне и просят оказать помощь. Люди попадают в этот круговорот событий, особенно по политическим делам. Они, конечно, во многом теряются.

Началось все с того, что в Вологде стали устраивать митинги различного рода, люди начали выходить на улицу после просмотра известных роликов Навального и по другим протестным поводам. Я до этого времени был уверен, что особенно никакой политической жизни в Вологде нет. По крайней мере, у нас никаких особых репрессий не было. И тут вдруг случились эти митинги, и людей стали задерживать. Тогда несколько адвокатов, не я один, поехали в отделения полиции, где была масса задержанных, и стали людей вытаскивать: кого-то больше трех часов держали, что незаконно, учили их, как давать объяснения, и т.д. Я оставил в отделении полиции свой номер телефона. Потом ко мне обратилась девушка, которую вызывал центр «Э», потом еще кто-то обратился, и еще.

Не так давно я защищал несовершеннолетнего блогера Илью Ельшина. В Вологде это было очень известное дело. На Ельшина написала донос его школьная учительница. Она написала в доносе, что Илья на YouTube разместил ролики якобы с призывом идти на один из митингов Навального. Через несколько дней он на этом митинге сам побывал. Ему предъявили обвинение сразу по двум административным статьям. Мы целый год бодались-бодались, дважды суд заворачивал это дело по процессуальным нарушениям, отменял привлечение к административным статьям, потом все начиналось снова. И в итоге через некоторое время дело в отношении парнишки полностью прекратили по всем обвинениям. Параллельно ко мне обращались люди, которые на сайте «ВКонтакте» что-то такое «предосудительное» писали, были и такие, кто выходил с плакатом на улицу.

24 и 25 февраля 2022 года были у нас и те, кого по по административкам привлекали. В то время

— Вы остались один?

— Вот смотрите, я на днях взял в защиту два дела. ФСБ расследует дела по оправданию терроризма. Теперь это очень популярная статья. В этих делах вначале работали адвокаты по назначению, и они по-честному, скажем так, свою функцию выполнили, претензий у меня нет ни к одному, ни к другому. Поэтому нет уж такого героизма — заниматься политическими делами.

— Мы не говорим о героизме. К вам по-прежнему обращаются по политическим делам?

—Я защищал еще и «Свидетелей Иеговы»*, которых обвиняют в экстремизме. В отношении одного из них дело происходило в Ярославле. У меня сейчас много дел по области. Котлас и Великий Устюг — политические дела, веду уголовное дело в Карелии, в Ярославской области уже закончил дело.

— Какая у вас адвокатская стратегия по политическим делам? Отличается ли линия защиты по этим делам от простых уголовных дел?

— Каждое дело очень индивидуально. Даже если люди обвиняются по тем же статьям — например, по тем же самым «фейкам», — дела тем не менее отличаются друг от друга. Так, отличаются дело моего вологодского подзащитного Владимира Румянцева и «дело Григория Винтера», его тоже обвиняют по «фейкам» за посты на сайте «ВКонтакте». По Румянцеву мы понимали, что это первое подобное дело в Вологодской области и в России, а он человек абсолютно неизвестный и мог получить приличный срок. В этом деле была одна стратегия…

Были свои нюансы. А вот сейчас «дело Винтера»— мы очень много чего обжалуем, пишем ходатайства, речь идет о назначении новой лингвистической экспертизы.

— Вы не боитесь вести политические дела? На вас не оказывают давления?

— В Вологде и Архангельской области никто на меня давления не оказывает. Естественно, ФСБ не очень удобно, когда есть адвокат по соглашению; проще, когда в таких политических делах работают адвокаты по назначению — они более предсказуемы. Бояться я особо не боюсь, понимаю, что если в государстве что-то стукнет, то дело дойдет и до политических адвокатов.

— Вы говорите, что адвокатура и охота — два ваших любимых дела. Расскажите об охоте.

— Буквально на днях у нас в Вологодской области открывается охота на лося, и мы с друзьями собираемся: у нас такой коллективчик небольшой. Любовь к охоте у меня, наверное, с детства, генетическая — мой дед и прадед были охотниками, папа с шести-семи лет таскал меня на охоту. Для меня это увлечение, этакая отдушина. Правда, сейчас охота — не просто такое развлечение, когда пошел в лес и кого-то там застрелил. Я участвую в двух охотничьих коллективах, и мы вкладываем приличные деньги в посевные работы и другие мероприятия, потому что, чтобы получить лицензию, надо много денег вложить. И еще параллельно, вместе с охотой, я очень люблю собак. Сейчас у меня три собаки: две домашние и одна охотничья — лайка.

— К охоте и к охотникам сейчас в обществе неоднозначное отношение. Все-таки это убийство, а адвокат — вполне мирная профессия.

— Я к этому отношусь спокойно и прагматично. Человек не может добыть мясо из воздуха.

— Если вернуться к адвокатской профессии… Схожи ли защита в суде, столкновение с судьей и прокурором и схватка, например, с тем же медведем?

— Вот вы спросили, и я задумался. Наверное, гипотетически — да, есть какое-то сходство. Ведь чтобы добыть медведя, нужно знать его образ жизни, его повадки, возможности. И тот ареал, в котором ты будешь охотиться.

