Когда наступает темная, уверенная сила — откуда брать силы, чтобы сопротивляться? Да и стоит ли и сопротивляться, если смирение — суть национального характера?

Волки приходили всю зиму. Уносили овец и коз, снимали с цепей собак, пугали людей. Волков видели по всему Пыталовскому району Псковской области, только поймать никак не могли, и прятались ночами по домам, запирали ворота.

Баран преткновения

Десять лет Татьяна Петровна и Света жили в деревне Пунино душа в душу, а поссорились из-за барана (именно так, с ударением в конце).

В сентябре баран Светы (15 овец) пришел к Татьяне Петровне (100 овец).

— Позвонила Свете, говорю: твой баран у нас, — вспоминает Татьяна Петровна Труфанова. — «Ну пусть живет». Через пару недель Светка пришла, стали искать — нету барана. Я вижу, она недовольная. Говорю: «Че ты прикопалась ко мне? Может, он еще у кого?» А она: «Не буду других спрашивать, он у тебя был. Баран — он может уйти, как говорится, по девкам. А этот старый. Куда он мог деться?» Я думаю: ой мамочка моя миленькая, нельзя с соседями ругаться! Говорю: ну бери моего любого. Тут муж как заблекотал: «Ты так всех баранов пораздашь!» Как гавкнул на меня. Светка ушла, недовольная. Обычно когда встречаемся — она махнет головой или зайдет кофейку попить. А тут — нет. Через три недели я не выдержала, говорю: «Свет, ты как хочешь думай, но я на церковку клянусь, что твоего барана не сожрала и не отдала никому». Потом мы с ней сели, поели, винца выпили. Она уже говорит: «Ладно, Тань, хрен бы с ним, с бараном этим». Ну и все. А потом второй баран у нее пропал. А у меня овца…

Через несколько ночей Света проснулась от собачьего лая.

— Выхожу, вижу — собачка моя пятится к дому и визжит. — Света стоит во дворе своего дома. Дом приземистый, крепкий, совсем как его хозяйка. — И лает не как обычно, а с подвыванием. Охотникам рассказала, а они говорят: это к тебе приходил волк.

С тех пор зачастили в Пунино волки.

Первый раз Иван Александрович Труфанов увидел волка 13 ноября, утром. Пока оглянулся, за ружьем бросился — а его уже не видать, и овца задрана. Дальше — больше.

— Ночь, псы лают. Я проснулся, в окно глядь — собака, — рассказывает Труфанов. — Выскочил — а их три штуки. Прыг, прыг — побежали от овчарни через поле. Я все понял сразу. Побежал за ними маленько… Но куда я с фонариком на волков? Открыл дверь овчарни, как глянул… Вижу — как косой прошли. Год, считай, даром прожили. Отработали год — а теперь нет ничего.

Овчарню устилали тела загрызенных, окровавленных овец. Остальные сбились в кучу в углу и отчаянно блеяли. Всего за ночь волки загрызли 53 овцы. Труфановы уверены, что к ним приходила волчица: учить своих волчат убивать.

Про тот день Татьяна Петровна говорит так: «Когда случилось у нас это горе».

— Я в больнице в Пскове лежала, — вспоминает она. — Выписываюсь, звоню мужу, он говорит: не едь домой, побудь в Пскове. Думаю: господи, в чем дело? Бабу завести он не может… А как приехала — у меня и голова, и давление, и ноги стали отниматься. Думала, с ума сойду. Муж серый ходит, я его подбадриваю, а у самой… не дай бог. Успокоилась более-менее — и начала трубить.

Как стала Татьяна Петровна писать в прокуратуру да администрацию, так и начали ей звонить жители всех соседних сел: и из Жоговской волости, и из Емиловской, и с Бороус, где волки собак с цепей поснимали… Татьяна Петровна собрала 40 подписей и отправила их губернатору Турчаку.

И от Турчака в Пунино позвонили.

«Путин скажет: «Андрюшка, разберись ты сам с этой Труфановой»

Татьяна Петровна видела Турчака близко, почти как внука:

— Я тут сидела, он так вот напротив, а сбоку, как вы сидите, секретарь его. И камера.

Мы сидим за большим столом на кухне. За окном — овчарня, «где это горе и случилось», птичник, за ним — пасека, огороды, с десяток тракторов, которые Иван Александрович сам собирает и чинит.

