— Можно ли подробнее объяснить, что понимается под «пыточными условиями» Шклярова? Какие конкретно действия и вещи происходят?

— Фактически Виталий находится в условиях, которые он считает нечеловеческими. Ему, по сути, запрещено мыться, в СИЗО отсутствует горячая вода, помыться можно один раз в неделю, по средам. Шампунь запрещен к передаче, он моется хозяйственным мылом. У Виталия нет своего полотенца, его ему запрещают иметь, он вытирается общественным полотенцем, которое предоставляют один раз в неделю.

Свое нынешнее нахождение в СИЗО он сравнивает с временами, когда Солженицын отбывал свое наказание в ГУЛАГе. Те же самые нечеловеческие условия: ему запрещено что-либо кому-то писать. Он пытался писать письма матери, супруге и сыну, но они просто им не доходят — точно так же, как и письма матери и супруги не доходят до Виталия. Ему запрещают письменно анализировать любую информацию, полученную извне. Шкляров хотел написать книгу по тем событиям, которые с ним происходят, но писать ему также не дают.

Ему запрещают передавать какие-либо книги. Говорят: пользуйтесь нашей библиотекой. Но там всего три книги, две из которых — Уголовный кодекс и Уголовно-процессуальный кодекс.

Показательный момент был, когда мы с ним встречались, и после встречи с адвокатом его завели в отдельную комнату, где раздели догола, с пристрастием обыскали и после этого поставили в «стакан».

Эта ситуация говорит о том, что на него оказывают психологическое давление, чтобы сломать его волю, чтобы он сдался и сказал то, что их бы устроило.

— Как проходят допросы? Помимо того, что на него давят психологически и физически, что происходит во время следственных действий?

— Следственные действия происходят в присутствии адвоката, и следователь во время них ведет себя предельно корректно и уважительно. К следователю нет никаких вопросов или претензий. Но периодически Виталия посещают какие-то люди и проводят с ним некие беседы в отсутствие защитника. К сожалению, смысл этих бесед Виталий передать не может, потому что ему сказали, что это нельзя делать.

— Эти беседы тоже проходят в корректном тоне, или на Виталия кричат либо, возможно, бьют его?

— К сожалению, ему запретили разглашать любые детали этих бесед, в том числе как они проходят, поэтому я не могу ничего сказать, он мне не говорит.

— Он не представляет, что это за люди? Какое-то управление КГБ или кто?

— Они не представляются и не говорят, кто они.

— Виталий хотя бы говорит, одни и те же это люди или все же разные?

— По сути предъявленных обвинений следствие приводит какую-то доказательную базу, чьи-либо показания, свидетелей? Хоть что-нибудь?

— Обвинение, предъявленное Виталию, юридически называется предварительным. Оно предъявлено только для того, чтобы Шкляров и дальше содержался под стражей, в СИЗО. В последующем, когда будут собраны доказательства виновности или невиновности Виталия Шклярова, обвинение может еще поменяться на более тяжелое или более легкое. Уголовное преследование в отношении него может быть прекращено, но в нынешней ситуации это маловероятно.

— Что вы можете сказать о задержанном американском политологе Стасе Горелике, которого связывают с делом вашего клиента и который находится в СИЗО КГБ?

— Пока ничего не могу сказать по этому поводу. Могу лишь сказать, что Виталий находится не в СИЗО КГБ, а в СИЗО МВД.

— Что за эпизод с бритьем бороды?

— Если вы знаете Виталия, то представляете, что он никогда не брился подчистую ни лезвиями, ни бритвами. У него всегда была либо борода, которую он подстригал, либо щетина. Как только он заехал в СИЗО, его заставили побриться «на мокрую» с использованием бритвы без каких-либо гелей или приспособлений, чтобы снять раздражение с кожи. В результате у Виталия страшно распухло лицо, он неоднократно вызывал доктора. Доктор приходил и говорил: «Ну да, ну краснота — но ничего поделать не могу», — и уходил, хотя в принципе мог выписать освобождение от бритья. Раздражение по коже пошло очень сильное, а Виталия при этом заставляют бриться каждый день. Не побрился — взыскание. Наличие двух-трех взысканий — карцер.

— Это как-то объясняется гигиенической необходимостью или просто блажь тюремщиков?

— Администрация говорит, что таковы правила содержания лиц в местах изоляции.

— Что представляет собой карцер в СИЗО МВД? Чем это хуже, чем тот же «стакан»?

— Фактически это тот же «стакан», только там есть место для сидения. Места для лежания нет, лишь голый бетонный пол, отсутствует окно, и это комната полтора на полтора метра.

— Кто-то в Беларуси хоть когда-нибудь поднимал вопрос о том, что это вообще-то антигуманно?

— Уверен, что да — но это Беларусь. Тут все осталось с Советского Союза, а какие условия были для содержания арестованных в СССР, вы, думаю, знаете. Далеко ходить не надо, посетите музей КГБ в Вильнюсе, пыточные и расстрельные комнаты. У нас все то же самое.

— Виталий в своей камере находится один?

— Нет, их несколько человек там.

— Что-нибудь он рассказывал о своих соседях? Об этом можно вообще говорить?

— Об этом говорить нельзя. Единственное, о чем рассказывал Виталий, это телевизор, который появился у соседа. По телевизору крутят лишь несколько государственных белорусских телеканалов, и смотреть телевизор можно лишь в определенное время — или с утра, или в обед.

В результате от этого напряжения Шкляров фактически не спит, у него постоянно болит голова. В таком круговороте он находится круглосуточно. Это может сломать, поверьте, любого.

— Каким-нибудь образом следователи или люди по типу тех, что приходят к Шклярову в камеру, пытаются давить на вас?

— Со мной недавно общались люди из администрации СИЗО по поводу той информации, которую я разглашаю в том числе СМИ. Давления как такового нет, да и за 15 лет практики я много через что проходил. Дай Бог, переживем и эту ситуацию.

— За эти пятнадцать лет вы сталкивались с подобным отношением к вашему клиенту?

— Это единственный случай в моей практике, когда сотрудники администрации СИЗО так давят на моего клиента.

— Вам самому не страшно?

— В данный момент я нахожусь в своем офисе и не могу приехать домой, потому что у меня под домом сотрудники ОМОНа стреляют по окнам, стреляют в людей, стреляют в машины. Я вынужден сидеть и ждать, когда все это закончится, и я смогу попасть домой. Мои дети прямо сейчас сидят дома под столом и не могут ничего сделать в страхе. Я не думал, что в XXI веке такое возможно в Беларуси.