Когда вступаешь в дело, узнаешь, что за следователь ведет дело, какие у него сильные и слабые стороны. Когда ты всю информацию, которую возможно, добыл, ты понимаешь, где до поры до времени надо промолчать, а где, наоборот, поднажать на следователя или какие-то жалобы написать, ходатайства заявить. Когда уже знаешь судью — одна тактика общения с ним, а если не знаешь — всегда стараешься наладить контакт, вот такой человеческий, потому что с некоторыми судьями нужно общаться строго официально, вот прямо до буквочки закона, а с некоторыми — наоборот: чем меньше формальностей, тем больше толку.

И на охоте так же: если ты не учтешь силу и направление ветра, то к зверю никогда не сможешь близко подойти.

— Вы учились в Москве, защищали клиентов в московских судах. Сейчас работаете в регионах. Можете сравнить отношение судей к адвокатам в Москве и в провинции?

— Мне приходилось выступать и в московских судах. Это когда наши вологжане влипали в Москве в какие-то истории. В начале 2000-х я защищал одного из членов ОПГ.

Как правило, когда узнают, откуда адвокат, к нему немножко такое неприязненное отношение. Я не скажу, что прямо вопиющее, но чувствуется, что ты — из провинции, не свой. Однажды в Санкт-Петербурге в городском суде в апелляции по гражданскому делу было совсем неприятно. Там у них рассмотрение дел, что называется, происходит без остановки, поток. Я только в зал вхожу, а судья уже без меня начал рассматривать дело, уже талдычит про права, формальную сторону «исполняет». Я тогда там изрядно поскандалил, хотя, конечно, понимал, что тем самым могу погубить результат рассмотрения дела, но на самом деле результат был такой чисто формальный, хотя можно было ожидать, что решение будет улучшено. Я заявил, что мне права непонятны, заседание началось без меня. Пришлось им по новой все зачитывать. Они еще отпускали в мой адрес какие-то реплики, а я все записывал на диктофон.

Может, в следующий раз они по нормальному будут относиться к адвокатам.

— В вологодских судах вас судьи и прокуроры уже знают?

— Я никогда не стремлюсь к панибратству, никогда не сокращаю дистанцию. Ко мне ровно относятся. Есть у нас эпатажные адвокаты, которые любят «театрализованное» правосудие. Я для себя давно отработал такую линию, что не надо перед клиентом разыгрывать драмы, не стоит, чтобы подзащитный плакал, когда слышит речь адвоката. Надо идти простым, логичным путем к цели, то есть чем меньше лишних ответвлений у дороги, тем, как правило, и достижение цели более вероятно. Потому что для судей всякая мишура значения не имеет. Если ты предъявил какой-то железный аргумент, который судье никак не опровергнуть в пользу обвинения, то это имеет значение и для суда. Если ты красноречиво что-то расскажешь, ну послушают судьи тебя, а потом, когда останутся один на один с делом в совещательной комнате, примут решение без учета этого красноречия. Можно быть, моя защита скучна клиентам, ведь некоторые хотят ажиотажа, но после процесса многие из них меня благодарят.

— На политических процессах вы просите оправдать своих подзащитных?

—Да, Владимира Румянцева я просил полностью оправдать. Для Григория Винтера также буду просить полного оправдания. Сейчас в Великом Устюге я буду защищать Виктора Александровича Егорова, его обвиняют в «повторной дискредитации Вооруженных Сил России». И там я буду просить об оправдании. Мы исходим из нашей Конституции, и ни одно из высказываний, вменяемых моим подзащитным, ей не противоречит.

Вот у меня по «делу Винтера» подготовлена жалоба в КС. Я советовался со многими адвокатами. Они также в судах заявляли о неконституционности этих статей, всем им отказали.

— Кто из адвокатов прошлого является для вас примером?

— Суд присяжных — это мой любимый суд. Я участвовал в нескольких процессах с присяжными, и у меня были оправдательные вердикты по моим делам. Так вот, готовясь к финальным заседаниям, я читал работы Плевако и Кони. Но надо сказать, что и у нас в России в конце 90-х — начале 2000-х было совсем другое правосудие, другие адвокаты, другие судьи. Судьи принимали решения без оглядки на областной суд. Я был еще молодым адвокатом, но помню, что оправдательные приговоры у моих подзащитных случались почти каждый год. Последние пять лет я не могу похвастаться ни одним оправдательным приговором. Прекращенные на следствии дела были, но не оправдания.

— Если бы молодые люди спросили вас, стоит ли идти сегодня в адвокатуру?

— Я бы ответил: во-первых, стоит идти, если у тебя в душе свобода. А во-вторых, адвокат должен быть в меру хитрым, шустрым, в меру сообразительным. И в полной мере надо знать тот предмет, с которым ты работаешь. Если это уголовное право, надо знать уголовное дело и т.д.

Потому что среди них бывают хорошие люди, но они уже настолько «проросли» в эту систему, что им, по сути деваться некуда. Вот они и идут на компромиссы.

Я же абсолютно свободен, надо мной нет начальника, я отвечаю перед людьми, которые мне доверились, мне никто не может указать, что делать.

В этой ситуации я считаю, что молодым сегодня будет сложно работать адвокатом и по-честному отдавать профессии все свои силы и нервы.

* Организация судом РФ признана экстремистской.