К губернатору Татьяна Петровна собиралась серьезно:

— В парикмахерскую сходила, голову себе накрутила, оделась поприличнее. Все у нас: ай-яй-яй, Татьяна Петровна едет к Турчаку, ай-яй-яй, к губернатору.

Встреча была обставлена торжественно: губернатор здоровался за руку, сбоку глядела телекамера. Татьяна Петровна онемела.

— Турчак говорит: дайте женщине стакан воды. Ух, как вылупила я этот стакан. Как понесло меня, как стала трубить изо всех сил, будто не стакан воды, а стакан водки выпила! В конце говорю: «Так. Я больше никуда не жалуюсь. Ни Путину, ни Малахову, ни в «Человек и закон». А я до этого прочитала, что Путин вместе с отцом Турчака карате занимался, тренер у них один. Думаю: фиг Путин кого сюда отправит, скажет Турчаку: «Андрюшка, разберись ты сам с этой Труфановой». А Малахов — он что, поболтает только… Говорю: «Никуда жаловаться не буду, отсюда не уйду, давайте решать вопрос на месте. Зря я, что ли, всегда голосую за вас на выборах. Как хотите, помогайте нам».

Турчак повел себя по-хозяйски: дал распоряжение купить флажки для облав (псковские СМИ сообщили, что выделено на это 75 тысяч), создать бригаду охотников, и даже доплачивать по пять тысяч за каждого убитого волка. А главное — велел возместить Татьяне Петровне ущерб. Труфанова попросила вместо 53 овец выдать пятерых телочек. «Овец опять волк пожрет, — стоя в полупустой, пронизанной солнечным светом овчарне, рассуждает она. — А коров нет. В администрации так сказали: денег тебе не дадут. Хоть котами, хоть собаками, хоть раками, хоть сраками, но бери. Ну я телочек моих и жду».

Ждет долго, третий месяц. А пока нет ни овец, ни телочек. Одни волки.

От мертвого осла уши

Что такое Пыталовский район? Это приграничный участок земли площадью чуть больше тысячи квадратных километров. В Пыталове есть гостиница «Дубрава» (бывший дом престарелых), клуб «Версаль» (бывший шалман), крашенный серебрянкой Ленин, таможня, погранслужба, несколько магазинов, школа и два музея: Дружбы народов и космонавтики. В первом, говорят, есть экспозиция «Край в годы буржуазной Латвии». Про второй говорят только, что вход — 400 рублей.

Все остальное, что есть в районе, пыталовские перечисляют с гордостью и сопровождающим глаголом «было»: торфопредприятие, дорожные предприятия, почта, санэпидстанция, больница, детсад…

— Чем в районе люди занимаются? — спрашиваю у жительницы пыталовского села Жогово Гюзель. Она задумывается:

— Кто на пенсии — тот на пенсии. А кто уехали в Питер — те уехали в Питер.

Я жду, что Гюзель продолжит перечислять жизненные варианты, но она молчит.

До революции Пыталовский район был частью Российской империи, но по Рижскому договору 1920 года, объявлявшему мир между Латвией и РСФСР, большая его часть отошла Латвии, став Абренским уездом. Вот и получилось: пока правительство Советского Союза строило колхозы, коллективизировало и раскулачивало, жители Абренского уезда даже не знали об этом: жили хуторами, пасли частные стада. Продлилось это недолго: в январе 1945-го, после конца немецкой оккупации, Пыталово не вернулось Латвии, а стало советским, овцы — общественными, хозяева — кулаками.

Вернувшись в родную гавань, Пыталово стало тихо вымирать. Количество жителей падало каждый год. В 1959 году здесь было 26 тысяч жителей, в 1970-м — уже 18, в 2016-м осталось всего 11. После распада Союза колхозы стали рушиться, села пустеть. Спустя 70 лет вместо деревень здесь опять остались одинокие хутора. И на место людей, к разрушенным коровникам и амбарам, на поросшие кустами давно не обрабатываемые поля пришли волки.

В прошлый (до волков) раз Пыталовский район попал в новостные ленты в 2005 году, когда Латвия, еще в 1992 году заявившая, что Абрене аннексировано, предложила России новые условия пограничного договора. Москва расценила его как выдвижение претензий на Пыталовский район, и Владимир Путин произнес свою знаменитую фразу: «Не Пыталовский район они получат, а от мертвого осла уши». Латвия отступила.

