Это не жизнеописание славного пути декаденствующего гения. Фильм группы режиссеров (Джон Нгуйен, Рик Барнс, Оливия Ниргард-Хольм) — лаборатория кино, в которой под лупой камеры рассматривают, как, из чего возникает уникальная кинопоэтика. Самый верный из способов погружения во «внутреннюю империю» автора, проклятого Голливудом.

Вместо эпиграфа — посвящение Лулу-Богине — маленькой дочке седовласого художника. Никаких вам синохронов знаменитостей о «роли Линча в моей жизни». Никаких вопросов интервьюеров. Вопрос один. Из каких молекул произрастает «необъяснимое чудо» — язык кино.

Пролог и эпилог: Линч в профиль в клубах дыма перед профессиональным микрофоном… молчит. Вспоминает. Дальше в кадре он будет создавать странные, сюрные произведения. Которые и стихи (диковинные названия буквами лепятся в кадре: «История всеобщности Ангела», «Человек с мухами», «Три мушкетера-оленя»), и провокативные инсталляции. Алхимик сочиняет их на наших глазах: размазывает пальцами краску на холсте, лепит из различных материалов плоть объемной картины — из размятой горбушки хлеба, пакли и кетчупа, изображающего, разумеется, кровь. Линчевская «фабрика грез» в действии. Картины невольно рифмуешь с фильмами, вспоминаются кадры-образы, преследующие художника. Непомерно длинная рука, тянущаяся за спичками. Черный шлейф изо рта мужчины (червь, покидающий рот Генри в «Голове-ластике» или темная тряпка — во рту колоритного персонажа «Синего бархата», или ухо в траве, через которое сон проникнет в реальность в том же фильме), голова на веревочке, как воздушный шарик, «насекомое в кресле». Когда-то он сам, по его воспоминаниям, был таким насекомым — работал запоем, не вставая месяцами, пригвожденный к искусству.

Он рисует на мольберте. Рядом маленькая Лула, у своего — маленького мольберта. Возможно, его живописные работы и есть самые подробные «жизнеописания».

За кадром продолжается внутренний монолог. Прошлое, как справедливо полагает Линч, не только сопровождает тебя: «Оно будит цели». Родина изысканий Дэвида Линча — его детство.

Вспышки воспоминаний. Как с тремя другими малышами сидят в жаркий день в жидкой грязи в тени деревьев — делают с этой грязью, что хочешь. Как в их тишайшем районе в Айдахо однажды вечером из темноты вышла голая женщина с кровью на губах — как это поразило. Вроде бы жил тогда в узком мире — два квартала до магазина, — но до краев наполненном свободой и тайной.

Айдахо — это солнце, потом Вирджиния — ночь. Ненависть к школе. Встреча с настоящим художником, который не «ходит на работу», а только рисует. Значит, можно? !

Непредсказуемость будничности познана в юности. И в Бостонской «художке», и в Пенсильванской Академии изящных искусств.

Линч перебирает старые фото. Ищет отпечатки своих умонастроений той поры. Первая затяжка марихуаны. Ночи в морге. Первая мастерская. Первый фильм. Три экрана, анимация. Скрупулезная работа… вся пленка в браке.

«Неудачи, — говорит нам Линч, — чрезвычайно полезны». Как та грязь, из которой произрастает его чувство природы. Как гниющие плоды и фрукты, плесень и засохшие насекомые — материал для инсталляций, когда-то шокирующих его отца, всерьез испугавшегося за его разум и умоляющего сына вернуться к «настоящей профессии».

Блуждать в лабиринтах его «авторских мифов» страшно-интересно-загадочно, как во сне, из которого не можешь выбраться, но если повезет — обязательно увидишь свое отражение.

Это кино о том, как одержимость свободой диктует судьбу. Судьба инсталлирует себя в пространстве поиска. Поиск ведет, ломая устои семьи, общепринятого, приличного.

Линч — прежде всего художник, поэтому закономерно начинает с анимации. За пробными «Шестью блюющими мужчинами» — первая короткометражка «Алфавит»: совмещение кино и анимации. Нащупывание пластики, формы: пиксиляция? игровое кино? прописанный сценарий? или ночные кошмары — в качестве сценария, причем кошмары не самого Линча, а племянницы его жены Пэгги. И кто распутает клубок тайны творчества. Случай? Да, один из ключевых способов осуществления талантов. В случае Линча — нежданный грант Американского института кино. Награда за сценарий «Бабушка», в котором люди-грибы растут на грядках. Потом пять лет работы над «Головой-ластиком» — главным фильмом раннего Линча, воссоздание мира-мрака с чудовищным младенцем-уродцем, покрытым гнойниками. С оторванной головой, из которой на карандашной фабрике начинают производить стирательные резинки.

Фильм боялись, его игнорировали, им… восхищались Кубрик и Лукас. Но все эти внешние обстоятельства судьбы прославленного и проклятого поэта — за кадром. На экране только его сосредоточенная работа. Сосредоточенное погружение в давно истлевшее и никуда так и не девшееся прошлое.

Впереди знаменитые фильмы — волшебные страшные сказки, сюрреалистические экзерсисы, прозрачные «простые истории» и легендарный «Твин Пикс». Впереди «Золотая Пальмовая ветвь» и «Венецианский Лев» за вклад в кинематограф. И даже целый год, посвященный Линчу и победительному пришествию в кинематограф «диких сердцем» неоварваров. Но прошлое режиссера не менее знаково и поучительно: с самых первых шагов в кинематографе он оставался верен себе. Намерению «яркое делать ярче, а темное — темнее». Не оглядываясь на авторитеты, менять язык и представления о кино, смешивая на холсте экрана краски разных искусств. «Я всегда оставляю свое окно полуприкрытым, чтобы тайна, мечта, сон не обрывались раньше времени».