Правда, злые языки поговаривали, что Латвия испугалась не российских «Искандеров», а пыталовского запустения: в случае присоединения Абрене стал бы самым депрессивным регионом в стране.

Едва миновала угроза аннексии Пыталова, как случился новый скандал: латвийские пограничники обнаружили полукилометровый спиртопровод от села Бухолово в Латвию через погранзону. Шланг с краниками на концах выкопали трактором, владельца посадили, международные связи оборвались.

Теперь о Латвии в Пыталове напоминает разве что железнодорожный вокзал в стиле модерн. В нем есть зал ожидания, скамейки, касса, отделение полиции и даже цветы в горшках. Нет только поездов.

Сначала РЖД отменили электрички до Пскова и поезд до Питера. Потом поезд в Латвию. Последним латыши отменили свой поезд в Питер — после падения курса рубля билеты на него стоили, как на самолет.

Теперь мимо пыталовского вокзала идут только товарняки, постукивают колесами — мимо, мимо, во враждебную Латвию.

«Поцелуй смерти»

У Виктора Михайловича из деревни Емилово волки задрали трех овец: «Спокойненько пришли, покушали и ушли. Выхожу утром — только шкура лежит. А пес Мухтарка у меня умный: волки пришли — Мухтарка спрятался». Теперь Виктор Михайлович вспоминает рассказы отца о том, как в войну в Казахстане «столько волков было, что ходить нельзя было, ели всё: и собак, и людей. И у нас такая же ситуация подходит».

По району нас возит Юля из Пскова, рассказывает, что и у них на окраине Пскова видели волков — прямо у ее дома, на Сиреневом бульваре: «Вечерами там теперь никто не гуляет. Такие удобные для детей площадки построили — и нету никого».

Ветеринар Ольга из деревни Поповка по утрам открывает ворота — а все вокруг в следах волка. «Были б люди — волков бы не было. Люди вымирают, выезжают, мы доживать будем последние. Никто сюда не вернется. В деревне даже воды нет, котельную третий год ждем. Земля здесь тяжелая, много сил надо, чтобы что-то вырастить. Клуба нет, молокозавод похерили, льнозавод похерили. Вместо больницы хоспис. Молоко принимают за копейки. Я лучше свиньям его вылью, чем государству отдам».

…Мы долго ищем, кто бы свез нас в деревню, где проходит волчья тропа, по которой волки выходят из леса, их там видели много лет подряд: от Ешутина налево, по грунтовке, за брошенный скотный двор, а как грунтовка закончится — так и приехали. Водители ехать отказываются: не потому что волки — потому что распутица.

К волчьей тропе приезжаем уже в ночи. Вместо деревни обнаруживаем два домика посреди поля, окошки тепло светят в ночи.

В первый дом нас не пускают: «Ничего не хочу! Ничего не скажу!» — кричит из окна испуганная старушка. Во втором доме, уютной избушке, живут старички Корабовские, Евгений Степанович и Лидия Александровна. Заваривают нам кофе, смеются, что вокруг их дома волки не ходят, а ходят за развалинами следующего, выгоревшего. А здесь только медведь недавно березу обнимал, прям из окна видно было, метров 150.

Раньше в деревне было 17 домиков, поднапрягшись, Евгений Степанович вспоминает их все: «В первом дочь в Ригу уехала, родители померли, дом сгорел. В другом дочь — врач, в Пскове живет, мать умерла, дом сгорел. Такие палы по весне идут, прямо страшно. Один раз огонь мимо нас в сад вошел».

Еще страшно на автобус утром по темноте идти: в город в больницу уехать, или к детям в Пыталово. «Иду, песни пою. Петарды кидаю, волков пугаю».

Евгений Степанович достает с печи коробки петард в веселых упаковках. Большие петарды называются «Корсар», маленькие — «Поцелуй смерти». А деревня называется Заболотье. Только где болото было, уж и не помнит никто.

«Живет там себе да воюет»

С тех пор как повадились в Пыталовский район волки, сделала Света (соседка ездившей к Турчаку Татьяны Петровны) в своем доме теплый туалет.

— А как ночью на улицу выйти? Страшно! — словно оправдывается за расточительство она. — Если сильно собаки лают, выйду с фонарем на крыльцо, посвечу-посвечу — вроде бы как испугала кого-то. Каждое утро просыпаюсь, думаю: жив собака или нет? Съели его уже? Следы-то волчьи — прямо возле будки были.

На работу Света ездит теперь на такси. Или 150 рублей — или три километра по темноте. Работает Света сторожем теплосети. «Зарплата небольшая, а все равно до пенсии надо полтора года бы дотянуть».

Плотная, коренастая, в толстом свитере и ватном жилете, натянув шапку до самых глаз, Света стоит посреди овчарни. Овцы доверчиво обступили ее, вокруг повисло облако теплого их дыхания. Сейчас овец у Светы 17. Это — гарантированный доход. А деньги Свете нужны.

— Надо дочь Катю поднять. Она в Питере учится, землеустройство — кадастр. А что я со своей зарплаты ей могу дать? — рассуждает Света. — Муж у меня в Донбассе воюет. Бросил нас без копейки…

В Донбасс муж Светы Сергей попал просто: запил — да и уехал.

— Он закодирован был, как раз кончился код. Работал в Питере охранником, они с товарищем напились там. Понимали, что на работе будут проблемы. Как поехать к жене и сказать: я нажрался, меня уволили? Вот он и уехал, — рассказывает Света. — Трубку не брал, дочке «ВКонтакте» написал: «Прости, что твой папа дебил».

Жене Сергей написал только через год: «Я вернусь, когда мы в Донбассе справимся с фашизмом». Света думает, что сначала муж, правда, хотел заработать денег, а потом втянулся: «Стал писать, что много ребят погибло, что трудно вернуться. Он и в Чечню за деньгами ездил. Через три месяца привез. Но первое время спать мог только на полу».

Сидя на кухне, Света прихлебывает чай, крепко держа кружку крупной рукой с черной каймой под ногтями.

— Я пережила много за этот год. Одно — обида. Второе — что мы без денег, Катьке за учебу нечем платить. Он-то там че? Раньше дома в «Танки» воевал, а теперь танки натуральные. Живет там себе да воюет.

Волки пришли не вовремя, без овец Свете сейчас никак. Овца стоит 6–7 тысяч, до сих пор инвестиции в них были надежнее, чем счет в Швейцарии. Волки нагрянули, словно дефолт, съели уже трех овец.

— Не станет овец — просто стану еще беднее, — рассуждает Света. — Нафига мне тогда этот дом? Уеду в Пыталово в квартиру, буду около телевизора голодная сидеть. Так я шевелюсь, у меня есть интерес, я хочу Кате помочь, поднять ее на ноги, чтобы она пошла в какую-то жизнь…

Если овцы продолжат пропадать, Свете придется их «выводить»: например, заменять на индюков. Мы говорим, что, может, волки и не придут больше, может, рано думать о крахе, может, угроза не так уж и велика. Света качает головой. Как и все пыталовские, она заранее знает главное правило этой жизни: если на тебя наступает сила, то что бы ты ни делал, ты все равно проиграешь. Так что Света готова без боя сдаться и отступить.

Связи с НАТО

Про пыталовского охотоведа Геннадия Александровича Назарова в районе говорят много, да только плохо. Мол, волка выслеживает — а сам из машины не выйдет, если где волка видели и его вызвали — даже не приезжает, да и вообще «как-то не получается у него эта охота, один только Миша двух волков добыл».

Миша — охотник из Пскова. «Когда случилось это горе», Труфановы позвонили ему: мол, Миша, спасай. Миша спас.

…Назаров сидит за столом в охотоуправлении в Пыталове: представительный, в камуфляже, с аккуратной бородкой. Мы спрашиваем, почему волков стало больше. Он объясняет, что жителей мало, деревни пустеют, и волки приходят туда, где не осталось людей. Поймать волка сложно: нужно выслеживать их ночами, знать повадки.

— Волка удается добыть только в 10–20 случаях из ста, — говорит Назаров. — Это всегда случай. Фарт. Наши охотники получают разрешение на спортивную любительскую охоту. Они идут потешить свою душу и хотят добыть косулю, лося, кабана. Они не пойдут часами выслеживать волка. Волки — умные звери, они знают, где опасно, чувствуют человека с ружьем. Многие научились уходить через флажки. Плюс у нас приграничный район: устраиваем облаву — а волки уже в Латвию ушли.

— Вы не сотрудничаете с латвийскими коллегами? — уточняю я. Назаров смотрит на меня презрительно, как на зайца, выскочившего посреди гона лосей:

— Латвия — буржуазное государство. Член НАТО. Связи с ней не приветствуются определенными структурами.

— Какими структурами?

— Ну… определенными, — неопределенно замечает Назаров. — У нас есть Федеральная, — охотовед вдруг понижает голос, — служба безопасности. Пограничники. Они за такими контактами следят. Зачем мне потом неприятности?

— А в соседнем районе на границе с Белоруссией что, так же?

— Белоруссия — не враждебная нам пока страна. И вообще, что это вы все про границу спрашиваете? Давайте про охоту поговорим.

— Хорошо. Скажите, что лично вы сделали, чтобы добыть волков?

— Я-то? — удивляется Назаров. — К Михаилу обратился, например…

Смерть Малой

Посреди бела дня прибежала с поля овца Малая. Таня Писукова решила, что овца ягнится, «а потом смотрю — а у нее все выдрано».

— Всё прям. Горло разодрано, грудина вспорота. Видно, как сердце бьется. Волк ее не дожрал. Она ручная была, из соски выкормленная. Плакали мы с сыном, плакали…

Еще одну овцу нашли в канаве, двух — по кустам. «Вороны начинают летать, мы: ага, че там вороны? И пошли. Так всех овец и понаходили».

Всего волки загрызли на хуторе 12 овец.

— В тех кустах, в тех и в этих вот лежали, — муж Тани Андрей Родичев тычет в серые заросли вокруг дома, чешет лоб. — А покусанных сколько было! Я думаю, почему овцы все красные? С Танькой посмотрели — а у них-то все шеи расфигачены! Так всю зиму кормим собак овцами. Считай, мясом питаются. Вон, под яблоней лежат.

Я смотрю под ноги. В жидкой грязи белеют черепа, комки шерсти. Окруженный костями, плотоядно облизывается сторожевой пес.

Дом Родичевых — на краю деревни Речено, дальше уже лес.

— Как едешь сюда — перед фермой братки живут, — говорит Таня. — Две козы у них волки съели. И кучу овец.

— Бандиты овец держат? — удивляюсь я.

— Почему бандиты? Братки. Прасковы их фамилия. Рассказывали, как на грейдере едут, а пять или шесть волков мимо идут. Дома от грейдера все трясутся, а им ничего. Зачем тогда охотники?

— А че толку в охотниках? — сплевывает Андрей. — Не ездиют к нам ни ***.

Вдали на мотоцикле с коляской появляется Саша, брат Родичева. Достает костыли, с трудом выгружается из коляски, присаживается бочком на скамейке у дома, закуривает. Вспоминает, что по телевизору видел, как охотятся на волков на Алтае: «Там буйволов тоже фигачат. Но там волков на *** отстреливают, а тут на *** никому это не надо».

Саша берет костыли и, хромая, прыгает по останкам овец к дому.

— Что это с ним? — спрашиваю.

— Рак у него. Кости гниют, — спокойно говорит Андрей.

Коляска под снегом

Дом Сармиты Калниньш в Вышгородке мы узнаем по инвалидной коляске. Она стоит под дождем у подъезда обшарпанной (других здесь нет) трехэтажки на улице Ленина (других тоже нет), уйдя колесами в грязь. Дверь квартиры открывают двое рыжих, очень красивых, заботливо одетых детей. Сармита выезжает в коридор на табуретке на колесиках, приглашает в комнату, не удивляясь и не задавая вопросов. Говорит, что занести коляску в подъезд по ступеням не может, так и держит на улице круглый год. «Иногда обидно прямо бывает: прискочу на костылях, сажусь, а она мокрая вся, и вода течет по ногам…»

Дорога вокруг состоит из сплошных луж и ям, так что Сармита, если поедет, тут же перевернется. Сармита и не едет: «Я только летом из дома выхожу, когда тепло, солнечно. В прошлом году, правда, не сложилось с погодными условиями, дожди шли. Все лето дома провела. Ну ничего, тут и ехать некуда».

Сармита родилась 27 лет назад в деревне Гавры (22 км от Пыталова) с врожденной миелодисплазией (нарушением спинального кровообращения), из-за которой не может ходить сама. Год училась на продавца, потом бросила. Все равно работы для нее в районе нет.

— Я пыталась с «Орифлеймом» работать, в интернете искать новичков. Там девочки наши зарабатывают довольно-таки неплохие суммы, по пять тысяч в месяц, — говорит Сармита. — Только у меня не складывается. Не могу сформулировать речь правильную. Я до 12 лет жила в Гаврах, там очень людей мало, а детей еще меньше, на всю деревню человек пять. Дети обычно предпочитают активные игры… А у меня коляски тогда не было, детям было со мной неинтересно. Единственное, что у меня было, это книги. Я читала и по книгам учила слова. До сих пор не очень говорить научилась…

На самом деле речь Сармиты — красивая, правильная, с непривычными книжными оборотами. Так обычно не говорят, только пишут.

С мужем Сармита разошлась несколько лет назад.

— Не муж был, так, сожитель. Отношение ко мне было, я бы не сказала, что хорошее. Если бы хорошее, вряд ли бы я ушла.

— Лишнее позволял себе? — спрашиваю.

— Да. Сначала нормально было. А когда Настю родила, очень он изменился, пить стал, потом руку поднимать. Я решила, что лучше одна проживу. На алименты не подавала. Подам — он начнет сюда приезжать… Страх такой. Не хочу.

В клетке орут канарейки, жужжит старый компьютер с Сергеем Бодровым на заставке («Я по Бодрову фанатею»), семилетний Коля и шестилетняя Настя настороженно сидят по углам. Мы замечаем на стене цветную картинку: несколько красивых волков.

— Волки… у меня к ним такие, особые чувства, — Сармита улыбается. — Я не очень пугливая на волков. В Гаврах как-то ехала утром раненько на коляске по лесу, а волк параллельно мне бежал. Я остановлюсь, он остановится, я еду дальше — он дальше бежит… Полтора километра меня сопровождал. Метров двадцать, наверное, между нами было. Не всякий человек так близко ко мне подойдет.

Матерый

Они пришли ночью, в темный, безлунный час. Сначала на синеющей сквозь туман бесснежной опушке показался небольшой поджарый волк. Он шел с подветренной стороны, нюхая воздух. За ним, уверенно и степенно, вышли еще двое. Завидев пищу, самый крупный, матерый волк двинулся вперед, жадно схватил. Второй стал рядом, дожидаясь, пока матерый поест. Третий стал поодаль на стреме, пригнул голову, тяжело раздувая худые бока. Шел дождь, лес чернел совсем рядом, бесшумный и безопасный.

Выстрел прозвучал сухо и коротко, одним щелчком. Матерый упал.

— 10 ночей я их преследовал. До трех, до пяти утра на вышке сидел. Волк — хитрый зверь, даже звук машины знает, даже повадки человеческие.

Михаил Хомош встречает нас на вокзале Пскова. В Пыталовском районе про него говорят с придыханием, как про Зорро: мол, местные охотники всю зиму, не выходя из машин, волков караулили, а Миша из самого Пскова мотался — двух волков добыл.

Про легенды Миша, кажется, не догадывается. Скромно объясняет, что для охоты на волка нужно время («Я только в новогоднюю ночь в 11 с вышки слез, а 2 января снова там»), терпение, оборудование. Ночной прицел — минимум 200 тысяч рублей, фотоловушка — еще 6–7, термоодежда для сидения в засаде, опыт.

— Волка надо пересидеть, перехитрить. Следы найти, вычислить, чем живет, куда ходит.

В Пыталовском районе у Миши — охотничьи угодья. Он взял их в аренду, построил маленький домик, прикармливает кабанов, лосей и косуль, учится на охотоведа, хочет сделать охоту работой. Добывать волков пошел, чтобы они его же кабанов и косуль не пожрали. Волков стало очень много в последние пару лет.

— Пищи для них мало. За лосем еще походить надо, кабанов всех поели. Чтобы поймать косулю, нужен ледяной наст, а зимы бесснежные были. А еще Труфановы овец завели. Не было бы фермеров — не было бы волков.

Миша привозит нас к своему дому, распахивает двери в гараж:

— Шкура стабильная, питался хорошо, органы в норме. 78 кило — это очень большой волк.

Матерый лежит на полу — бурый, цвета февральского снега, распластанный в сгустках крови, растворе соли и запахе разложения. Он кажется маленьким, жалким. С большим лохматым хвостом.

Пыталовский район Псковской области